Я был на полпути вниз по улице, когда Рафф выкрикнул мое имя. Я остановился, но не обернулся.

— Это так не работает. Ты признаешься в своих грехах только после того, как совершил их; преднамеренные проступки — это серая зона, Келли!

Я ухмыльнулся.

— Не могу винить человека за попытку.

Потом я решил, что еще раз поговорю о них с отцом Фланаганом, когда доберусь туда. Я специализировался не на серых зонах. Я был спецом по темным граням личности.

▪ ▪ ▪

— Кэшел Фэллон Келли. Чем обязан? — Отец Фланаган поднял руку. — Почему я вообще спрашиваю? Прошло много времени с нашей последней встречи. Я и забыл. — Он дважды постучал себя по виску. — Иди за мной.

— Прошло не так уж много времени, — парировал я, идя за ним через церковь. Это навело меня на воспоминания о том времени, когда я был юнцом: мой отец водил нас в церковь исповедоваться в наших грехах. Шляпу газетчика, которую он заставил меня надевать, чтобы проявить уважение. Горький и сильный запах ладана густо витал в воздухе. Свет, проникающий через витражные окна, падал мне на лицо. Отец Фланаган пригласил меня в комнату, где в другое время он отпустил бы мне грехи.

— Вы приходили навестить меня раз в неделю в тюрьме. Четыре раза в месяц в течение десяти лет.

— В декабре, — сказал он.

— Верно. В декабре вы приходили пять раз в месяц.

— У парня должно быть дружелюбное лицо, чтобы его можно было видеть на каникулах.

Он остановился у того, что я называл… «кабинкой для исповеди», но я никогда не называл ее так в присутствии отца Фланагана. Перед ним была исповедальня. У него были привычки старой школы, как у моего старика, и он в мгновение ока поднес бы линейку к моим пальцам.

— Заходи.

Я вошел со своей стороны, и секунду спустя его голос донесся с другой стороны.

— У тебя наконец-то найдутся грехи, которые ты уже совершил, чтобы избавиться от них сегодня, Кэшел Келли?

— Я уверен, что знаю о них, отче, — сказал я, пытаясь устроиться поудобнее. — Но те, о которых я пришел поговорить сегодня, еще не совершены.

— Твой моральный компас все еще не проявился. — Отец Фланаган вздохнул, и я представил, как он при этом зажмуривается, сжимая при этом переносицу. — Что же это, что ты решил засорить мои уши?

Я ухмыльнулся. Моральный компас. Отец Фланаган любил говорить, что я поздно расцвел, упустив время, когда раздавали моральные компасы. Я сказал ему, чтобы он приберег свою надежду для кого-то, кто мог бы извлечь из этого пользу. Я родился без этого компаса, и сомневался, что он появится в моей жизни так поздно.

— Я собираюсь похитить одно сердце. Или невесту. И то, и другое сойдет.

За прошедшие годы я наговорил этому человеку много безумных вещей, но такое для него было вновинку.

Несколько секунд спустя он прочистил горло.

— Объясни поподробнее.

Я напомнил отцу Фланагану о том, что было много лет назад. Мой отец. Отец Стоуна. Обо мне. О сыне Стоуна. Затем я двинул свой рассказ дальше. Как все должно было произойти.

— Боль заканчивается, как только нас покидает душа, — постарался я объяснить более подробно. — Есть три вещи, которые меня поражают — нет, четыре вещи, которые я не понимаю: как орел парит в небе, как змея скользит по скале, как корабль плывет по океану, как мужчина любит женщину. Я процитировал Библию, потому что нас учили, что мы должны знать такие вещи. Именно так действовал мой отец, как человек, который боялся Бога, но при этом не испытывал страха к людям на этой земле. Я не понимаю, как мужчина любит женщину, но я понимаю вот что: когда душа привязывается к тому, кого любит, ей будет больно до самой смерти, если ее разлучить с тем, кого она любит.

— Ты уверен, Кэшел Келли, что сердце Скотта Стоуна привязано к этой женщине?

— Вне всякого сомнения, — сказал я.

На мгновение мы замолчали. Что-то в его голосе пробудило во мне интерес. Я ожидал, что отец Фланагана станет серьезным, станет моим моральным ориентиром, но за все эти годы я ни разу не слышал усмешки в его голосе.

— Вы считаете, я поступаю правильно?

— Нет, — сказал он после еще одной долгой паузы. Отец Фланаган улыбался. Я различил улыбку в его тоне.

— Ты поступаешь чертовски неправильно. Ты крадешь невесту. Воровство, под каким бы соусом мы бы не подали, это грех. Ты знаешь это, а если нет, то, возможно, нужно еще глубже покопаться в себе. Вы с Киллианом были посланы сюда, чтобы испытать меня, в этом я уверен. Однако в жизни бывают моменты, когда мы получаем то, что заслуживаем.

— Хотите сказать мне, что это возмездие, карма настигнет меня?

— Что-то в этом роде.

— Весьма туманно.

— Не совсем. — Отец Фланаган вздохнул. — Я бы выслушал тебя до конца, если бы ты сказал мне, что планируешь украсть деньги или оружие. Но сердце, Кэшел? Посмотрим. Нам с тобой стоит на это взглянуть.

— Все еще неопределенно.

Отец Фланаган вздохнул, но на этот раз с нетерпением.

— Поведай мне, как ты планируешь украсть сердце этой девушки.

— Может быть, вы мало что смыслите в сердечных делах, когда дело касается противоположного пола, но в тот день, когда я встретил ее, я сразу это понял. Она была моей. Она слишком сильно ненавидела меня, и это означает только одно. В глубине души я ей нравлюсь. Она без ума от меня. Плохиш, которого ей (так считает она) под силу изменить.

Я чуть не рассмеялся ей в лицо. Плохиш — это тот, кто делал глупости. Я был опасным человеком, который предпочитал делать умные ходы.

— Несмотря на всю мою твердость, она хочет найти трещину в моих костях, чтобы пройти прямо по моим венам и украсть мое сердце. Хотя она понятия не имеет, что… у меня нет сердца. А моя душа? Мы оба знаем, что в ней достаточно темно, чтобы свет мог растворить эту тьму. Хорошие души продолжают жить другой жизнью. Но когда моя душа покинет это тело… это будет конец. Одна жизнь, которую нужно прожить, это буквально все, что есть у меня.

— Что, если Стоун на самом деле не любит ее, Кэшел?

— Он любит ее.

— Ты бы поставил на это свою жизнь.

— Единственную, которая у меня есть.

— И чего ты хочешь этим добиться?

— Я украду его сердце, и его душа будет принадлежать мне. Все. Я хочу получить от него все. И я возьму это.

— Она для него все.

— Его работа — это его жизнь. Он живет ради этого. Но свирепая лучница? Она заставляет его чувствовать свет в том мире, в котором его окружает лишь кромешная тьма. Мужчины вроде меня, мы прикасаемся к свету и делаем его жизнь похожей на нашу, но иначе. Свет борется с прикосновением этой тьмы, в то время как мы приветствуем ее, словно равную. И он не хочет, чтобы его сердце было запятнано тьмой. Он не хочет, чтобы его надежду украли мародеры вроде меня. Мы с ним оба знаем, что я лучший в том, что делаю. Я могу выйти за рамки физического и почувствовать, что больше всего имеет значение. Он уже отдал ей свое сердце, чтобы она была в безопасности. Чтобы поддерживать чистоту в своем сердце. Несмотря на то, что она остра на язычок, ее душа чиста, как бы сильно она не хотела убедить в обратном. Она ведет себя жестче, чем есть на самом деле.

— Ты когда-нибудь любил женщину, Кэшел?

Я старался сдержаться, но мой смех все еще гремел в пространстве исповедальни, когда я произнес:

— Это единственное, что у нас с вами есть общего, отец. Никогда. Я предан этой жизни. Вы преданы своему делу. Как ни странно, ни в той, ни в другой жизни не остается достаточно места для любви.

Он сделал глубокий вдох, а затем медленно выдохнул.

— Я знаю тебя с тех пор, как ты был еще совсем крохой. Как бы много плохого ты ни натворил, ты никогда раньше не делал ничего подобного.

— Как я уже сказал, я знаю, кто и когда. Скотт Стоун. И время пришло. Он уязвим. Я знаю его слабое место, и проскользну, как вор ночью, и украду то, что он украл у меня. Всю его жизнь.

Внутри будки раздался шум, отдающийся эхом. Это прозвучало так, как будто отец Фланаган приложил руку к перегородке.