Минуты не прошло, как в комнату ворвались Глаша, в платье, наспех натянутом на сорочку, сонная горничная и Михайла Петрович, босой, в домашних штанах и расстёгнутой белой рубахе. В руке он держал пустой бокал. Не только дочь накануне свадьбы волновалась.

— Я тут, того, — пробормотала Дуня, — учусь пожары тушить.

— Самое подходящее занятие для невесты, — произнёс Михайла Петрович, зорким взглядом подмечая отдёрнутую штору.

— Дунюшка нервничает, — вступилась за подругу Глаша. Глянув на полураздетого Михайлу Петровича, смутилась, вспомнила, в каком сама виде, и принялась одёргивать платье.

— Глафира, будь добра, ночуй с сударушкой, — попросил Михайла Петрович и вышел прочь. Он намеревался допить бутылочку лучшего вина из братовых виноделен, но прежде принять кое-какие меры.

Горничные быстро убрались в комнатке, задёрнули шторы, помогли Глаше распутать наспех затянутую шнуровку на платье. Ушли они с надеждой на спокойный сон. Считая, не без основания, воспитанницу хозяина более благоразумной барышней.

Подружки улеглись на широкую кровать, хотели поболтать, да сон сморил. Дальнейшая ночь прошла действительно спокойно и беззаботно. Но только не для кучера, сторожа и двух лакеев, коих Михайла Петрович отправил ходить дозором вокруг особняка.

Свадьба дочери купца Михайлы Петровича Матвеевского стала одним из самых важных событий в Ярославле этой весной. Как позже говорили: половина города на свадьбе гуляла, вторая половина поглазеть пришла. Молва, может, и приукрасила, но ненамного. В день венчания даже нищие со всех папертей перебрались к церкви Ильи Пророка, в ожидании хороших подаяний, а уж эта братия свою выгоду словно нюхом чует.

О щедрости купцов Матвеевских по Ярославлю легенды ходили, что, мол, чем больше они благодеяний делают, тем богаче становятся, что правда в Священном писании говорится: не оскудеет рука дающего.

Меценатство братьев городу на пользу пошло ещё и по такой причине. Даст, к примеру, Михайла Петрович сто рубликов на ремонт куполов церковных, и тотчас прочие купцы кошели раскрывают. Рассуждали те же Сорокины или Вахромеевы так: негоже им, купцам в нескольких поколениях, быть хуже, чем выходцы из крепостных. Оно и наоборот бывало, на реставрацию церкви Ильи Пророка Сорокины первыми пожертвовали, а остальные следом.

Купечество между собой в щедрости соревновалось, а Ярославль расцветал. Считался город чуть ли не третьим после столицы и Москвы по благоустройству площадей и улиц, по освещению их фонарями с магическими светильниками, по строительству каменных домов, по благосостоянию жителей. Последнее не только дворянства, купечества касалось, но и мещан, и рабочих, и мастеровых. Не забывали в городе и о сирых и убогих. Одними из лучших в империи считались Дома призрения для вдов и сирот, для престарелых и увечных.

В день венчания ярко светило солнце. Зеваки, что у церкви собрались, ожидая приезда невесты, шептались, что ежели бы тучи и были, Михайла Петрович привёз бы из столицы магические пушки, чтобы их разогнать.

Дуня проснулась рано в прекрасном расположении духа. От вчерашней паники и тени не осталось. Самой смешно стало от воспоминания, как считала, сколько простыней надо, чтобы из окна выбраться. Она растормошила разоспавшуюся Глашу. В комнату заглянула горничная и вновь вышла. Из коридора донёсся её голос:

— Барышни встали-с, Михайла Петрович.

— Вот и славно, пусть собираются, мешать не стану, пойду, куафёра дожидаться, — раздался голос Михайлы Петровича.

— Не много ли чести, папенька, лично цирюльника встречать? — раздался из коридора голос одного из братьев.

Дуня с Глашей, прислушивающиеся к разговору, переглянулись, пытаясь понять, какого брата, но долго гадать не пришлось.

— Павлуша, упаси тебя Боже, мастера из модного салона в лицо цирюльником назвать. Мне трудов великих стоило, уговорить нашим девочкам причёски без очереди сделать. У них там, оказывается, на месяц вперёд всё расписано.

Голос отца затихал, похоже, они с братом уходили по направлению к лестнице. Дуня с Глашей переглянулись и рассмеялись. На этом их спокойные минутки закончились — начались сборы. Мастер по дамским причёскам оказался невысоким французом с щеголеватыми усиками. Он очень напомнил подругам мадемуазель Бонне, преподавательницу французского из института. Если экзальтированность убавить, а высокомерия прибавить, и вовсе один-в-один сходство.

Но мастером куафёр отказался отменным. После того как Дуня с Глашей искренне поблагодарили его на чистом французском — мадемуазель Бонне тоже не даром свой хлеб ела — мастер подобрел. Он даже дал несколько полезных советов по уходу за волосами. Расстались довольные: барышни красивыми причёсками, мастер — щедрой оплатой и высокой оценкой его трудов.

Ко времени, когда пора подошла выходить, все были готовы. Михайла Петрович в чёрном костюме с фраком и белоснежной рубашке нервно ходил по вестибюлю неподалёку от лестницы. Пётр с Павлом, тоже в торжественных костюмах, но светлых, с модно повязанными шейными платками в тон, смотрели на папеньку немного насмешливо, мол, что так волноваться. Но и братья замерли с восхищёнными лицами, когда невеста появилась и по лестнице спускаться стала.

— А Дунька-то у нас красавица, да и Глашка ничего, — протянул Пётр и присвистнул.

В другое время словил бы он от отца подзатыльник, в примету не свистеть в доме, а то денег не будет, тот верил свято. Но Михайле Петровичу было не до сына и не до примет. Он зачарованно смотрел, как спускаются к нему, словно с небес, две сказочные красавицы. Дуня в платье венчальном из нежно-голубого шёлка, отделанного тончайшими кружевами, с белоснежной фатой на волосах. Глаша в бальном платье персикового цвета, выгодно подчёркивающем фигурку.

— Лебёдушки мои, — прочувствованно произнёс Михайла Петрович. На какое-то мгновение резанула по сердцу жалость: вот как таких пташек из-под крыла родительского отпускать? Но он подавил в себе неуместное чувство. Выросли дети — отпусти, не подрезай крылья.

Лакеи в ливреях, надетых в честь праздника, распахнули двери. У парадного входа стояла украшенная цветами карета, запряжённая четвёркой белых лошадей. До церкви Ильи Пророка недалеко было, лишь площадь перейти, поэтому ехали медленно, кучер, тоже в ливрее, лошадей шагом пустил.

Стоящая возле церкви толпа встретила карету с невестой восторженными криками. Как только Дуня и Михайла Петрович вышли, к ним подбежали нарядные мальчик и девочка, дети младшего из купцов Матвеевских, чтобы фату нести. Михайла Петрович подал дочери руку, они перекрестились трижды, вошли в церковь и направились к алтарю, где уже ждал жених.

Церковь и без того потрясающе красивая, с фресками, росписью, старинными иконами в дорогих окладах, была дополнительно украшена множеством цветов. «Папенька, поди, все оранжереи городские скупил», — подумала Дуня мимолётно, и тут же сосредоточила внимание на женихе.

Платон выглядел прекрасно в чёрном костюме с фраком, белой рубашке и с шейным платком в цвет платья невесты. Он смотрел на Дуню, не отрываясь. Восторженность во взгляде сменялась самодовольством, вот, мол, каков я молодец, такую красавицу отхватил. Что удивительно, маменька его и тётушки, что чуть поодаль стояли, на Дуню смотрели тоже одобрительно. Весьма тому поспособствовали заказанные для них Михайлой Петровичем наряды к свадьбе.

Обряд венчания проводил сам протоиерей, духовенство ярославское купцов Матвеевских уважало за щедрые пожертвования церквям и монастырям. Протоиерей, высокий, с окладистой чёрной бородой и густым басом, в белоснежном парчовом облачении, благословил молодых венцами, поданными помощниками.

После того, как Дуня с Платоном поцеловали образки на венцах, возложил их на головы молодых. Вверх к куполу вознеслись слова обряда, заставляя сердца прихожан трепетать от торжественности: