Ей было пятнадцать, она была очаровательна и спешила — ах, об этом никто не догадался бы! — но иначе с чего бы утром буднего дня она так тщательно нарядилась, надев свою новенькую, купленную на прошлой неделе соломенную шляпу вместо старой? — спешила, как она сама пробормотала, вся дрожа, на свидание с возлюбленным. «Иоланда Бельфлёр спешит на свидание с возлюбленным!»

Лес, запретный лес! Заветный лес Бельфлёров!

Темный, до странного тихий, и тем не менее чарующе красивый — или само спокойствие наполняло его красотой? Те, кто прогуливался здесь, вдруг замечали, что становятся всё немногословнее, потому что слова в этом сумрачном, равнодушном к людям месте откликались пустотой, казались бедными на вкус, утрачивали смысл. Мир, спокойствие, тишина, мягкий матрац из сосновых иголок под ногами — упругий, рыхлый, соблазнительный, баюкающий… Люди понижали голос и вскоре совсем умолкали. Ведь слова — разве имеют они здесь ценность?

И однако, она, хоть и смутившись (лес уже слегка пугал ее), произнесла вслух: «Иоланда Бельфлёр спешит на свидание с возлюбленным…»

Половина десятого утра. Ясный безветренный день. Проснулась она рано, разбуженная воспоминаниями о субботней суматохе: в имении Стедмэнов выше по реке играли свадьбу семнадцатилетней Ирмы Стедмэн, а Иоланда была одной из восьми подружек невесты… Ирма, ее давняя подруга, стояла возле жениха в длинном закрытом платье из испанских кружев, в фате, принадлежавшей еще ее бабке, и лицо ее сияло (иначе просто не скажешь); рядом с ней застыл жених в костюме с вышитыми шелком петлицами, гофрированными манжетами, с веточкой цветущего апельсина на лацкане и в сверкающих лаковых туфлях… Платье Иоланды, желтое, как лютик, было сшито из муарового шелка, а белые туфельки подобраны в тон невестиным — из тонкой лайки, украшенные жемчужинками, на невысоком каблучке-рюмочке. Ах, Иоланда была в восторге от них. В восторге от всего. В восторге от этого дня.

От быстрой ходьбы в боку у нее закололо, она запыхалась, шляпа сползла набок. Какие же густые здесь леса, какие зловеще красивые… Иногда дети играли на опушке леса, но девушек — ровесниц Иоланды — предупреждали, чтобы в лес они не ходили, даже вдвоем или втроем, и уж тем более в одиночку. Если бы мама только узнала!.. И если бы узнала бабушка Корнелия!.. «Ох, ради Бога, что, по-твоему, может со мной случиться! — фыркала Иоланда. — Ты что же, воображаешь, что меня там изнасилуют?» Лили смотрела на нее так, будто отродясь не слышала подобной нелепости. Упустив момент, она не успела дать волю гневу и теперь молча смотрела на свою дерзкую высокомерную дочь. «Мама, я просто… Просто… Ради Бога, — обессиленно забормотала Иоланда. — Ты же прекрасно знаешь, что в нашем собственном лесу ничего со мной не случится».

Россказней о девушках в лесу Иоланда уже наслушалась. Много лет назад одна из них, Гепатика, чья-то тетка или двоюродная сестра, забрела в самую чащу леса и наткнулась там… или ее подкараулили… кто? Что? Иоланда не помнила. Намекали еще, будто что-то случилось или почти произошло в лесу с тетей Вероникой, тоже давно (если так, хихикала, Иоланда, то с тех пор, видать, немало лет прошло, потому что бедняжка Вероника, такая пухлая и неказистая, была не из тех, кто сводит мужчин с ума), и с Эвелиной тоже что-то почти случилось… Ох уж эти поучительные истории, глупые побасенки — Иоланда лишь делала вид, будто слушает их: она прекрасно знала, какими вздорными бывают старушки. Иоланда то, Иоланда это… Иоланда, не бегай, учись ходить, как леди, входя в комнату следует… Ты должна… Ты не должна… Не сиди, скрестив ноги, и руки на груди не скрещивай, ты же не хочешь, чтобы грудь выглядела плоской, но и выпячивать ее не стоит — так что не скрещивай руки под грудью… Ты слышишь? Где вообще твоя голова?

Иоланда!

Белый с коричневыми пятнами заяц бросился наутек, в такой панике, что страх его показался Иоланде почти наигранным. Зачем от нее убегать? Разве может она навредить ему? «Глупый зайчишка! Глупый милый зайчик…» В лесах Бельфлёров, таясь от постороннего взгляда, водились олени, совы, лисы, и еноты, и фазаны — вероятно, и медведи встречались, хотя и не так близко к усадьбе; а возможно (и тут Иоланда испуганно сглотнула, потому что об этом она не подумала, она вообще не думала о таких отвратительных, страшных вещах), здесь и змеи ползают… длинные, толстые, мерзкие… (Ведь Гарт притащил этим летом одну такую домой, длиной двенадцать футов обмотал ее, негодник, вокруг шеи, а голову спрятал за пазуху, и блестящая коричневатая кожа вся переливалась, словно змея была живая.) Но змеи — это Иоланда знала — чувствуют вибрацию человеческих шагов и стараются скрыться… Уползают даже ядовитые гады… вроде бы. Говорят, змеи не любят встречаться с людьми.

Когда-то в этом самом лесу и впрямь водились волки и пантеры, но их всех истребили или прогнали. Время от времени тут появлялся Стервятник Лейк-Нуар — лысоголовый коварный хищник, способный поднимать в воздух лисиц и оленят и прямо на лету разрывать их и клевать своим длинным тонким клювом. Впрочем, эти хищники наверняка давно вымерли — Иоланде ни одного не довелось увидеть. «Да скорее всего, их вообще не существует! — громко проговорила Иоланда. — Наверняка их выдумали, чтобы нас, детей, пугать…»

В кустах вновь раздалось шуршание, и сердце у Иоланды подпрыгнуло, будто желая выскочить из груди. Ох, как же она боится! Хотя страшиться было нечего — жаль, что лесные обитатели, жившие в постоянном ужасе, разбегались от Иоланды Бельфлёр в ее роскошной синей юбке и элегантной соломенной шляпе, будто считая ее хищником… Ее сердце билось быстро-быстро. Ей словно передался дикий страх зверька, и сердце девушки стремилось прорваться сквозь ребра и умчаться в лес.

Иоланда остановилась и замерла, дожидаясь, пока страх отступит. Над головой виднелся клочок неба, именно клочок, размером всего в несколько дюймов, похожий на бледно-голубой мячик, чудом удерживающийся на верхних ветках сосен. «Ну что ж — зато если пойдет дождь, — проговорила вслух Иоланда, — я не намокну. Капли сюда просто не проникнут».

Она добрела до поляны с приникшей к земле травой, где росли цикорий и другие синие цветы — Иоланда не удержалась и, нарвав букетик, воткнула его за ленту шляпы — лазорник? Кажется, так они называются? — и стала еще очаровательней. Вот только где же ее возлюбленный?

Эта поляна казалась ей подходящим местом для встречи.

Здесь никто не видел, как она сбросила туфли и сделала три па сначала в одну сторону, потом в другую… А после она запела, замурлыкала, присвистнула, щелкая пальцами, даже приподняла юбку и так взмахнула ногой, что стала видна и нижняя. В прошлом году в июне она смотрела в городском мюзик-холле представление и любовалась белыми шелковыми костюмами танцовщиц, их забранными в пучки, черными, как смоль, блестящими волосами, их смело накрашенными лицами, завидуя их — как же это сказать? — шику. Одна или две девушки выглядели почти ровесницами Иоланды. Она вполне могла пробраться за сцену, постучаться в гримерку и скромно спросить, как становятся танцовщицами или певицами… Или актрисами…

Какая жалость, что ее возлюбленный запаздывает. Какая жалость, что он не слышит, как воодушевленно Иоланда распевает «Когда парни возвращаются домой» — именно этой песней заканчивалась программа: девушки высоко вскидывали ноги, белые ботинки сверкали, на груди пестрела красно-бело-синяя бахрома, а на головах красовались высокие меховые шапки, вероятно, горностаевые.

Иоланда умолкла — она позабыла слова. Это такая старинная песня! А чего еще от такой ожидать. Девушка сорвала шляпу, бросила ее на траву и, встряхнув волосами, сложила губы в недовольную гримаску, как у тети Леи, а глаза ее — ах, но у тети глаза намного выразительнее, чем у Иоланды! — озорно распахнулись. Даже когда тетя Лея убаюкивала свою прелестную малышку — даже тогда лицо ее было таким, таким… А у Иоланды лицо узкое и маленькое… и губы не такие полные… Может, подражая тетке, она лишь выставляет себя на посмешище? И ведь Лея ей даже не нравится. Да, Лея определенно ей не нравится. Как же ей хотелось выхватить у нее из рук малышку и спеть ей по-своему, своим голосом: