Девушка снялась с места и мигом скрылась в дверях.

Да что тут происходит, в самом деле? Рассердившись, я опустила ноги вниз, собираясь покинуть кровать, которая оказалась довольно высокой, а спускаться с нее предлагалось по ступенькам. Ну и ложе!

Едва я ступила на первую ступеньку, как пожилая женщина сделала знак рукой и ко мне кинулись пара девушек. Они взяли меня за руки с двух сторон, помогая спуститься. Наконец я стояла на твердом полу, с изумлением озираясь по сторонам. Затем, почувствовав сильную слабость, опустилась в глубокое, стоявшее у окна кресло. Пожилая женщина с неприятной угодливой улыбочкой не спускала с меня глаз.

Я изумленно оглядывала то, что на мне было надето. Это был очень тонкий, мягкий пеньюар, удивительно красивый, нежного голубого оттенка с настоящими венецианскими кружевами. Откуда такая роскошь? Неужели Сморчков упрятал меня в элитную клинику для душевнобольных богачей?

Спустя минут пятнадцать, которые я провела за поеданием прекрасного сытного завтрака, в двери, запыхавшись, вбежала румяная девушка, которую пожилая дама называла Леей. За ней следовал высокий, вертлявый, очень худой мужчина, затянутый в блестящий серебристо-черный костюм. В руках мужчина сжимал видавший виды кожаный саквояж.

— Вот, господин Трисмегист, похоже, бред у нее. Надо что-то делать, иначе, сами понимаете…

Тут женщина взглянула на меня, пытавшуюся встать с кресла и вскрикнув, она проорала:

— Девки, все сюда! Опять, возможно, держать придется, жар сильный у нее!

Стоявшие неподвижно девушки подняли глаза и бросились к моему креслу, собираясь, по всей видимости, выступить в роли санитарок для буйной пациентки. Я боязливо затянула ноги на кресло и уселась, поджав их под себя.

— Давно она бредит, госпожа Голока? — обратился лекарь к пожилой даме.

— Вчера еще бормотала что-то, билась, как рыба, — пояснила женщина. — Все порывалась бежать куда-то или от кого-то… Еле удержали. И сегодня, вот как очнулась, так и начала опять нести ересь.

Лекарь внимательно посмотрел на меня. Я ответила ему не менее пристальным взглядом. Он кашлянул и склонился над своим саквояжем:

— Так, все ясно, — пробормотал эскулап. — Видать, проникло что-то, инфекция… Да-с, плохи дела…

— Свадьбу-то хоть переживет? — с беспокойством уточнила женщина.

— Должна, — процедил лекарь.

— Вы уж постарайтесь, господин Трисмегист, — умоляюще сложила руки на груди женщина. — Иначе господин Октавий с нас всех шкуры спустит!

— Сделаю все, что смогу, — кратко произнес лекарь и взяв из саквояжа огромный шприц, подошел ко мне.

Я вскочила и бросилась к своей похожей на гору кровати, по пути отбиваясь от пытающихся схватить меня за руки девушек. Позабыв про слабость, я забралась под кучу одеял и затаилась там, стараясь не дышать. Я отчего-то страшно не хотела, чтобы этот подозрительный докторишка делал мне уколы.

Вскоре я услышала торопливые шаги по приставленной к кровати лестнице, и вот уже мое укрытие потихоньку кто-то разоряет…

Когда мое лицо оказалось снаружи, я угрожающе посмотрела на доктора. Терпеть не могу уколы! С детства! Видимо по моему взгляду тот понял, что голыми руками меня не возьмешь, поэтому спокойно произнес:

— Держать!

Со всех сторон на меня навалилось несколько дюжих девиц, которые совсем недавно вели себя тише воды. Теперь же четверо из них держали все мои конечности, делая совершенно беспомощной. Но рот-то у меня оставался! И я орала!

Правда, длился мой крик недолго, потому укол господина Трисмегиста отправил меня снова в блаженные пуховые облачка забытья. Последнее, что я помнила, перед тем как провалиться в сон, был вопрос пожилой стервозной дамы:

— А ходить-то она сможет?

Уж не знаю, что ей ответил доктор, мне было все равно.

Открыв глаза, я поняла, что полог задернут основательно. Потому что вокруг стояла полутьма. Голова все еще болела, но уже не так сильно. Похоже, я выздоравливаю.

Я отодвинула полог и сообразила, что на этот раз в комнате меня оставили одну. Вздохнув с облегчением, я уселась на постели: без свидетелей мне было гораздо удобнее привести свои мысли, да и саму себя в порядок. Кроме того, необходимо было понять, где я нахожусь, что за странный дом или клиника?

Сбоку от высокой кровати находилось окно. Да не абы какое, а тоже высокое, резное, с атласными шторками, прихваченными золотыми витыми шнурами. Это точно не наш загородный дом: там я знала все спальни. Куда же меня привезли после вчерашнего падения? Похоже, Сморчков действительно сдал строптивую женушку в какую-то психбольницу для богатеньких. С него станется!

Мстительно вздохнув, я продолжила осматриваться. Да уж, над интерьером здесь надо бы поработать: все какое-то слишком резное, громоздкое, старинное… Должно быть, созерцание эрмитажного безвкусного интерьера забрало мои последние силы, потому что я, не отходя от кассы, то есть, не слезая с постели, снова провалилась в глубокий обморок.

Пришла в себя я на этот раз от резкой, пульсирующей боли в голове, в самой макушке. Несколько минут полежала с закрытыми глазами, боясь открыть их и ощутить еще более сильную боль. Но тут меня снова принялись трясти:

— Просыпайтесь уже! — ворчливо произнес уже знакомый голос. — Вставайте, Арида! Хватит спать, пора и честь знать!

Я резко открыла глаза и рывком села на постели. Голова заболела так, что я тут же рухнула обратно на подушку.

— Все еще плохо? — с холодным беспокойством спросила полная женщина, которую я запомнила, как Голоку. — Неужели снадобье не помогло?

— Голова болит, — уточнила я. — А так вроде все остальное нормально.

— Ну, голова не задница, — изрекла деревенскую мудрость женщина. — Можно и потерпеть, снаружи не заметна эта боль.

— Ага, — съязвила я. — Вам хорошо говорить. Терпеть же мне придется!

— Придется, придется, милая, — зачастила женщина. — А куда деваться? Такова наша бабья доля! И это даже вас, богатой наследницы касается!

Вот, значит, как? От возмущения моя голова вроде как даже меньше болеть стала. Неужели это мамаша Сморчкова? Или его сестра? По крайней мере, домостроевские понятия у них одни и те же.

Я всмотрелась в ее лицо, силясь найти хоть какое-то сходство с щуплым, очкастым, лысым Сморчковым. Но тщетно. Госпожа Голока или как ее там, была полной, благообразной, с пухлыми щеками и седой, пышной шевелюрой, убранной в затейливую прическу. Похожи они были только ростом — оба невысокие.

На Голоке было скромное платье из серой ткани с высоким воротником-стойкой. Похожа она была больше всего на… камеристку из дамских романов викторианской эпохи.

— Как ваша камеристка, госпожа Арида, — подтвердила мою догадку женщина. — Вынуждена сообщить, что так лежать больше нельзя. Вам надо двигаться, разгонять кровь по жилам. Так велел господин Трисмегист, ведь скоро ваша свадьба.

Вот, опять… Свадьба эта…

— А… с кем свадьба? — я сделала удивленное, но как можно более невинное выражение лица. — Я, наверное, от всех этих лекарств и падений в обморок потеряла память…

Камеристка подала мне руку, помогла подняться с постели и сойти вниз. Когда я уже была на полу, она пояснила, строго глядя на меня:

— Свадьба с графом Сангианом, конечно. И вы все могли забыть, Арида, я понимаю, такое потрясение, эти дикари… Но забыть имя вашего жениха? Это ни в какие ворота! Вы хоть ему самому об этом не скажите!

Она еще долго недовольно ворчала, пока помогала мне одеваться. Я же сидела молча, пытаясь привести хаотичные мысли хоть в какой-то порядок. Какой еще к черту граф Сангиан? Или это титул Сморчкова, который он удачно прикупил и умолчал, не желая позориться?

— А вас кто ко мне приставил? — уточнила я, продевая руки в заботливо раскрытые передо мной пышные рукава платья. — Василий Алексеевич?

Рукава задрожали, из-за них послышался рассерженный голос:

— Ну вот, опять, какой Василий? Вы о чем? Я ваша камеристка, госпожа Голока, я вам с рождения прислуживаю! И воспитываю! Неужели совсем память отшибло?