Её голый вид — моя идея. Назвать это жёстким требованием, грубостью, придурью, руководством к действию, приказом или устным распоряжением не поворачивается язык. Она не сопротивлялась, не бурчала, не надувала губы, не стеснялась, когда я попросил её не надевать пижаму или ночную сорочку, когда Мальвина идёт со мной в кровать. Всего лишь на одно мгновение Ася попыталась усомниться в комфортности окружающей температуры в комнате и уместности полной обнажёнки, но первая же ночь, которую жена провела в моих настойчивых, почти беспривязных, но горячих объятиях, доказала состоятельность и своевременность обыкновенной просьбы.

«Вот так!» — поглядывая на неё, кошусь правым глазом, удивленно вскинув бровь. Жена неровно дышит, жалобно постанывает, по-детски носом шмыгает, теребит и потирает блестящий кончик пальцами, а затем раскидывается верхней половиной тела, оставаясь будто на боку. — «Да! Да! У-у-у!» — двигаю губами, пока накидываю оставшиеся до финала рваные штрихи. — «Ещё чуть-чуть!».

Обожаю на неё смотреть. Нравится слушать тихий и спокойный голос. Получаю эстетическое наслаждение, когда шпионом наблюдаю за её как будто каторжной работой, за которой моя Красова, как это ни странно, полностью растворяется, ярко расцветает и быстро успокаивается, когда случайно раздражается чьими-либо просьбами, которые неосторожно идут вразрез с её.

«Инга просит… Она сказала… Р-р-р-р… Оленька сообщила… Она просто невыносима, Костя! Ненавижу Юрьеву… А почему Терехова такая… Скажи же что-нибудь!» — в таких рефренах я, по счастливому стечению обстоятельств, не имею права голоса. Мне дозволено лишь покачивать головой и улыбаться в наиболее страстные мгновения, когда молчаливого согласия не достает, а Цыпе хочется как будто нечто большего. — «Я их обожаю! Волнуюсь… Очень-очень! Это ведь первый раз. Всего три платья, но…».

«У тебя всё получится» — взглядом отвечаю, не произнося ни звука. — «Ты моя родная! Трудяжка, сильная девчонка, упорная натура, непростой характер, любимый человек! Аппетитная хозяюшка-а-а-а. Рваный хвостик, штопанный малыш!» — как правило, я про себя пищу, не транслируя миленькие выражения вслух.

Тяжело поймать баланс и найти душевное равновесие в том, что стопроцентно состоялось, но непростые по характеру и разные по возрасту женщины, действительно, сдружились. Они неразлучные подруги, которые всегда на связи. Вечерний щебет в женском чате, куда я имел досадную неосторожность заглянуть, стал определенной притчей во языцех. Там… Там… Там царит разврат и вакханалия. Поэтому я предусмотрительно и без разговоров удаляюсь из комнаты, в которой Аська уединяется, чтобы потрещать с подружками о том, как их тяжелый женский день прошёл. Интересно, что в этой связи думают Юрьев и Фролов? Терпят или просто ни хрена не знают? Их дамы, в силу возраста, определенно знают, как заметать следы и застить «юношам» глаза? Означает ли последнее, что я просто-таки обязан престарелых мальчиков интеллигентно просветить на этот счёт? Хорошо, если обойдётся, а если нет. Мне сделать скрин, из-под полы сфотографировать экран, а после переслать в рабочий чат?

Высоко подобранные волосы — тугой пучок, который Ася накручивает каждый вечер, упирается в поролоном заполненное изголовье. Жена водит бессознательно рукой, убирая с глаз невидимые локоны, затем чихает и себе же говорит:

«Будь здорова, дорогая!».

Затянувшуюся экзекуцию, по-видимому, нужно прекращать. Снимаю острую, струящуюся атласным переливом ленту с подарочной упаковки белья, которое я намерен в скором времени с неё сорвать. Намотав концы на четыре пальца каждой руки, растягиваю ленту и осторожно несколько раз хлопаю, проверяя крепость ткани.

— Попробуем кое-что, жена? — возвышаюсь над ничего не ожидающей маленькой развратницей. — Тебе понравится. Полежи тихонько, я недолго.

Обмотав женскую кисть и завязав лёгкий узелок, протягиваю ленту к столбику кровати. С правой ручкой, как и ожидалось, не возникло никаких проблем и сложностей не произошло. То же самое осуществляю с левой, а после выпрямляюсь, наслаждаясь общим видом:

— Красота!

Я однозначно постарался, распяв в супружеской постели голую жену.

— Что скажешь? — упираюсь коленом в матрас, подергивая ленту, растянувшуюся у нее над головой, проверяю крепость связки, и наконец, удостоверившись в её надёжности, ложусь с Цыплёнком рядом. — Ну, что? — осторожно дую женщине в лицо, а после наклоняюсь над торчащей грудью. — Время просыпаться. Ася, Ася, Ася, ку-ку?

Дыханием опаляю нежную кожу, заставляя реагировать, вызываю рой мурашек, таращащихся на моё лицо, размахивая перьевым пушком.

— А-а-ах, — жена мгновенно прогибает поясницу и попадает мягким полушарием прямиком в моё лицо. — Ой! — и тут же взвизгивает, когда незамедлительно оказывается подо мной. — Костя? — дергает руками, бьется пленницей и упирается в изголовье лбом. — Боже мой! Ты что? Ты… Ты… Ты меня связал?

Боится, терпит или специально так себя ведёт?

— Чтобы не сбежала, — прыснув в свой кулак, сиплю. — Чем больше будешь вырываться, тем сильнее верёвочка затянется.

— М-м-м, — громко выдохнув, внезапно расслабляется, смиряется, похоже, с незавидной участью.

— Иди сюда, — оторвавшись на одну секунду, становлюсь на колени, раскачивая нас, раздвигаю её ноги. — Ближе, — обхватив за талию, затягиваю Асю на себя. — Идеально!

— Ты опять? Дур-р-р-а-а-ак, — токует будто по-французски.

Картаво у неё выходит наше «эр», а гласные гундосит слабо, пропуская через нос.

Помнит… Помнит… Помнит… Вот и хорошо.

— Сегодня в честь праздника попробуем кое-что иное.

— Нет! — выкручивается и дребезжит ногами, задевая пятками поясницу, шлёпает ступнями мне по заднице. — Развяжи немедленно!

Заигрывает, соблазняет, заводит и настаивает? Хочет? Хочет получить меня?

— А ну-ка! — приставляю палец к носу. — Не слушаешься? А по попе? — угрожая, заношу над ней ладонь.

— Что? Что? Что? — шипит, выпучиваясь. — Никаких…

Подходов сзади? Не приемлет коленно-локтевую? Потому что никогда не пробовала. Возникла неожиданная возможность исправить ситуацию и подравнять сложившееся положение.

— Тишина! — приказываю, дважды подмигнув. — Чего разбушевалась? Плохо спала? Не выспалась?

Зачем спросил? Это было очень опрометчиво.

— Зачем? — она прокручивает запястья, настойчиво пытаясь снять с себя оковы. — Развяжи, я никуда не убегу.

Не буду отвечать!

— Доброе утро, женщина, — вожусь, устраиваясь с небольшим комфортом между женских ног. — Ты не могла бы… — подлавливаю стремительный, и оттого опасный, бешеный, непредсказуемый толчок.

Сжав пяточку, завожу её разгулявшуюся конечность себе за спину и как бы между прочим пробегаюсь пальцами по лобку.

— Костя-я-я! — выпискивает Ася.

— Скажи «привет», Цыплёнок, — рисую ногтем, поддевая светлую дорожку шелковистого редкого покрытия. — Блондиночки везде беленькие, да?

— Нет, нет… О, Господи! Что ты вытворяешь? Сейчас же развяжи меня.

Приказывает? Это зря!

— Да! Да! Да! — наклонившись над её лицом, смеюсь. — Доброе утро, Костя! Не улетай, пожалуйста. Ещё не время!

— Что? — скалит зубки и пытается клыками прихватит мою щеку.

— Доброе утро, любимый муж, — наморщив лоб, рассматриваю исподлобья бьющиеся кисти. — Поранишься, Цыпа.

— Зачем?

— Доброе утро, Костенька! — еще раз повторяю.

Звучит, как заклинание или как отзыв на известный только нам с женой пароль.

— Прояви благоразумие, виновница торжества. Итак?

Ася, выгнув шею, обреченно выдыхает, и прикрыв глаза, пищит:

— Невыносимый мужчина!

Да, это я! Знаю же, что ей не больно. Уверен, что со мной играет. Такое с ней неоднократно проходили. Сейчас она позлится минут пять-семь, потом лукаво подмигнет и ярко улыбнется, оближет губки, нижнюю обязательно закусит, выгнется на меня вперёд и скажет, что ко всему готова.

— Доброе, — вдруг широко зевает, что-то несуразное спросонья медленно бормочет и цепляется пальцами за тканевую обивку изголовья, царапает ногтями, будто что-то мягкое щекочет. — Что случилось? — теперь спокойно переводит на меня глаза. — Давно проснулся? Заскучал? Решил поиздеваться? Связал, как утку? Ты меня распотрошил? М?