— Чего?! — аж замерла я, ошеломленно глядя на мастера эпиляции — Что Вы сказали?!

— Я? Ничего — пожала плечами та — Говорю, лягте обратно. Нужно розовым маслом все смазать от раздражения и воспаления.

— Ничего значит… — подозрительно прищурилась я и, вдруг, шире распахнула глаза, застигнутая осознанием.

«Точно! Вот почему книга не реагирует на этакие отступления от сюжета! Она о них попросту не знает! В тексте вообще ничего про этот период написано не было. То есть, можно предположить, что творилось что угодно. И, значит, тексту оно не противоречит! И если к моменту финала игр я все-таки окажусь лицом к ужасному лицу Кирана Бесноватого, готовая героически помереть во цвете лет, то остальное на мое усмотрение!»

— Ох ты-ж черт… — простонала я, обреченно падая обратно на кушетку и прикрывая глаза рукой — И что теперь делать, а? Я вот совершенно всего этого не планировала…

— А что плохого происходит? — насмешливо поинтересовалась женщина — Вот на ужин Вас позвали. Отмыли, одели. Сейчас причешут да накрасят. Со мной бы что такое хоть раз произошло.

Отвечать не стала. Вместо этого опять погрузилась в собственные мысли о несправедливости бытия в целом, и своей нелегкой судьбе в частности.

Как же быстро и непредсказуемо сюжет тут меняется! Изначально, моя условно мертвая героиня на играх не отсвечивала. Потому как после ее смерти никто особо и не убивался. Ну, разве что кроме сестры, быстро прикатившей за бренным телом наследницы и, собственно, самого Второго лика Империи — Тахиба. Ни Киран, ни его братец никак в тексте смерть принцессы не откомментировали, иначе как недоумением, удивлением и приличиствующими положению трупа сожалениями, вовремя отправленными в Империю Сильфер. И тут либо они так хорошо играли роль совершенно ни к чему не причастных лиц, либо реально иначе как зрительно с героиней и не пересекались. А что теперь?

Об этом я и думала, пока меня тщательнейшим образом причесывали, укладывая темные локоны изящной волной, мягко выходящей из-под уложенной короной хитро плетеной косы. Те же мысли занимали меня и пока я послушно облачалась в легкое, тонкое, сине-фиолетовое платье в греческом стиле, перехваченное под грудью тонким золотым ремешком. Об этом размышляла и когда мои отдипелированные и отпедикюренные ноги обвивали золотистыми ремешками высоких сандалий.

И думала бы свои тяжелые мысли дальше, если бы, совершенно неожиданно не осознала, что передо мной уже гостеприимно распахнули резные двери и мягко, но настойчиво втолкнули внутрь огромной светлой залы, тонущий в ярком свете многократно отраженных от зеркальных мозаик светильников, пускающих радужные блики по белому мрамору пола, гладким поверхностям высоких колонн и золотым вензелям сложной лепнины.

Я поражено замерла, обводя восторженным взглядом сияющую роскошь интерьера и, потому, не сразу заметила, как прямо напротив меня медленно начал подниматься из-за стола мужчина, облачный в золотисто-белоснежный камзол, украшенный сверкающими эполетами и драгоценными искрами пуговиц. На высоком лбу резко обозначились хмурые складки. Тяжелые брови опустились вниз, резко сходясь над переносицей.

Жесткая линия губ сжалась в ровную полосу. И не тратя времени на экивоки, Киран Четвертый грубо произнес:

— Что она здесь делает?

Вот сейчас, оглядываясь назад, я бы не могла с точной уверенностью уже сказать, что именно эта королевская наглость, граничащая с откровенным хамством и стала той самой реперной точкой моего кипения. Думается, все начало накапливаться во мне гораздо раньше и здесь, в кричащем роскошью бело-золотом зале, всего лишь ожидаемо вылилось наружу, как попытка моей нервной системы сбросить излишне долгое напряжение.

Но именно в тот момент, глядя в пылающие праведным возмущением ртутные глаза Кирана Четвертого, любуясь на брезгливо-пренебрежительную линию губ и отмечая подергивание крыльев породистого носа, я вполне определенно отметила, как упала на мои кипящие переизбытком событий и эмоций мозги та самая последняя капля неадекватности, и внутренний редактор, тяжко вздохнув, затушил о ближайшую мозговую извилину тлеющий огонек вонючей сигареты. «Собственно, вот и все» — обреченно прокомментировал он и одел каску прямо поверх костюма для работы в условиях термоядерного взрыва.

Глаза мои угрожающе сузились, голова машинально наклонилась вперед, будто я приготовилась бодаться, и из носа вырвался резкий выдох, имитирующий сброс пара из трубы теплостанции.

— Никай? — не внимая внешним предупреждениям, выяснял тем временем Бесноватый отношения с братом — Я задал вопрос!

Ответом была лишь тишина. Причем молчали все. И сидящие по обе стороны от короля и регента красавицы, равномерно распределенные по длинному столу. И, собственно, сам исполняющий обязанности короля, замерший неподвижным изваянием по его правую руку. Лицо его не выражало ровным счетом ничего. Этакий покерфэйс в идеальном воплощении. Ни единого движения брови на абсолютно бесстрастном лице, ни мимолетного изгиба губ. Только совершенно ровный, нечитаемый взгляд, обращенный целиком на меня.

Я еще чуть прищурилась, более пытливо всматриваясь в укрытое ледяным спокойствием лицо.

Если бы не судорожное дергание ярко выраженного кадыка на идеально выбритой шее, да побелевшие костяшки пальцев, с силой смявших полотняную салфетку, я бы даже сказала, что Никай Второй вообще откровенно плевать хотел на мое появление в зале и чрезмерно острую реакцию брата на сей вопиющий факт.

Но глотка дернулась, с трудом проталкивая внутрь колом вставший глоток воздуха. Пальцы непроизвольно сжались, стремясь сдержать рвущиеся наружу эмоции. И я криво усмехнулась, давая понять, что, в отличии от занятого лишь своей злостью Кирана, с успехом прочитала все то, что так тщетно пытался удержать внутри непоколебимый регент.

Никай был удивлен. Нет, даже не так. Он был в шоке. Причем, как ни старался умудренный многолетней практикой регент не выдать своей обескураженности, это непонимание сквозило в самой ауре, окружающей его властную, уверенную в себе спокойную фигуру.

Мужчина медленно и вдумчиво осматривал меня от кончиков пальчиков, скромно выглядывающих из-под длинного синего шелкового подола, до блестящей косы, венчавшей мою макушку на подобие короны. Взгляд его мягко и неторопливо снова и снова оглаживал мои стройные ноги, тонкую талию, оголенные узкие плечи. И в глазах мужчины все отчетливее и яснее плескался вопрос: «Как?! Откуда? Почему мне не доложили?!»

Сперва я, если честно, даже удивилась. Даже весьма красноречиво вскинула бровь в недоуменном скепсисе. А потом, вдруг, пришло осознание.

Точно! Ведь Никай Второй ни разу до этого за все это время не видел меня в нормальном состоянии моего распрекрасного лица!

Если Киран имел честь лицезреть меня сперва в портальной, когда я только явилась в Нетленный, а затем и в купальне, где я уже отмокала со вполне отошедшем от рыданий лицом, то его брат впервые со мной познакомился после моего тренировочного боя, когда я вся зареванная и опухшая предстала перед ним в королевской ложе, отчаянно хлюпая носом. А после вообще видел меня лишь с высоты балкона, когда я нелепой мухой ползала и пищала на арене, покрытая с ног до головы ошметками распоротых монстров и собственной, запекшейся кровищей. Вряд ли это все прибавляло мне привлекательности. Последняя же наша встреча состоялась в полутемном коридоре, когда я снова, лохматая и в откровенно настиранной одежде ( смены-то у меня не было! Нет, я стирала тунику, конечно, но из меня та еще стиралка, если уж честно! Да и смысл стараться, если уже с утра опять вся одежда будет не пойми в чем? Смыла с нее пот и чьи-то кишки и ладненько…) унижала его нещадно попранное чувство прекрасного плывущим от меня смрадом и наглостью.

И вот теперь я тут вся такая отмытая и приодетая явилась пред светлы очи обескураженного регента, отчего-то, своим несогласованным преображением, очевидно, напрочь спутав какие-то его таинственные планы. Впору было не только удивиться, но и казнить кого-нибудь. Так. На всякий случай. И, судя по всему, Никай в своем ледяном молчании нет-нет, да позволял себе всерьез озадачиться данным дельным предложением.