— Если бы ударом сзади не оглушили, я бы не дался! Жаль только троих успел положить! — воскликнул он.

Дуне вспомнились рассказы беженца-купца, увозившего семью от войны. Он тоже говорил и о партизанских отрядах, и о предателях, хоть и немногих. В большинстве своём люди самых разных сословий объединялись против врага.

— Зато в живых остался, Алёша, — произнесла Дуня, неожиданно даже для себя назвав бывшего жениха по-домашнему.

Алексей посмотрел на Дуню так, что она быстро попрощалась, сославшись на дела. Уж больно красноречивым оказался взгляд гусара, полный любви, обожания и страсти.

Решила Дуня, что от греха подальше не будет больше наедине с Алексеем встречаться, но и не видеть его, находясь в двух шагах, не могла. Словно сила какая-то тянула. Раздумывала Дуня весь вечер, а к ночи озарило, как одним махом двух зайцев убить: и с Алексеем наедине не оставаться и командиров делом занять. Попросила она Алексея обучить их с Глашей и всех командиров отрядных ватаг воинской премудрости: тактике, стратегии, разработке кампаний.

Алексей согласился с охотою. Не привык без дела, Ворожея даже прогулки во дворе пока не позволяла: разрешив лежать, сидеть и немного по избе ходить. Он уже не рвался обратно в свой отряд, как сразу после пробуждения. Сделал вид, что послушал Ворожею, приняв запрет на путешествия до выздоровления. Но о причине его смирения всё поселение догадывалось.

В лазарет перенесли доску с картой, стол, перо с бумагой, если Алексею, в процессе обучения, чертить чего понадобится. Для командиров, да и для Дуни с Глашей, почти всё, чему обучал Алексей, оказалось в диковинку, за исключением дел практических, в каких опыт боевой уже имелся.

Учитель из Алексея вышел хороший, перед Дуней старался все знания свои показать, а польза всем получалась.

Если остальные о чувствах гусара и их матушки барыни догадывались, то командиры и Глаша с Демьяном наверняка знали. О том красноречиво говорили тайные взгляды, что парочка друг на друга бросала. Причину, по которой Дуня наедине со спасённым гусаром не остаётся, тоже поняли, чай не маленькие.

Как-то раз Дуня вместе с Глашей решили перед обедом на кухню наведаться. Они стали случайными свидетелями беседы Аграфены со Стешей.

— Ох, тётушка, жаль-то как, что замужним грешно кроме мужа кого любить. Гусар-то на нашу барыню глядит, что кот на сметану. Так бы и съел, — сказала Стеша со вздохом.

— Мала ещё о таком думать, — одёрнула Аграфена племяшку.

— Ага, как дела, так не мала, — возразила Стеша. — Так что ты насчёт гусара скажешь, тётушка?

— Скажу, что война многие грехи спишет, а Боженька простит. Коли и решилась бы барыня матушка гусара приласкать, да самой счастьица женского отведать, никто бы не осудил, — ответила Аграфена.

Дуня распахнула приоткрытую дверь и вошла в избу. Глаша хотела удержать, да не успела, пришлось следом войти. Тётя с племянницей дружно ойкнули. Стеша даже толкушку деревянную из рук выронила, хорошо, не на пол.

Дуня остановилась напротив стола, где кухарки со стряпнёй возились и сказала:

— Во всём ты права Аграфена. И война спишет, и Бог простит. Только как с совестью быть? Со словом, в церкви, при свидетелях данным? Молчишь? Вот-то-то.

После чего развернулась и быстро вышла. Глаша, встретившись глазами с Аграфеной, лишь руками развела и поспешила вслед за подругой. Аграфена подперла щеку рукой, печально протянув:

— Да что же ты совестливая-то такая, бедняжка наша. — Долго печалиться кухарка не могла и переключилась на племянницу: — Вот, Стешка, учись, как в замужестве вести себя надобно.

— Ага, горшок хоть худой, но свой, — фыркнула Стеша, явно имея в виду Платона. Затем присела рядом с тёткой. — Придётся расстараться, с первого раза с мужем не промахнуться.

— Тут уж, как Бог даст, — ответила Аграфена.

— Тётушка, — заискивающим тоном произнесла Стеша, — раз уж о промахах заговорили, возьми меня с собой в поход на врага. Там-то я точно не промахнусь, меня Евсейка учил из пистоля стрелять.

— Евсейка, говоришь? — протянула Аграфена, скатывая полотенце в валик. — Вот я тебе сейчас покажу и поход, и пистоль!

Стешу как ветром с лавки сдуло. Вслед полетело полотенце, на том гнев Аграфены и закончился.

Сообщение лазутчиков, что вновь появились фуражиры, собирающие продовольствие по деревням, позволило Дуне переключиться с дел сердечных на дела более насущные. Она даже облегчение почувствовала, чего не сказать об Алексее.

Каждый раз, как отряд отправлялся в очередную вылазку, он метался, словно раненый зверь в клетке. То пытался выйти, но сил хватало лишь до двери добраться, то требовал, чтобы ему выдали коня и саблю. Обычно помощники Ворожеи справлялись, но не когда Дуня с Глашей отправились вместе с ватагами второй раз подряд. Затащив рухнувшего на крыльце Алексея в лазарет, помощники побежали за Ворожеей.

— К чему загоняешь себя, ратник? — строго спросила Ворожея Алексея, который к её приходу успел набраться сил и сесть.

— Да как же вы не понимаете?! — воскликнул Алексей. В отчаянии он стукнул кулаком по подушкам, в воздух взлетело несколько пёрышек. Они закружились, медленно опускаясь на пол. Провожая их взглядом, Алексей проговорил с горечью: — Дуня с Глашей, девчонки совсем, воюют. Крестьяне необученные, мужики, бабы, воюют. Старики с детьми в лазутчиках. А я, получается, за спинами их отсиживаюсь.

— И твоё время придёт, доблесть проявить, — ответила Ворожея, не отрывая от Алексея взгляда чёрных глаз. — Не здесь, в дружине своей. Будешь бить ворога без жалости, пока не изгонишь с земли родной. А мы, люд простой, тому поспособствуем.

— Сама же сказала, рано мне к своему отряду возвращаться, — произнёс Алексей, чувствуя, как под колдовским взглядом уходят отчаяние и тревога, а беспокойство за любимую женщину сменяется уверенностью в её силах.

— Сегодня и впрямь рано, — согласилась Ворожея и тут же продолжила: — Через неделю пойдёшь. Покажи-ка, где твой отряд партизанский на карте, да названия рек, деревень, что неподалёку, вслух прочти.

Алексей подошёл к карте и показал на ней, где его отряд, заодно, где Лыково-Покровское. Как он раньше понял, поселение язычников располагалось в ближнем к имению лесу.

— Если добираться верхом по дороге, то примерно пять суток получится, — сказал он, больше размышляя вслух. Получалось, далеко успели увезти его французы от места пленения.

— Тайными тропами за два дня доберёшься, — пообещала Ворожея. — Наш проводник доведёт до поселения Овражное. Оттуда ихний проводник уже до места доставит. Я весточку с просьбой отправлю. К утру воскресенья готов будь, а покуда силы зря не расходуй.

Ворожея вышла из лазарета, а Алексей добрёл до кровати и рухнул без сил. Сам не заметил, как уснул. Ворожея, помимо успокаивающего, и сонное заклятье применила.

Оставшееся время до отъезда Алексей не только сил набирался, но и думал, как лучше Дуне в своих чувствах признаться. Казалось, вечность прошла с балов, на которых влюбился гусар в богатую купеческую дочку, а ведь и полгода не минуло. Как сейчас корил он себя за то, что в первую же встречу не увёз Дуню в ближнюю церковь венчаться, что позволил себя обскакать щёголю-графу. Но кто же знал, что при новой встрече влюблённость перерастёт в любовь такую сильную и глубокую, что в жизни лишь раз человеку даётся.

При мыслях о Платоне, его кулаки непроизвольно сжимались. Алексей то, как Глаша, желал Платону сгинуть в лихолетье, то представлял, как вызывает графа на дуэль, в исходе которой не сомневался. Последняя мысль казалась очень привлекательной, вот только понимал Алексей, что Дуня за убийцу своего мужа замуж не пойдёт. Он тешил надежду, что размолвка с мужем, о которой Алексей догадался из Дуниной неохоты говорить о Платоне, продлится как можно дольше. Тогда, если Дуня ответит взаимностью, можно после войны обратиться в Синод с прошением о развенчании, тем более, что детей у супругов пока не было. Алексея и ребёнок бы Дунин не остановил, как своего бы принял, но при наличии детей не развенчивают.