К великой гордости своего отца, молодой Сэмюэль Бельфлёр с отличием закончил Вест-Пойнт, а в возрасте двадцати шести лет получил звание старшего лейтенанта гвардии Чотоквы. Судя по фотографиям, он был обычным смазливым юношей с глубоко, по-бельфлёровски, посаженными глазами, аккуратными усиками и нижней челюстью, выдававшей в нем человека одновременно импульсивного и заносчивого, однако здесь он считался признанным первым красавцем северного края. Сэмюэль отличался удивительной грацией и самообладанием, не покидавшим его никогда — гарцевал ли он в полном обмундировании на своем жеребце Ироде (ремешок горностаевого шлема облегал его подбородок, а затянутая в белую перчатку рука покоилась на сабле); танцевал ли на роскошных балах, которые в пятидесятых годах так любили устраивать землевладельцы Долины; обсуждал ли самые насущные вопросы с друзьями отца в богато обставленной гостиной — например, решение Пейна освободить восьмерых рабов, привезенных в Нью-Йорк для дальнейшей отправки в Техас, вызвавшее великое смятение в рабовладельческих штатах и великую радость повсюду. У Сэмюэля были вьющиеся каштановые волосы, мягкий голос, учтивые, пусть и сдержанные, манеры, и он вгонял в краску своих неотесанных братьев Родмэна и Феликса (или Иеремию, как настаивал Рафаэль,), когда, войдя в комнату, сведя пятки, элегантно склонялся над безвольной материнской рукой. В глубине души он презирал вялость, слабость и «страстотерпие» Вайолет Одлин Бельфлёр и лишь делал вид, будто верит в высокопарную чушь, которую несет Высокая церковь и в которую, очевидно, верила его мать. Впрочем, убеждения Рафаэля его воодушевляли не больше — их он считал отчасти лицемерными, хотя манеры отца и его несомненные финансовые успехи вызывали у него уважение. «Послушать старика, — говорил Сэмюэль близким друзьям, офицерам гвардии, — так можно решить, будто монополия на лесозаготовки нужна ему лишь для того, чтобы продолжить деяния Господа на земле и укрепить эту его новую партию!» — новой партией в те времена называли Республиканскую. Однако в присутствии Рафаэля он всегда вел себя подчеркнуто уважительно и слушал отца с наигранным вниманием — хотя, возможно, он действительно его слушал, — особенно когда тот пускался в долгие рассуждения о присвоении средств, коррумпированности и безнравственности, присущих Демократической партии, о демонической фигуре Стивена Дугласа и о необходимости всегда помнить о предостережениях Гоббса, что людей необходимо держать в благоговейном страхе, иначе они непременно ввяжутся в войну — в войну беспощадную. (На самом деле, люди, конечно, и без того вовлечены в вечную, хоть и неосознанную войну, а экономическая борьба — лишь одно из ее проявлений.)

То, с каким пылом отец разглагольствовал о своих настроениях, смущало Сэмюэля. Сам он питал страсть к скачкам, карточным играм, охоте и рыбалке, танцам и вечеринкам, разумеется, с интересом рассуждал о будущем (ведь войны не миновать?) и о том, кто на ком женится. Хотя никто в семье не упоминал о трагическом прошлом Бельфлёров (эта бушкильская резня! Сэмюэль питал отвращение как к жертвам, так и к убийцам и все раздумывал, не перешептываются ли друзья у него за спиной и не ждут ли, что он возобновит эту старую распрю), Сэмюэлю, как и его братьям, было присуще здравомыслие, и он не сомневался, что будущее Бельфлёров будет таким же чистым, каким порочным было прошлое, и если — то есть когда — он умрет, то умрет он с достоинством, сжимая в руке саблю. И уж точно его никто не застанет врасплох в собственной постели…

За год или два до несчастья в Бирюзовой комнате Сэмюэль обручился с младшей дочерью Ханса Дитриха, чьи земли вряд ли (он владел всего десятью тысячами акров, пускай и плодородной земли, а еще густыми ельниками и сосняками, которые не разрешал рубить), но состояние и увенчанная башенками усадьба на реке Нотоге могли соперничать с состоянием и замком Рафаэля Бельфлёра. Капитал Дитрих сколотил на пшенице и вложил средства в хмель примерно в то же время, когда Рафаэль Бельфлёр обдумывал план создания самой большой в мире плантации хмеля (хотя план этот суждено было реализовать лишь после 1865 года). Эти вложения, фантастически успешные, добавили ему безрассудства и сделали его баснословно богатым. Именно поэтому он не прислушался к Рафаэлю (тот наверняка колебался, перед тем как обратиться к нему, считая это опрометчивым маневром в неосознанной войне — той самой, что описана Гоббсом), который однажды явился в усадьбу Дитрихов и предостерег главу семьи от ведения дел с человеком по имени Джей Гулд[18]— до Рафаэля дошли до крайности неприятные слухи о нем… Так что никто, даже его друзья, не удивились, когда Дитрих потерял все свое состояние и, вместо того чтобы объявить о банкротстве и позволить своим недругам наслаждаться его позором и рыскать по его замку в день аукциона, он в одиночестве удалился в свой любимый лес над рекой Олдер и погиб в «белой туманной буре», которые нередко продолжались с неделю, а то и больше. Разумеется, помолвка расстроилась, хотя Сэмюэль и собирался настоять на женитьбе (их знакомство с девушкой было довольно поверхностным, но тем не менее он любил и почитал ее), пойдя наперекор отцу и разочаровав врагов семьи Дитрихов, однако в конце концов ничего из этого не вышло. Помолвку разорвали, семья покинула усадьбу, мебель продали за бесценок, а сам замок (по мнению Бельфлёров, он был вычурно уродливой копией средневековой рейнской крепости, сложенной из грубого щербатого камня — издали создавалось впечатление, что он перенес оспу; строение украшало бесчисленное множество башен и башенок, бойниц и балкончиков, а окна были всех вообразимых форм: ромбовидные, квадратные, прямоугольные, овальные) в конце концов продали некоему голландцу из Манхэттена, разбогатевшему на производстве кирпичей и пожелавшему провести старость на севере, где изобиловала рыба и дичь… (К моменту рождения Джермейн от замка Дитрихов осталась лишь центральная башня — квадратная, четырехъярусная, она возвышалась среди руин.) Тем не менее еще очень долго местные жители — даже из таких отдаленных городков, как Контракёр и Пэ-де-Сабль — рассказывали, будто видели, как старый Дитрих бредет сквозь вьюгу, спотыкаясь и шаря руками в зловещей белой мгле. Порой он представал крупным и толстым, даже толще, чем был при жизни, а порой — тощим и изможденным, но, по всем свидетельствам, людей он сторонился и избегал. Впрочем, Сэмюэль считал эти россказни сущей чепухой, подобной сплетням о его родителях. Он выслушивал их вполуха, а потом грациозным светским жестом отмахивался от них.

Того странного случая в Бирюзовой комнате и последовавшей за ним трагедии удалось бы избежать, если бы не хитросплетение обстоятельств (так говорил Вёрнон, хотя, возможно, он тоже не знал, что именно произошло) — настолько сложное, что и не передать. Тогда дядя Сэмюэля Артур вернулся из Канзаса, проникнутый противоречивыми, но пламенными чувствами к человеку, который, заручившись поддержкой своих сыновей, забил до смерти пятерых сторонников рабства на ручье Поттаватоми. Человек этот по имени Джон Браун уже в те времена был одним из известнейших борцов против рабовладельческого строя, и юный Артур Бельфлёр, полноватый застенчивый заика, склонный к миссионерству, примерно как другие склонны к заболеваниям дыхательных путей, услышал однажды вечером в церкви Рокланда, как Браун говорит о зле, которое таит в себе рабство, о необходимости направить возмездие Божье на рабовладельцев, — и стал «новообращенным». По-прежнему заикаясь, но утратив застенчивость, в наряде из оленьей кожи, облегающем его пингвинью фигуру, он, размахивал руками и разбрызгивал слюну, убеждая — и впрямь надеялся убедить — своего брата Рафаэля не только позволить ему на неопределенное время занять кучерский дом и несколько гостевых комнат в усадьбе (несколько солдат Брауна уже прибыли, хотя самого Брауна среди них не было. Сидя на кухне, они жадно ели и пили все, что Вайолет распорядилась подать им. Десять или двенадцать лохматых бородачей, трое из них — беглые рабы, огромные, звероподобные, с черной, как ночь, кожей), не только снабдить его щедрой суммой для поддержания всей этой затеи (потому что старый Браун из Осаватоми хотя, как говорили, и раненый, ушел в подполье, но вскоре собирался вернуться и осуществить ряд набегов на рабовладельческие хозяйства, для чего ему понадобится не менее двухсот винтовок) и не только выделить пять, или десять, или пятьдесят, или двести акров земли, чтобы Браун, когда пожелает, основал здесь государство бунтарей, «второе правительство» — в противовес тому, что сидит в Вашингтоне, для борьбы с мерзостью и жестокостью рабства, — он просил не только все это, но также (такое безрассудство не могло не восхитить Сэмюэля) личного благословения Рафаэля Бельфлёра.