Знакомый тягучий голос окутал Мику облаком неги, но, как и раньше, вызвал жутковатую волну дрожи. Казалось, что слова великанши эхом отозвались в лесу, вынудив птиц сорваться с веток и закружиться в ясном небе.

— Здравствуй, Модгуд.

Мика обернулась и застала великаншу сидящей на траве. Сложив руки на коленях, она беззаботно следила за кружащей высоко над деревьями стаей птиц. В солнечных лучах ее темно-лиловая кожа блестела, как начищенное серебро, но в этот раз великанша выглядела не так страшно. Длинные белесые волосы были заплетены в густую косу, голову венчал венок из цветов. Однако она была такой же большой и высокой, и Мике казалось, что, если Модгуд выпрямится, все деревья окажутся на уровне ее бедер.

— Здравствуй, Микаэлла из Мидгарда, — наконец пробасила великанша и опустила на девушку свои бездонные глаза. Покручивая свежую травинку в толстых пальцах, она широко улыбнулась. — Хорошо, что мы встретились снова. Хорошо, что не в Хельхейме… Это место намного спокойнее и пробуждает во мне подзабытую радость.

— Оно кажется мне знакомым…

Модгуд равнодушно уставилась в небо.

— Неудивительно. Я выбрала самое красивое место из твоей памяти.

— Из моей памяти? — Мика вопросительно глянула на великаншу. Мотнув головой, она добавила, не дождавшись ответа: — Но это невозможно. Я никогда не была в теплых краях. Холод окружал меня с самого детства.

— Ты вправду так думаешь? — дерзко спросила Модгуд, бросив на нее укоризненный взгляд. — А может, ты просто не помнишь?

Укор в словах женщины ввел Мику в замешательство. Она не знала, что ответить, а даже если бы знала — не смогла бы вымолвить ни слова из-за невысказанного великаншей упрека, будто та обвиняла ее в том, что Микаэлла не в силах вспомнить это место, этот райский уголочек, в котором остались полные тепла и ласки воспоминания.

Мика, как ни силилась, не могла вспомнить его. Хотя теперь знала наверняка, что была здесь раньше, в далеком-далеком прошлом. И не только из-за слов великанши. Нет, она чувствовала это всем сердцем, всем своим нутром. Очень ясно ощущала чье-то незримое присутствие и в какой-то момент даже почувствовала легкое прикосновение к лицу.

— Достаточно предаваться грезам, Микаэлла. — Твердый голос Модгуд согнал с девушки чары этого места, как надоедливую букашку. — Оставь для грез лучшее время своей жизни. Оно еще не наступило. Поверь.

Мир словно потускнел после таких слов, хотя место не исчезло. Только утратило прежние сочные краски.

— Модгуд? — Мика подняла на женщину глаза, задрав голову так, что спустя несколько секунд ощутила напряжение в шее.

— Забываешься ты, Микаэлла. Забываешь о том, кто ты есть. Забываешь о богах и их проделках, как простая смертная.

— Я не понимаю...

Модгуд, будто и не слыша шепота девушки, поднялась с травы, нависла над ней, точно скала, и со всей силы ударила ногой по земле. Все вокруг содрогнулось, поднялся ветер, сгоняя с деревьев листву и подгоняя встревоженных птиц. Едва не задохнувшись от неожиданности и ужаса, Мика выставила руки в стороны, пытаясь удержать равновесие.

— В прошлый раз ты подарила мне возможность побеседовать с тобой, — продолжила великанша сдержанно и спокойно, но ее низкий голос по-прежнему эхом отзывался в лесу. — Я пришла отблагодарить тебя. Предупредить, что он ни разу не посещал Хельхейм. Нет его души среди душ мертвых.

— О ком ты говоришь? — громко спросила Микаэлла, сжимая кулаки. — Модгуд, о ком?

— Беги, Мика. Никогда не останавливайся. Враг прячет то, что для тебя важнее собственной жизни. Как же ты могла забыться?.. — Модгуд печально покачала головой и прикрыла веки. Подол ее платья начал стремительно рассыпаться в пыль. — Никогда не забывайся. Не позволяй хорошему застилать тебе глаза. Иначе ты ослепнешь и утратишь всякую возможность видеть ясно и четко, как хищник. Как сокол, кем зовешься неспроста.

Великанша растаяла на глазах, исчезла, превратившись в облако пыли. Мощный поток ветра ударил в лицо, вынуждая прикрыться руками. Все звуки вновь исчезли, дыхание перехватило, мышцы свело судорогой. Мика попыталась закричать, но получился только жалобный стон, который разом разорвал тонкую завесу между явью и сном.

Первый вдох после тяжелой дремы был мучительно болезненным. Распахнув глаза, Микаэлла села в кровати и, жадно хватая ртом воздух, заозиралась по сторонам. Все та же спальня, то же окно, пропускающее сквозь стекло мягкие лунные лучи, та же кровать и крепко спящий мужчина.

Мика осматривала его, так пристально вглядываясь в умиротворенное лицо, будто видела его впервые. Она успела позавидовать тому, что он так крепко спит, что его не мучают кошмары и видения. Но зависть быстро сменилась страхом, и, выпутавшись из одеяла, девушка свесила ноги с кровати, глубоко вздохнула, подавляя жуткое ощущение нависшей угрозы.

Она вздрагивала от завывания сильного ветра за окном, мучилась, прокручивая в голове слова Модгуд снова и снова. Обхватив себя руками за плечи, зажмурилась, слегка покачиваясь взад-вперед, пытаясь совладать с тем ужасом, что подступал к ней медленно, но открыто, и душившим ее гневом.

Генри жив.

Эта мысль не давала покоя. Мика знала, что он жив, не верила, а знала. Теперь знала наверняка.

Тяжелые думы давили на хрупкие плечи, грозясь разломать кости. Микаэлла накрыла лицо ладонями, втянула в себя воздух и подавилась всхлипом, силясь загнать страх поглубже в себя. Она не решилась разбудить Рейнарда, не решилась рассказать ему обо всем. Душа, мечась от безысходности, требовала одиночества. Поднявшись и ни разу не оглянувшись на спящего мужчину, Мика быстро и тихо вынырнула из спальни.

Только Рей не спал.

Он следил за каждым ее движением, слышал каждую мысль, чувствовал ее страх как свой собственный и видел сон, что едва отличался от реальности. И как бы ему ни хотелось остановить ее, утешить и спрятать в объятиях, он остался лежать в постели, прокручивая в голове видение суженой раз за разом.

Рейнард видел все, наблюдая со стороны, как призрак; слышал каждое слово великанши, в существование которой он никогда не поверил бы, если бы так и не увидел ее своими глазами. Однако это не так сильно тревожило его, равно как и новость о том, что брат Микаэллы жив. Сомнения о его смерти посетили дракона еще в приюте, когда за наглой ухмылкой настоятельницы он увидел хорошо скрываемую ложь.

Нет, его беспокоило совершенно иное. То, что он тоже помнил это место из сна, но намного лучше, чем Мика. Помнил тот ясный день и девушку, как две капли воды похожую на нее.

Потрескивание разгорающихся дров заглушало вой ветра и стук льдинок о стекла окон. В постоялой комнате было тепло, но Рагнар, укутавшись в меха, все равно ощущал внутри себя легкую дрожь. Он сидел на стуле, сверля тяжелым взглядом пламя в камине, и постукивал пальцами по краю стола, точно играл на пианино.

Запоздало к нему пришло осознание, что озноб пробрал его вовсе не из-за холода, привычного для него с самого детства, а из-за нахождения на чужой земле. На земле, жителей которой он так и не смог подчинить себе. Он знал, что даже вооруженные воины, стоявшие за дверью, не смогут спасти его от гнева нелюдей, собравшихся на первом этаже таверны и чующих его запах. Запах чужака.

Напряжение в комнате нарастало с каждой секундой, и, не выдержав угнетающей тишины, на свет вышла темная фигура. Легкое покашливание вывело Рагнара из оцепенения, и он поднял глаза на своего гостя — того, благодаря кому ни один дракон сегодня не посмел прикоснуться к нему.

Капюшон скрывал знакомое лицо, и в полумраке вождь с трудом мог разглядеть его. Единственное, что он смог бы увидеть и без света огня, — это блестящие в лучах луны черные пряди.

— Рад нашей встрече, — совсем безрадостно произнес Рагнар, вновь устремив задумчивый взгляд на дрова в камине. Огненные блики медленно скользили по темному плащу гостя. — Не скажу, что мне понравилось место встречи… Но понимаю, что иного выбора не было.