Задумки Дуни куда дальше шли: перевести всех крепостных крестьян в вольные хлебопашцы, но такие вещи просто так не делались. Следовало и документы приготовить, и прошение в императорскую канцелярию отправить, да кому нужно мзду занести, чтоб в деле проволочек не было, без помощи никак не обойтись. Поэтому, посоветовавшись с Глашей, решила Дуня коней не гнать. Подождать годик, а затем к помощи папеньки и дядей прибегнуть.

На третий день и до деревни черёд дошёл. Платон, как и ожидаемо было, в Покровку не поехал. Накануне он слегка перебрал во время встречи с приятелем, но приглашение на субботний обед привёз. Выехали на коляске, которой правил Демьян, местным кучерам он не позволил барыню возить. К тому же помнил наказ Михайлы Петровича за его дочерью и воспитанницей присматривать. Глаша и без наказа решила всегда с подругой рядом находиться, мало ли, какая помощь потребуется.

На окраине Покровки их встретил деревенский староста, немолодой, но крепкий мужик. Он доложил, что посевная на барском поле закончена, осталось свои наделы засеять. Обрадовался, когда Дуня сообщила, что пока дела не выправятся, оброк вполовину уменьшается, а девок с бабами на работу в имении он может по собственному выбору отправлять. Сговорились пока на пяти работницах в день. Дуня изъявила желание пройтись по деревне, самой лично всё осмотреть. Глаша вместе с ней пошла. Староста тоже, провожатым. Демьян с коляской остался, с облучка окрестности хорошо видны были.

Народу на этот раз побольше было, но, получив строгий наказ новой барыне глаза не мозолить, сидели все по избам и дворам. Хотя наказ не все выполнили. Около колодца с журавлём дюжий чернобородый мужик отвешивал затрещины закрывающейся руками молодке.

Дуня вмиг рядом оказалась.

— Эй! А ну прекратить! — крикнула она.

Мужик повернулся на голос. Дуня со всей силы заехала ему кулаком в скулу, да ещё и дар выпустила. Драчун отлетел к колодцу и съехал на землю по срубу, оставшись сидеть на земле.

— Тишенька, родненький! — взвыла молодка и кинулась к своему мучителю.

Мужик, названный Тихоном, подвигал нижней челюстью, убедился, что не выбита, и произнёс, восхищённо глядя на Дуню:

— Глянь-ка, не брешут, что новая барыня наших, мужицких кровей. — После чего встал на ноги, поклонился и спросил: — Почто гневаешься, матушка?

— Что за мордобой устроил? — грозно спросила Дуня.

— Да вот, бабу свою поучил малёхо. Её Оська Мельник зажимал. Она, того, отбилась, да ведь не спроста он полез. Небось глазки ему строила.

— Не строила, вот те крест! — воскликнула молодка. — Оська-кобелюка на кажную юбку кидается.

Дуня упёрла руки в боки и протянула:

— Таак, значит, мало того, что охальник бедную твою жёнку облапал, так ещё и от тебя прилетело? Не жену следовало лупить, а обидчика.

— Так я его, того, уже приголубил, — признался Тихон.

— Оська Мельник ни одну бабу помоложе и девку не пропускает, — сказал староста. — Сколь раз битый ходил, не помогает.

— Вели этого вашего Оську сюда привести, — распорядилась Дуня.

Староста поманил к себе пару мужиков из столпившихся в отдалении зрителей. Вскоре они притащили молодого парня, чью смазливую внешность портил наливавшийся под глазом фингал. Оська выпрямился перед Дуней, нахально посмотрев прямо в глаза.

— Ты зачем к чужим жёнам руки протягиваешь? — спросила Дуня, прищурившись. Глаша напряглась, ей этот прищур был хорошо знаком, и не предвещал ничего хорошего тому, кто его спровоцировал.

Оська же ничего опасного в юной барыне не усмотрел, потому ответил с нахальной улыбкой:

— Так чужое, оно завсегда слаще.

Дуня повернулась к старосте.

— Скажи-ка, любезный, кто из соседних помещиков самый жестокий по отношению к крепостным? — спросила она.

— Салтыковы, матушка барыня, — ответил староста и осторожно спросил: — Никак, продать хотите Оську?

Нахальная улыбка начала сползать с лица местного Казановы, и окончательно исчезла после ответа Дуни.

— Зачем продать? Подарить. Купленное ценится, а того, кто даром достался, можно и запороть до смерти, и в рекруты отдать, — спокойно произнесла Дуня, но от этого спокойствия у многих мурашки по спине пробежали.

Оська же вовсе бухнулся на колени и взвыл:

— Матушка барыня, не губи душу грешную! Клянусь, молодок не зажимать и девок не портить. Мне и вдовушек хватит.

Последнее он прошептал, но Дуня с Глашей расслышали. Глаша отвернулась, скрывая улыбку. Дуня же строго произнесла:

— С глаз уйди. Да помни, сам клятву дал, нарушишь, тот час свою угрозу исполню.

Оська соскочил, придерживая бок, низко поклонился.

— Спасибо, матушка барыня, век доброты твоей не забуду!

После чего поспешил прочь.

— И ведь руки у ирода золотые, да вот нрав подгулял, — сказал староста.

Оська, опомнившись от потрясения, затянул на радостях песню, переиначив слова:

— Во деревне то было в Покровке. Во деревне то было в Покровке. Ах вы, лапти мои, ах вы лапти мои.

Тут и Дуня не выдержала и рассмеялась. По толпе раздался протяжный вздох облегчения, барыня больше не гневалась. Дуня обернулась к сбежавшейся толпе и произнесла:

— Баб и девок чтобы попусту не мордовали! Мне в услужение нужны работницы целые, непобитые. Да, вот ещё, у кого избу поправить требуется или прочие надобности, к старосте подойдите, он список составит. Всё поняли?

— Поняли, матушка барыня, как не понять, — ответил за всех староста.

После того, как Дуня осмотрела кузню и мельницу, снабдив амулетами, они с Глашей отправились обратно в имение. Демьян, сидя на облучке, посмеивался в усы, периодически потряхивая головой. Он заранее представлял, как расскажет дружку, второму кучеру, и горничным о поездке их Авдотьи Михайловны в деревню

— Ну ты, мать, грозна, — сказала Глаша. — Мне и то страшно стало? Неужто и впрямь бы подарила своего человека извергам?

— Нет, разумеется, — ответила Дуня. Слухи о жестокости помещиков Салтыковых давно по империи ходили. Поговаривали, что одного из самых зверствующих в Сибирь сослали. — Но плетей бы всыпать велела.

—Этого-то уже поучили, — заметила Глаша, вспомнив фингал под глазом Оськи. — Как думаешь, исправится?

— Поговорку про горбатого и могилу слышала? Вот то-то же. Не исправится, но на время притихнет, — ответила Дуня. — Ну да Бог с ним. Ты лучше, подруженька, подумай, как мне с Саввой Дормидонтовичем разговор вести.

Подруги принялись планировать предстоящий визит Дуни к соседу. Тот пребывал в неведении, какие тучи сгущаются над его головой.

В трудах да заботах дни быстро летят — не успела Дуня оглянуться, как настало время ехать в гости к соседям.

— Ну, как мы выглядим, подруженька? — спросила Дуня Глашу, когда они с Платоном вышли из дома к ожидающей их карете.

— Хороши, ничего не скажешь! — искренне ответила Глаша.

Дуня с Платоном и впрямь смотрелись красивой молодой парой, да ещё и нарядно одетой. Дуня надела модное шёлковое платье василькового цвета с завышенной талией, ажурные длинные перчатки, парчовые туфельки и ридикюль под них. Шляпку на голове украшали цветы и ленты из того же василькового шёлка. Платону удивительно шёл светло-серый летний костюм, а шейный платок в тон платью жены подчёркивал цвет глаз.

— Не передумала дома оставаться? Может, с нами? Время есть подождать, пока ты переоденешься, — предложила Дуня подруге.

— Нет, Дунюшка, вдвоём езжайте, а то всё втроём да втроём, — ответила Глаша. — А я пока в церковь загляну, обещала отцу Ионе амулеты в лампадках зарядить. После в Покровку съезжу, посмотрю, что в списке, старостой поданном, в первую очередь в починке нуждается.

— Труженица ты наша, — сказала Дуня, обняла подругу, после чего села в карету, опираясь на поданную Платоном руку.

Ехать до имения Антоново-Спасское, вотчины Саввы Дормидонтовича, предстояло около часа. Дорога шла вдоль леса, но примерно на середине пути по левую сторону показалась довольно большая деревня.