Платон не оценил того, что ему Дуня выделила лучший экипаж, приняв это, как должное. А ведь благодаря этому, поездка не стала утомительной: амулет, встроенный в рессоры кареты, сводил на нет тряску, а охлаждающий амулет в салоне создавал комфортную температуру.

Ехали через Москву, Платон без всяких опасений и, к слову, без малейшего зазрения совести, остановился в особняке Дуниного дяди. Первопрестольная, отстроенная после пожара, стала ещё краше: каменные дома встали на месте деревянных, особняки и присутственные здания, после проведённого ремонта и реконструкции выглядели, как новенькие.

Прежний портал до столицы восстанавливать не стали, проложив вместо него два новых. Один для служебных нужд, а второй — для пассажиров. Пока пользовались этим вторым не часто из-за невероятной дороговизны.

Платон, имевший неучтённые деньги, Дуня о чеке, когда-то выданном мужу на ремонт особняка совсем забыла, мог себе перемещение порталом позволить. Однако побоялся, ведь ни капли не сомневался, что кучер, по возвращении, тут же доложит хозяйке о необычно больших тратах её благоверного. Дуня, хоть денег на мужа и его маменьку с тётушкой не жалела, но и расточительство не поощряла.

Иногда Платон чувствовал досаду, что все, без исключения, слуги словно на верность Дуне присягнули, что больше почитают её, из крепостных вышедшую, чем его, потомственного дворянина. Но это были краткие моменты, Платон не привык долго над превратностями судьбы размышлять, в остальном-то всё удачно выходило.

Маменька и тётушка встретили Платона радостно.

— Платоша, мон ами, что же ты весточку не послал, что приедешь?! — воскликнула маменька. — Мы через два дня на воды отправляемся, в Пятигорск, а ну как разминулись бы.

Маменька обняла сына, подставив щёку для поцелуя. Платон тоже радостно обнял и поцеловал её, затем тётушку. Он не мог поверить своему счастью — ведь через два дня получит полную свободу. В прошлый приезд, Дуне недосуг было, она с заболевшими мальчишками возилась, а маменька плешь проела наставлениями. Высказывала, что слишком часто появляться без жены, видите ли, не комильфо. Объяснялись эти высказывания не заботой о невестке, как наивно думал Платон, а нежеланием вновь стать предметом осуждения в Высшем свете, где лишь недавно прекратились сплетни о трусости графа Лыкова.

После возражений сына, что ездит он исключительно в Джентльменский клуб, маменька ненадолго успокаивалась. Всё бы ничего, да она откуда-то узнала, какой именно клуб посещает Платон, что послужило причиной для новой порции наставлений и упрёков. Причём во время своей речи маменька взволнованно ходила по комнате, периодически прижимая платочек к сухим глазам. Она восклицала:

— Платоша, ты должен, нет, просто обязан, вступить в другой клуб!

— Но почему, маменька? — спрашивал Платон. — Клуб графа Валенского самый модный в столице.

— Вот именно, Валенского! — продолжала матушка, пропуская мимо ушей слово «модный». — Это граф из польской шляхты. Они все с гонором да хитрые, а ты же у меня простой да доверчивый. Обманут, вокруг пальца обведут.

— Да полноте, маменька, с чего бы меня кому-то обманывать? — отмахивался Платон и быстро переводил разговор на премьеру спектакля или на последние светские сплетни.

В глубине души он признавал, что в чём-то маменька права. Граф Валенский, основавший Джентльменский клуб и выделивший под него половину особняка, в члены принимал молодых аристократов либо уже носящих титул, либо являвшихся прямыми наследниками родов. Случайно или намеренно, получилось так, что все молодые люди, входившие в клуб, не служили в армии и не воевали в минувшей войне с французами. Тем не менее, каждый стремился доказать, что ничем не уступают бравым воякам и героям двенадцатого года.

После приезда в столицу Платон мужественно просидел дома до отъезда маменьки и тётушки и даже сходил с ними в салон Карамзиной на Фонтанке. В салоне читали стихи молодые поэты. Маменька пребывала в восторге, а Платон, стихи не особо любивший, весь вечер отчаянно скрывал зевоту.

Проводив маменьку с тётушкой, Платон в тот же день отправился в свой клуб на карете, чтобы подчеркнуть статус. Ему даже в голову не пришло предложить карету маменьке для дальней поездки как более комфортный экипаж. Переливающаяся магическими огоньками вывеска над входом в клуб, заставила сердце Платона забиться быстрее в радостном предвкушении. Он вышел из кареты и поднялся по мраморным ступеням к входу, еле удерживаясь, чтобы не побежать.

Платона встретил хозяин, отделившись от приятелей, оживлённо что-то обсуждавших.

— Что я вижу? Наш затворник объявился! Вы так вовремя, граф. Сегодня виконт Гуров обещал рассказать о весьма занятной новинке, — произнёс граф Валенский с обычным для него выражением лица, которое в равной степени можно было посчитать и высокомерно-насмешливым, и покровительственно-дружеским.

Платон предпочитал видеть в этом выражении второе, хозяин клуба был на добрый десяток лет старше всех посещавших его молодых людей.

Лакей появился рядом с Платоном, как только граф Валевский отвлёкся на очередного вошедшего. На подносе слуга держал бокал шампанского и лёгкую закуску. Платон выпил шампанское, как всегда, лучшего качества, и закусил крошечными бутербродиками на шпажках, получившими своё название в честь тоже крошечного дивана-канапе.

Обычно все собирались в гостиной, оснащённой столами для шахмат или карточной игры. Там же имелся кальян, для желающих приобщиться к развлечению восточных шахов, и рояль, для желающих помузицировать. То, что сегодня хозяин оставил гостей в большом зале, означало, что он готовит необычный сюрприз. Платон присоединился к остальным, радуясь: «Как же я вовремя пришёл»,

Виконт, пожалуй, самый молодой из собравшейся компании, оживлённо жестикулируя, вещал:

— Всё что я рассказываю, истинная правда. Среди гусаров новое пари получило самое широкое признание. Особенно отличаются Александрийцы, не зря носят символ: мёртвая голова!

Платон поморщился, к гусарам он испытывал давнюю стойкую неприязнь. Пари, суть которого принялся описывать восторженный юнец-виконт, показалось Платону не только безрассудным, но и глупым. Он не видел смысла в том, чтобы, приставив пистолет к виску, нажимать на спусковой крючок: выигравшим считался тот, чей пистолет оказывался не заряжен, проигравшим… Понятно и без слов, что доставалось проигравшим, в игре, где ставка — жизнь.

Вслух Платон, конечно же, свои мысли не высказал, тем более, что остальные принялись с энтузиазмом обсуждать детали. Кто-то, Платон даже не понял, кто именно, произнёс:

— Не мешало бы и нам как-нибудь подобное устроить. Что мы хуже гусаров?

Граф Валенский словно ждал этих слов, он стукнул двумя бокалами друг о друга, хрустальным звоном привлекая внимание.

— Зачем же как-нибудь, господа? Я сегодня всё подготовил, — произнёс он торжественно и приказал слугам: — Несите!

В зал два лакея внесли большой продолговатый поднос, на котором в ряд были выложены шесть кремневых пистолетов с взведёнными курками. На гладких стволах блестели латунные таблички с двуглавым орлом — символом Империи, а на рукоятках издали можно было прочесть выбитую надпись: «Тула».

— Тульский завод, — произнёс виконт, чьи глаза заблестели от восторга.

— Приобрёл по случаю, сам лично проверил, — небрежно обронил граф Валенский и обратился к виконту: — Говорите, дружок, для пари выбираются двое?

— Да, выигравший обычно ставит свидетелям полдюжины шампанского, — ответил виконт, не отводящий взгляда от подноса, казалось, опасный блеск оружия его завораживает.

— А если оба участника пари выиграют? — спросил Платон. Откровенно говоря, его этот вопрос не интересовал, просто он боялся, что его молчание на фоне интереса остальных будет превратно истолковано.

— Тогда мы получим дюжину бутылок игристого, — ответил граф Валенский и продолжил: — Из шести пистолетов один заряжен. Кто хочет испытать судьбу?