— В чем? — не дав ему договорить, влезаю в разговор.

— В том, что Юрьевым пора побыть вдвоём.

— Не возражаю и настаиваю. Иди! Тут какое-то на плотское заточенное место. Думаю, что сегодня тебе, родимый, нежность перепадёт. Только не пугай!

— Спокойной ночи, — Ромка неспешно поднимается с насиженного места, подёргивает стройными ногами, разминается и вальяжным шагом, но всё-таки вприпрыжку, направляется к жене под крышку.

— Смешные они. Ты не находишь? — Сашок, похоже, целенаправленно терроризирует мой профиль.

— Нет.

— Обидно. Блядь! Просто-таки до зубного скрежета и искр из глаз. За что их так судьбина размотала?

— Иди спать, — кручу башкой и отворачиваюсь.

— А ты?

— Посижу немного и тоже пойду.

— Счастливчик, ты, Котян, — писюша поднимается. — Такую женщину получил.

— Я помню.

— М? — дебилом вылупляется.

— Она красавица!

— Ты уже не первой свежести жених, а всё херню молотишь. Дело разве во внешности?

— Нет, конечно. Я просто процитировал тебя. При первом знакомстве с Асей ты же так сказал?

— А что я должен был вещать, когда она таращилась на меня своими синими очами. Я попытался познакомиться поближе, а она прильнула к твоему плечу и сына, между прочим, жопой развернула. Как это возможно?

— Что?

— Такая верность! Сколько вы были с ней знакомы? Полчаса?

Немногим больше. Да кто, пиздец, считает?

— Что нам от них, в сущности, нужно? — выставив на пояс руки, Фрол возвышается и без того здоровой фигурой надо мной. — Секс, секс, секс…

— Ой ли? — подмигнув, раскладываюсь на ступенях, а кверху взглядом обращаюсь. — Иди спать. Инга ждёт.

— А что? Опротестуй, скажи, что ошибаюсь, образумь. Нами, прямоходящими самцами в животном мире…

— В скотском, вероятно? — на всякий случай специально уточняю.

— Понимай, как знаешь. Короче, нами движет жажда размножения. Чем больше сук окучу, тем вероятнее в потомках прорасту. А тут такая, черт возьми, удача! Если верить твоим словам о том, как ты познакомился с женой, то можно не одну научную работу защитить.

— Пошёл! — ногой буцаю, задевая голень Сашки. — Не мешай.

— Что намерен делать?

— Окунусь.

— Ночью?

— Тебя забыл спросить, отец…

Что есть мочи от себя гребу, размахнувшись, мощно рассекаю гладь, стараюсь отойти от берега, слежу за лунным следом, подстраиваю темп и ритм под бешеную качку, преодолевая неспокойную стихию, периодически сплевываю вглубь соленую волну. Нет, не выходит. Будто бы целенаправленно извожусь, теряю силы, при этом почти мгновенно устаю, лениво, не скрывая разочарования, поворачиваюсь и, чтобы дух перевести, расставив ноги-руки, на спине по быстрому течению плыву.

Странные дела! Ведь я её действительно люблю. Тяжело смириться с этим фактом, особенно, когда надрачивал свое сознание только на Юлу. Смирнова — первая, на которую я с интересом и серьезностью намерений обратил своё внимание. Хочу признаться, что в личной жизни ни хрена не выходило с ранних лет: то я кого-то не устраивал, то мне чьё-то пошленькое общество претило, то я скрывался от людей, то их от потока транслируемого сознания сильно воротило. Я привязался к Юле, как старый и обиженный судьбиной пёс, как наш сбежавший в мир иной Пират, который в жизни видел только сколоченную наспех будку, запачканную жиром жестяную миску, тугую цепь, ошейник с острыми шипами и батину ладонь, которой он его трепал за уши, хвост и яйца, когда зверина возвращался с гулек, демонстрируя случайно подвернувшимся свидетелям свой натёртый до покраснения член.

Наивно полагал, что был влюблён. Похоже, дело в обыкновенной и назойливой привычке. Я хотел быть нужным, угодным, податливым и мягким. Таким и был, но, к сожалению, не для той.

Прищурившись, рассматриваю здоровую тёмную фигуру, стоящую возле мною сброшенных вещей на берегу. Мужчина? Старик? Кто там? Кто здесь? Теперь плыву обратно, подталкиваемый благожелательно настроенной волной. Ему, похоже, лет шестьдесят или шестьдесят пять. Неужели? Не может быть! Какого чёрта? Как надоел неугомонный пень!

За два размашистых гребка я достигаю дна и опускаю ноги, становясь на скрытую под водной гладью землю. Расплескивая жидкость и покачиваясь от бьющего по заднице прибоя, направляюсь неспешным ходом на песчаный берег. Мужчина, добродушно улыбаясь, с меня не сводит глаз.

— Привет! — хрипит знакомый голос, а его хозяин разводит руки по сторонам, словно хочет вначале крепко обхватить, а после мощно сжать. — Как дела, барбосёнок?

Моё смешное прозвище. Так называл меня лишь только он. Отец? Похоже, это страшный сон? Или я в пучине сгинул, не сумев обуздать непокорную волну, или просто обезумел. Ах, как всё не вовремя! Как говорят у нас здесь:

«Ни к городу и ни к селу!».

— Ты умер! Тебе отчитываться не буду, — рассматриваю знакомую до мельчайших деталей мощную фигуру. — Я сплю?

— Взрослый! — щёлкнув языком, шикает Красов старший. У отца светятся безумием сильно потемневшие глаза, чей натуральный блеск постоянно был спрятан под специальными очками, которые он носил, чтобы не стращать людей отсутствующими белками. — Ты высокий, Костя. Сколько уже?

— Метр восемьдесят пять, — бурчу под нос, пока натягиваю на мокрый зад измятые домашние штаны.

— Она красавица?

— Кто? — мгновенно настораживаюсь.

Что за ерунда? Не стоит мёртвым обращать внимание на живых, а уж тем более на тех, кому, как говорится, жить да жить.

— Твоя жена. Ася, да?

— Уходи, — бормочу, прикрыв глаза.

— «Малышка уже в пути»? Вот видишь, а я ведь оказался прав.

— Что? — вполоборота вопросом отвечаю.

— Помнишь тот жёсткий разговор?

— Нет.

Я помню… А на хрена тогда соврал? Я помню всё! Причём в подробностях. Отец отчитывал меня, при этом, как обычно, раздавал глубокомысленные нравоучения, когда пытался погасить мой гнев и злость от того, что с ещё одной девицей на личном фронте не срослось.

— Быстро кончил, да? — смеётся мертвый человек. — Так переживал, что даже нюни распускал. Аня, кажется? Это был твой первый раз. Костя?

— Уходи! — рявкаю, будто бы его бедро исподтишка кусаю.

— Я знал, что это не конец, сынок. Помнишь, я говорил тебе, что твоя любовь к тебе придёт, ты обязательно с ней встретишься, а когда увидишь, то однозначно мимо не пройдёшь.

Не хочу с ним грубо, но это однозначно ложь! Сплошной обман! Возможно, солнечный удар или мигренозная галлюцинация. Я её увидел, хотел ведь отпустить и сразу же забыть, как «мимолетное видение», да только Ася, смешной, взлохмаченный Цыплёнок, мимо забитого мужлана не прошла.

— Она меня нашла.

— Это всё слова. Риторика, литературный стиль, логика, синтаксис и неукротимая пунктуация. Какая, по сюжету, разница, если ты с ней встретился, барбос?

— Не называй меня…

У него коричневые глаза. Охренеть! Как у меня и как у Тимки? Не может быть! Вернее… Я никогда не видел их, не видел их вживую — ужасный недостаток, глазной дефект он всегда скрывал и даже быстро отворачивался, если я вдруг заходил к нему, когда он был к такому не готов.

— Чего ты злишься, мальчик?

— Это бред? — зажмурившись, шепчу.

— Тебе лучше знать. Однако, если это важно, то я чувствую себя вполне живым, почти реальным.

— Отойди! — и отхожу, осуществляя широкий первый шаг.

«Костя, Костя…».

— Не мешай! — отмахиваюсь от того, что преднамеренно оставил за своей спиной.

— Ты счастлив, Красов? — теперь издалека хрипит отец.

— Да.

«Костенька! Ну же… Проснись! Любимый, открой глаза. Что с тобой?».

— Любишь?

— Да!

— Боишься потерять?

— Да.

— Живешь для них?

— Да! Да! Да!

— Открой глаза.

«Господи! Что произошло? На помощь!».

— Отвали!

— Проснись, жена тебя зовёт. Пора домой, барбос.

Раскачиваюсь из стороны в сторону, словно кто-то валиком работает, разглаживая подо мной песок.

— Костенька! — пищит на ухо нежный детский голос. — Пожалуйста… Ну… Ну…