— Святии мученицы, иже добре страдавше и венчавшеся, молитеся ко Господу, помиловатися душам нашим. Венчается раб Божий Платон рабе Божией Евдокии. Господи Боже наш, славою и честию венчай я.

Завороженная голосом протоиерея, Дуня не сразу сообразила, что речь идёт о ней, ведь во всех обрядах упоминается церковное имя, данное при крещении. А по церковному имени она Евдокия.

Обряд до конца проходил так же торжественно, молодые надели кольца, отпили вина из одной чаши, обошли вокруг аналоя трижды, после напутственной речи священника поцеловались.

Молодые рука об руку вышли из церкви, гости принялись обсыпать их зерном, хмелем и мелкими монетками. После того, как Дуня с Платоном сели в карету, кучер сделал три круга по площади, прежде, чем вернулся к особняку. А там уже с хлебом-солью встречали их родители и все приглашённые.

По традиции Дуня с Платоном отломили куски от каравая. То, что у невесты кусок больше получился, а значит, она в семье верховодить будет, удивило лишь немногочисленных гостей со стороны жениха.

Во время застолья, что проходило в левом крыле особняка, гости поначалу вели себя чинно, но с каждым бокалом или чарочкой, становились оживлённее и веселее. Играли приглашённые Михайлой Петровичем музыканты, произносились тосты и здравицы, звучали возгласы:

— Горько!

Невеста с женихом целовались охотно, на радость гостям. Ближе к вечеру Платон стал всё чаще к бокалу с вином прикладываться. Чего покрепче молодому не полагалось, а невесте и вовсе соком бокалы наполняли. Тоже по обычаю, да из осторожности: вдруг с первой ночи понесёт, так надобно, чтоб дитя крепким да здоровым получилось.

Дуне это показалось несправедливым, как это лучшего вина из дядиных виноделен не попробовать? Пока Платон отвернулся к шаферу, разговаривая, как поняла Дуня, о прошедших в столице скачках, новобрачная, с помощью магии воздуха потихоньку подвинула к себе его почти полный бокал. Убедившись, что всем вокруг не до неё, пробуют очередное горячее блюдо: запечённую белугу, быстро выпила вино, и отправила пустой бокал на место. Вновь при помощи дара, сама же при этом скромно сидела, сложив руки.

Платон, повернувшись, застыл, с удивлением глядя на пустой бокал. Зажмурился, вновь открыл глаза, тряхнул головой и протянул бокал лакею, чтобы тот наполнил. Решил, что померещилось. Дуня огляделась и встретилась взглядом с Глашей. Подруга незаметно погрозила ей пальцем. На что Дуня многозначительно посмотрела на бокал самой Глаши. Подружкам невесты пить не возбранялось.

Как только начало темнеть, молодых дружно проводили до кареты, отправив в небольшой гостевой особняк, расположенный через несколько домов вверх по улице. Сопровождали их, тоже по обычаям, подружка невесты и шафер жениха. На обратном пути шафер, дружок Платона, с сожалением поглядывал на Глашу. Молодой повеса успел оценить и положение опекуна барышни, и его мощные мужицкие кулаки. С подопечной такого купчины либо всерьёз, либо никак. Вот и вздыхал шафер, понимая, что родители ему не позволят на простой девице жениться, будь она хоть трижды красавица.

В дверях особняка встретил Глашу с шафером Михайла Петрович, весёлый, под хмельком, с шалым блеском в глазах. Из зала, где шло гуляние, неслись бойкие народные плясовые. Гости из дворян поднялись в отведённые им покои, остальные продолжили веселье уже по-свойски.

Пропустив дружка женихова, Михайла Петрович взял Глашу под руку, со словами:

— Пойдём-ка, Глафира, провожу тебя хотя бы вон до лестницы. Иди, отдыхай, нечего с подгулявшими гостями оставаться. Хмель кровь горячит, ещё приставать начнут. Да вон я же и начну.

Он довёл Глашу до лестницы и отпустил, слегка покачнувшись.

— Хорошо повеселиться вам, Михайла Петрович, — произнесла Глаша на прощание.

Поднимаясь по лестнице, она с удивлением поняла, что особо не против приставаний Михайлы Петровича.

Тот же стоял, опираясь на мраморные перила, и шептал:

— Беги, лебёдушка. Подальше от меня беги.

Сам же не отрывал взгляда от удаляющейся девичьей фигурки.

До поздней ночи гуляли гости на Дуниной свадьбе. Поначалу в особняке веселье шло, а позже переместилось на площадь перед ним. Всей улице слышны были переливы гармоники, взрывы смеха, да нестройное пение. Донеслись и до гостевого особняка, в котором новобрачные уединились.

Дуня приподняла голову от мягкой подушки из лебяжьего пуха и прислушалась. На губах появилась невольная улыбка, а в голове отчётливое желание — выйти и поплясать с гостями, постукивая каблучками по каменной мостовой. «И что Платошу рано так сморило?» — досадливо подумала она и устроилась полулёжа, подперев голову рукой.

Платон, малость перебравший вина, крепко заснул сразу после исполнения супружеского долга. Дуне, которой достался лишь бокал, не спалось. Немного вина и мощная подпитка магического дара бодрили, прогоняя сон. Дуня сначала немного полюбовалась лицом беззаботно спящего молодого мужа, казавшимся в матовом свете ночника совсем юным. Затем прикрыла глаза, стараясь уснуть. Тщетно.

В голову неожиданно пришла мысль, что некоторые барышни из института благородных девиц, утверждавшие, что познали тайны любви и посвящавшие товарок в подробности сего действа, безбожно врали. Дуня и раньше их в этом подозревала, ведь однокурсницы её, в большинстве своём, являлись дворянками из обедневших родов. Для них очень важным являлось удачное, выгодное замужество, а такое одним из главных условий подразумевало чистоту и непорочность невесты.

Ещё Дуня подумала, что не понимает, как относиться к происходящему в супружеской постели. Как-то быстро всё закончилось, неприятно не было, но и особого удовольствия не доставило. Оставалось надеяться, что будет, как в подслушанном разговоре двух горничных, с «кажным разом всё слаще». Горничным Дуня верила куда больше, чем товаркам по институту.

Раздавшаяся музыка спугнула начинавший подкрадываться сон. Полюбовавшись красивым лицом мужа, Дуня подоткнула тому одеяло с почти материнской заботой и потихоньку встала с кровати. Она накинула пеньюар, тонкий шёлк, скользнувший по разгоряченному телу, показался прохладным.

Подойдя к окну, Дуня отодвинула штору и попыталась разглядеть, что происходит у папенькиного особняка. Но увидела лишь несколько гостей, что отошли чуть дальше на площадь. Недолго думая, Дуня распахнула окно и высунулась наружу. Увиденное заставило произнести удивлённо:

— Ого, урядник и два стражника к папеньке подошли. Неужто кто на шум пожаловался? Хотя нет, вон лакей поднос с чарочками и закусками несёт. С папенькой чокаются, пьют. Видать, за здоровье новобрачных.

Дуня хихикнула и успокоилась. И чего она урядника напугалась, коли сам полицмейстер с градоначальником на её свадебке гуляют. Толпа перед особняком расступилась, в центр слуги стали носить какие-то ящики. «Фейерверки запускать будут», — сообразила Дуня и обрадовалась, предвкушая грандиозное зрелище. Про фейерверки Дуня знала, о поставках петард папенька договаривался ещё до того, как ей посылка с книгой пришла.

Неожиданно её озарило: вот она — возможность выплеснуть бурлящую в крови магию. Как только раздался грохот и в небе расцвели гигантские цветы фейерверка, Дуня выпустила из обеих рук дюжину огненных шаров. Долетев до искр в небе, шарики рассыпались, на несколько мгновений превратившись в сердечки, бабочки, цветы.

Гости восприняли необычные фигурки в небе, как задуманные, раздались восторженные крики и аплодисменты. Догадаться о том, чьих рук это дело могли, пожалуй, лишь папенька, братья и Глаша. Но первый оживлённо о чём-то разговаривал с градоначальником, последняя крепко спала, утомлённая за день, а братьям даже в голову не могло прийти, что у новобрачной в первую ночь останется время на всякие фокусы с магией.

Дуня закрыла окно, обернулась. Её немного удивило, что Платон крепко спит, и даже громкие хлопки петард его не потревожили. «Разбудить, что ли?» — подумала Дуня, но как-то вяло. После выплеска магии на неё навалилась усталость. Почувствовав, что в комнате похолодало, она подкинула дров в камин, не магией, а обычно — руками. После чего забралась под бочок к мужу, успела подумать, что вдвоём спать теплее, и погрузилась в сон с чувством исполненного долга.