Каждое утро Алексей просыпался с намерением поговорить с Дуней, но после занятий с командирами, не решался её остановить. Накатывали сомнения, а не показалось ли ему, что Дуня тоже испытывает к нему чувства. А если это просто симпатия или, того хуже, жалость? Решился накануне отъезда.

— Авдотья Михайловна, позвольте кое-что у вас спросить, — обратился он к Дуне, когда «ученики» направились к выходу.

— Идите, — отпустила остальных Дуня, вернулась от двери и присела на скамью около кровати.

Алексей напротив встал и произнёс с волнением:

— Авдотья Михайловна, Дунюшка! Я тебя больше жизни…

— Нет! — воскликнула Дуня, вскакивая и выставляя вперёд руку, как бы защищаясь. — Не нужно, Алёшенька. Не мучай ни себя, ни меня.

— Скажи, любишь ли? — спросил Алексей.

— А хоть и люблю, я жена чужая. Другому слово дадено. А у нас, Матвеевских, слово алмаза твёрже, — ответила Дуня.

— Дай хоть надежду, после войны к разговору этому вернуться, — попросил Алексей.

Дуня отрицательно помотала головой и выскочила из лазарета. Алексей присел на место, где она сидела. Из всего сказанного усвоил лишь то, что Дуня тоже его любит.

Ранним утром в воскресенье провожать Алексея вышли Ворожея, Дуня и Глаша с Демьяном, остальные накануне простились. Проводник держал под уздцы двух лошадей, ожидая в лесу за калиткой в частоколе. Поклонившись на прощание, Алексей сделал шаг по направлению к калитке, но резко развернулся. Сгрёб в охапку Дуню и припал к её губам в поцелуе. Дуня обвила его шею руками. И таким отчаянно-горьким получился тот поцелуй, что Глаша заплакала, уткнувшись в кафтан верному ординарцу. Демьян тяжко вздохнул, даже Ворожея, уж на что крепка, утёрла глаза краешком платка. Алексей, отпустив Дуню, зашагал к проводнику. Неизвестно откуда появившаяся помощница Ворожеи закрыла калитку за его спиной.

В тот же день лазутчики принесли весть, что Чёрный колдун вернулся.

Недолго Дуне пришлось печалиться после ухода Алексея, вновь дела насущные над делами сердечными верх взяли. Принесённые Евсейкой и дедом новости заставили срочно собрать в штабной избе всех командиров и Ворожею.

— Колдун-то ещё вчерась в имение заявился, а армия евойная… — начал рассказывать дед, но был перебит Евсейкой.

— Корпус, дедка, — исправил внук.

— Да хрен редьки не слаще, — отмахнулся дед, — так вот, корпус-то на прежнем месте лагерем стал, в паре вёрст от имения твоего, матушка барыня. И вот что скажу, знатно их наши солдатушки потрепали. Вполовину убавили.

— Мы с дедкой издали из леска смотрели. Я на дуб залазил, — сообщил Евсейка.

— Опять всю рубаху ободрал, — пожаловался дед.

— Зато теперь за нищего вернее сойду, — огрызнулся Евсейка.

— Хорош языками трепать, по делу сказывайте, — одёрнула деда с внуком Аграфена.

— Так мы, крёстная, по делу, — сказал Евсейка, а старик, только что журивший внука, ему поддакнул.

— Потрепали, это хорошо, — протянул Тихон, — только боюсь, злые сейчас французы, как волки голодные. Нам надобно с оглядкой действовать.

— Правда твоя, — закивал дед. — Истинно как волки по округе шастают, как будто ищут кого. Вон мужики с Алексеевки к родне ездили, так их остановили, всю телегу перетрясли, только опосля отпустили.

— Знамо, кого ищут, — протянул Оська с усмешкой.

Все посмотрели на Дуню, она тоже усмехнулась и сказала:

— Не по душе пришлись Чёрному колдуну наши подарочки, да за смерть племянника расплатиться, небось, хочет. Прав Тихон, нужно осторожность проявлять. Евсейка, чтоб пистоль с собой боле не таскал. А лучше сдай вон Аграфене на хранение.

— Не отдам, — ответил мальчишка, насупившись. — Трофей это. Самолично у пьяного егеря французского стянул. Стешке оставлять буду, как на дело пойду.

Аграфена лишь руками всплеснула, но Дуня кивнула, соглашаясь. Неожиданно для всех заговорила Ворожея, обычно она на собраниях молчала.

— Мои помощники проследят, по каким дорогам вороги рыскают, да как часто, — произнесла она.

— А ведь верно! — воскликнула Глаша. — То, что дедка описал, похоже на патрульные отряды. Наверное, они не только нас ищут, но и обозы сопровождать будут.

— Да не беда! — воскликнул Оська, лихо тряхнув кудрями. — До конца, чать, не поедут. Мы проследим, и как только охранники назад отправятся, хвать — и обоз наш.

— Лазутчикам осторожнее себя вести нужно, — сказала Дуня. — Придётся снова отца Иону послать. Ему задание будет сходить в Тимофеевку и Лапино. Вам, Евсейка и дедка, под видом нищих, в другую сторону, к Алексеевке и дальше. Ворожея, тебе и твоим помощникам следить за патрульными издали. Если фуражиры появятся, сразу нападать не станем, обождём. Коли охранники присоединятся, будем действовать, как Оська сказал.

Оська приосанился, гордо глянув на остальных. Вот, мол, как матушка барыня, меня ценит. Дуня и впрямь Оську ценила, но и ругала больше остальных. Правда, в последнее время он попритих, обдумывал, как к старшему Волхву подступиться, чтоб внучку его сосватать.

Отец Иона поручению обрадовался, сразу собираться принялся. С тех пор, как в поселение икону привезли, да Дуня с Глашей слова добрые сказали, старый священник духом воспрянул. Ему-то и довелось через три дня вернуться с важной новостью о бое между партизанами-гусарами с французским эскадроном. О том, что гусары все полегли, но втрое больше врагов с собой забрали.

Услышав про гусар, Дуня невольно вздрогнула, хотя и знала, что Алексея там быть не могло. Вернувшийся язычник, отводивший его до Овражного, доложил, что передал гусара второму проводнику. По всем прикидкам к своим Алексей вернулся этим утром.

Но вновь долго подумать об Алексее Дуне не удалось. Следующие слова отца Ионы заставили её и остальных командиров замереть от возмущения и гнева. Французы земле предали лишь своих, а тела гусар оставили на поле боя. Мало того, по деревням указ разослали, переводчик лично зачитывал, что попытки схоронить павших будут смертью караться.

— Где, говоришь, батюшка, бой тот случился? — спросила Дуня, подходя к возвращённой из лазарета карте.

— На дороге между Тимофеевкой и Лапино, почти посредине, — ответил священник и попросил: — Ты уж, дочь моя, придумай, как долг последний отдать защитникам земли нашей. Честь по чести, по христианским обычаям.

— Придумаем, батюшка, — сказала Глаша, успокаивающе погладив подрагивающую руку священника и предложила: — Может, ночью пойдём? Малым числом, с телегою. Мы с Дуней, следы замести, Демьян с парой-тройкой мужиков — павших грузить, да кто-нибудь из язычников, вдруг глаза отводить придётся.

— Насчёт числа ты правильно рассудила, подруженька, — согласилась Дуня, затем, озорно сверкнув глазами, добавила: — А пойдём мы среди белого дня.

— Ну, матушка барыня, ты словно от Оськи наглости набралась! — воскликнул Тихон, восторженно хлопнув себя по колену.

— Чего это сразу Оська? — возмутился последний, и тут же добавил: — Самое правильное решение. Ночью-то и засаду могут устроить. Кто подумает, что мы днём сунемся? С матушкой барыней я отправлюсь. Захвачу двух ватажников покрепче.

— Сама с вами пойду, — вставила слово Ворожея.

И она, и Оська, так твёрдо сказали, что никто спорить не стал. Дуня лишь кивнула и продолжила:

— Как нам доложили наблюдатели, по этой дороге патрульные проезжают один раз в час-полтора. Мы затаимся. После того, как патрульный отряд проедет, немного выждем и у нас останется около часа времени. Главное, вывезти. А там без спешки похороним, панихиду отец Иона отслужит.

— Когда выходим, матушка барыня? — деловито спросил Оська.

— Через час, — ответила Дуня.

В назначенное время небольшой отряд двинулся в сторону Тимофеевки. Затаившись в лесу, дождались, пока проедут французы — патрульный отряд из двенадцати кирасиров. Сбоку от дороги лежали сваленные в кучу тела гусар в форме Александрийского полка: чёрной с серебряными галунами, знаком «мёртвая голова» и шевроном в виде молнии — показывающим принадлежность к магическому эскадрону.