— Садитесь с нами, ублюдки! Соглашайтесь на расписки и давайте играть! — прокричал Гидеон.
Однако игры, судя по всему, не ожидалось.
Впрочем, позже их противники согласились переменить решение, но лишь в случае, если Бельфлёры примут определенные условия.
Гидеон и Юэн посоветовались и объявили — хоть и не скрывая возмущения, — что на новые условия они согласны. Им дадут кредит в пятьсот долларов, однако остальные игроки при этом денежных ставок делать не будут, а вместо этого разыграют двух отличных лошадей с седлами, пледами и полевым снаряжением. (Ведь как иначе Бельфлёрам добираться до дома, от которого их отделяет много-много миль.)
Началась новая игра, на этот раз дед Гудхарта оплошал, и за час ни Гидеон, ни Юэн не потеряли ни цента из своих пятисот долларов и выиграли лошадей, седла и снаряжение, состоящее из большой, но потрепанной и грязноватой брезентовой палатки и двух холщовых спальных мешков, тоже заляпанных и пропитанных запахами, о происхождении которых Бельфлёры предпочитали не думать. Пара меринов с провисшими спинами, шишковатыми коленями и потемневшими зубами показались Гидеону, окинувшему их покрасневшими глазами, все же более-менее годными и способными довезти их с Юэном до дома — по крайней мере, до знакомых мест. К их удивлению, частью их выигрыша стала девочка-подросток по прозвищу Золотко — говорили, будто она полукровка, а ее безмужняя мать несколько дней назад сбежала с канадским траппером.
С самого начала было ясно — тут что-то не так, подозрительно не так: как могло это белокожее и светловолосое дитя, с чистыми голубыми глазами, курносым носиком и присущим европеоидам повадкой, быть полукровкой? Гидеон пробормотал, что следует забрать девочку с собой — в индейской деревне жизнь ее ждет несладкая, а для Бельфлеров ребенком больше, ребенком меньше, значения не имело. Девочка была с виду ровесницей Кристабель, и Лея, скорее всего, обрадуется ей. Юэн пробормотал, что детей в усадьбе и так уже многовато и порой ему кажется, что детей этих — бегающих вверх-вниз по лестницам, играющих в прятки в подвале, в конюшнях и в хлеву, шныряющих по комнатам, куда им заходить запрещено, и постоянно путающихся под ногами — намного больше, чем представляется взрослым… Кто, интересно знать, бурчал Юэн, собирается их всех кормить? А сейчас, когда у Леи родился еще один ребенок, Лили тоже захотелось в очередной раз стать матерью. Когда же все это кончится?
— Бедняжка. Здесь, в горах, счастья ей не видать, — сказал Гидеон. — Так что, на мой взгляд, Юэн, у нас нет выбора.
Стоя в грязи перед таверной Гудхарта, глядя на двух кляч и на девочку, которая, в свою очередь, бесстрастно разглядывала их, они вдруг протрезвели. Дождь, ставший ледяным, к ночи грозил превратиться в снег, хотя на дворе был конец июля.
— Ладно, — сердито согласился Юэн, — и чья она тогда будет? Твоя?
— Наша, — ответил Гидеон.
Насколько им удалось узнать, фамилии у Золотка не было или же она ее забыла. Говорила она отрывистыми согласными, опустив голову так низко, что ее маленький подбородок упирался в основание шеи. Бледная кожа, гладкая и нежная, присыпанная словно пыльцой едва заметными веснушками, и светлые волосы до пояса, пускай немытые и висящие неопрятными прядями, поражали своей волнующей красотой.
Братья смотрели на девочку. Сколько прелести в ее овальном личике, курносом носике, в ее блестящих глазах. И в манере держаться, одновременно робкой и надменной, опасливой и капризной…
Красивая девочка. Но, прежде всего, ребенок.
Они выехали из Пэ-де-Сабль под дождем, Гидеон впереди, посадив перед собой в седло Золотко. В непромокаемой плащ-палатке, колпаком нахлобученной ей на голову, девочка дрожала от холода. Когда они, незадолго до заката, остановились на привал, дождь превратился в снежные хлопья.
— Вот, завернись в плед, погрейся, — сказал Гидеон. — Кстати, нам дали с собой много всякой снеди. (Жилистый копченый окорок, несколько ковриг хлеба из темной муки, ломаные куски козьего сыра и полдюжины жестянок свинины с бобами. В последнюю минуту Гудхарт сунул Юэну в седельную сумку упаковку яиц, но, когда ее открыли, почти все яйца оказались разбитыми.)
От усталости Гидеон с Юэном едва перемолвились с Золотком парой слов. Девочка свернулась у костра, уставив невидящий взгляд в огонь. Братьям не хватало сил даже беседовать друг с другом. Они молча передавали из рук в руки бутыль, и Гидеон мысленно перенесся в швейцарское шале, глядел, словно наяву, на озеро Мелдром и отчаянно сожалел о том, что уехал оттуда. Он вновь видел хозяина и его гостей, представлял, как они, сидя в лодках, ловят окуней, и на этот раз ему показалось, будто один из молодых гостей, светловолосый и бородатый, не делавший попыток завязать разговор с Гидеоном и Юэном, не только внешне, но и неповторимой манерой держаться напоминает Николаса Фёра. Гидеон вздрогнул. Ему хотелось возразить, но говорить не получалось. В слабом пламени костерка перед ним навязчиво маячили фигуры: вот Лея с ее гротескно раздутым животом и распухшими ногами, сын Гидеона Бромвел в очках с проволочной оправой, с чопорным, по-стариковски самодовольным выражением лица, вот любовница Гидеона Гарнет — она тянет к нему свои тонкие руки, ее рот округляется в молчаливом исступлении страсти. (Оставь меня в покое, — шептал Гидеон. — я не люблю тебя. Я не могу любить никого, кроме Леи.) И, заслоняя собой всех остальных, — их новый ребенок, Джермейн, с пухлыми щечками нежного персикового оттенка, со зловеще блестящими глазками. Гидеон вдруг вспомнил, что в ночь перед тем, как они с Юэном покинули поместье Мелдрома, ему приснилась Джермейн, и сон этот был каким-то образом связан с их бегством. Надо же! Нужно спросить Юэна, не снилась ли она ему…
Внезапно он дернул головой, заметив рядом какое-то движение. Оказывается, он заснул прямо перед костром, уткнувшись лбом в колени, а когда проснулся, то перед ним предстало отвратительное зрелище: его брат Юэн, навалившийся на Золотко, взгромоздившийся на нее, зажимающий ей огромной рукой рот и нос, чтобы не закричала. Пытаясь остановить брата, Гидеон рявкнул на него, затем, вскочив на ноги, ухватил за волосы и оттащил от девочки.
Юэн, Юэн, ты что наделал?! — повторял Гидеон. — Во имя Господа милосердного — что ты наделал?
Однако Юэн был чересчур пьян и ошарашен, чтобы хоть как-то защищаться. Полуодетый, он лишь отполз в сторону и, будто нашкодивший ребенок, спрятался под спальным мешком. Золотко всхлипывала, из-под полуопущенных век виднелись белые полумесяцы, но она была чересчур измучена, чтобы отвечать на расспросы Гидеона. Через полминуты она вновь уснула, и Гидеон, глядя на нее, подумал, что оно и к лучшему — даже если Юэн и причинил ей вред, даже если у нее кровь, несколько часов сна придадут ей сил.
Так прошла первая ночь. На следующие сутки они расположились на ночевку возле небольшого ледникового озера, и Гидеон уселся между Золотком и Юэном (тот в смиренном раскаянии почти весь день был немногословен) и снова не мог отвести взгляда от огня, где танцевали бесовские образы: его жена, дети, любовница, его отец и мать, Николас Фёр на взвившемся на дыбы жеребце, дед Гудхарта с изборожденным морщинами лицом и внимательными умными глазками… Фигура женщины, непристойно подзывавшей его к себе. Ее светлые растрепанные волосы ниспадали до талии, ее миниатюрная грудь обнажилась, так что видны были маленькие твердые соски безупречной формы. Хотя из-за долгого пути по горным дорогам, из-за влажного холодного воздуха у Гидеона болели кости, хотя ему не хотелось поддаваться ее чарам, Гидеон на коленях подполз к женщине… которая оказалась более увертливой и неуступчивой, чем он предполагал… Закрыв глаза, со звенящим в голове раздражением, скорее напоминающем гнев, чем страсть, Гидеон пытался унять ее крики, с силой зажимая ей ладонью рот и нос. Молчи. Молчи, иначе я буду держать твою голову под водой.
Он пробудился от отчаянных криков Юэна. Вцепившись Гидеону в волосы, брат оттаскивал его от девочки, а та осыпала его ударами своих хилых кулачков, лопоча что-то на незнакомом Гидеону языке.
