От волнения Лея даже умудрилась вскочить, отчего живот перевесил, и ее повело вперед. Она покачнулась и едва не упала, однако ее полные сильные ноги устояли: Лея слегка отклонилась назад и обрела равновесие. Впрочем, к этому моменту Вёрнон уже выскочил вон.

— Вёрнон, дорогой… Вёрнон! Я же не хотела… Я этого не говорила…

Но тот уже захлопнул за собой дверь.

Лея расплакалась. Как же неудачно все вышло, как нелепо, как немыслимо грубо она повела себя по отношению к мужчине, бесспорно обожавшему ее, но, в отличие от Гидеона, безо всякой надежды на обладание ею…

— Тетя Лея, почему ты плачешь? — изумленно спросил Рафаэль.

Ее собственная дочка тоже не сводила с нее глаз.

— Мама?..

Ах, она тоже, как и все остальные, стала чудаковатой! Вскоре дети будут хихикать и перешептываться у нее за спиной. Но не плакать она не могла. Дитя у нее под сердцем шевельнулось, надавив на мочевой пузырь.

— Я не плачу! — в сердцах бросила Лея.

Когда Гидеон вернулся, Лея начала было самым непринужденным тоном рассказывать, что она ужасно оскорбила бедного Вёрнона в его лучших чувствах, но Гидеон, измотанный поездкой и раздосадованный результатом переговоров, пробормотал в ответ нечто невнятное. Не раздеваясь, он лежал на спине, прикрыв локтем лицо. Лея снова весело защебетала, мол, накануне вечером с ней произошло нечто необъяснимое, и она обидела Вёрнона…

— Да, ты уже сказала, — пробормотал Гидеон.

…Ранила его лучшие чувства, ни произнеся при этом ни слова. Словно ее мысли каким-то удивительным образом дошли до Вёрнона, передались ему напрямую. Что, разумеется, невозможно.

— Да. Это невозможно, — согласился Гидеон, не убирая руки с лица.

В начале апреля, когда тучи почти на неделю заволокли небо, а резкий звучный ливень сменился вдруг градом, так что бесчисленные окна усадьбы откликнулись звоном, Бромвел, подсчитывая выигрыши в кункен, вскочил и, вытащив из кармана маленький блокнотик, быстро зачитал вслух цифры и статистику — с таким восторгом, что Лея растерялась.

— Бромвел, ты о чем? — рассмеялась она.

Остальные дети, очевидно, знавшие, к чему ведет Бромвел, глаз не сводили с Леи. Кристабель сунула в рот три или четыре пальца, а Рафаэль, старший из детей в гостиной, смотрел на свою тетю настороженно, без улыбки. (Вот уже несколько месяцев, как поведение Рафаэля заметно изменилось. Никто не мог сказать, что с ним, даже его матушке становилось рядом с ним не по себе, а Юэна при взгляде на сына едва не передергивало: что-то необъяснимое крылось в этом тихом мальчике, в его огромных темных глазах с залегшими вокруг тенями, в его манере не отрываясь смотреть на окружающих, будто бы из другого измерения, откуда-то издалека; из-под воды.) Джаспер с Морной захихикали, украдкой и довольно пискляво — чем буквально взбесили Лею.

— Да в чем дело? — воскликнула она.

— Некоторое время, мама, мы думали, что ты жульничаешь, — сказал Бромвел. Даже будучи совсем ребенком — хотя в росте Кристабель уже перегнала его, и ему суждено было остаться ниже сестры, — он производил впечатление взрослого мужчины, когда стоял вот так, выставив вверх указательный палец. Глаза за толстыми стеклами очков слегка расплывались, и Лея затруднялась определить их цвет. Она вдруг поняла, что совершенно не знает этого напыщенного мальчика.

— …вынужден признать, что изначально я тоже склонялся к этому мнению. Однако затем я решил провести более тщательное наблюдение. Проанализировать каждую игру. Начиная, как я уже сказал, — он снова посмотрел в блокнотик, — с Нового года. Итак, у меня имеется полная запись, до настоящего момента. Мама, ты, должно быть, заметила, насколько часто стала у нас выигрывать?

— А я выигрываю?

— Практически в любую игру. Кункен, шашки, парчиси, «войну». Тебе не приходило в голову, что это странно?

— Но, дорогой мой, я же играю с детьми!

— Это здесь ни при чем, мама, — категорично заявил Бромвел. — У дяди Хайрама я выигрываю в шахматы три партии из пяти.

— Серьезно? Выигрываешь? И давно ты научился, Бромвел?

— Мама, не отвлекайся. Суть в другом. Ты осознаешь, что обладаешь некой силой?

— Чем я обладаю?

— Силой.

Лея обвела взглядом детей. Ее маленькая дочка зажмурилась, а Рафаэль едва заметно смущенно улыбался.

— Силой? — тихо переспросила Лея.

— Ты умеешь управлять картами. Как бы мы ни тасовали и ни сдавали, как б мы ни старались помешать тебе — ты управляешь картами. Карта тебе идет. То есть хорошая карта, нужная.

— Ох, Бромвел, ну что за глупости! — отмахнулась Лея.

— Мама, это правда.

— Разумеется, нет!

— Тетя Лея, Бромвел прав, — мягко проговорил Рафаэль, — когда я сдаю, карты вылетают у меня из рук. Некоторые карты. Если же я пытаюсь их удержать, они режут мне руки — края у них такие острые…

— Рафаэль, это неправда. — Лея кусала губы. Откинувшись на спинку дивана, она обхватила руками живот, будто желая удержать его на месте, хотя это и было непросто. Она свела лодыжки и уперлась ногами в пол. Эта назойливая мелюзга не выведет ее из себя.

— Вы просто… Вы рассказываете небылицы. Сами играть толком не умеете, а когда вас обыгрывают, обвиняете человека в жульничестве.

— Нет, мама, — быстро проговорил Бромвел, — в жульничестве тебя никто не обвиняет.

— Ты же сам сказал, что я управляю картами… Ну что за глупость! Оскорбительная глупость!

Кристабель, не открывая глаз, принялась плакать.

— Мама, не сердись, — повторяла она, — не сердись.

— Мои собственные дети обвиняют меня в жульничестве! — выкрикнула Лея.

В комнату вошла бабушка Корнелия. Белоснежные завитые волосы обрамляли ее живое, лукавое лицо, напоминавшее сморщенное красное яблочко, безупречным нимбом. Она явно подслушивала за дверью.

— Лея, дорогая, что случилось? В чем дело?

— Дети говорят, что я жульничаю, потому что обыгрываю их, — презрительно бросила Лея, горя негодованием. Огонь отбрасывал на ее щеки бронзовые и золотые блики, так что светились даже еле невидимые белые лучики у ее огромных глаз, — они меня обвиняют — мол, я управляю картами!

— И шашками тоже, тетя Лея, — храбро добавила Морна, — и костями.

— Но, мама, это не жульничество, — сказа Бромвел. Он взял было ее за руку, но Лея отняла руку и отпихнула сына. — Мама, успокойся, ты слишком остро реагируешь, я же все объяснил, разве нет? Вот моя статистика, вероятность, что ты проиграешь, с каждой новой игрой увеличивается — и тем не менее ты продолжаешь выигрывать. Вот, смотри, я составил график. Он, возможно, сложноват, однако я решил добавить в него статистику других игр, а также соотношение твоих выигрышей и общих проигрышей по количеству очков, и все это соотнесено с частотой проведения игр. Видишь, мама? Все в высшей степени объективно, никакой предвзятости, никаких эмоций, правда! Никто не обвиняет тебя…

Бабушка Корнелия взяла из рук мальчика блокнотик и всмотрелась в записи через очки с двухфокусными стеклами.

— Обвиняете Лею в жульничестве?.. — пробормотала она.

Лея выхватила у нее из рук блокнот и швырнула его в камин.

— Лея, ты что! — возмутилась Корнелия. — Какая бесцеремонность!

— Чтобы вы все в аду горели! — Лея стиснула на животе пальцы, по ее пухлым щекам текли слезы. — Чтоб вы в этом самом камине сгорели, маленькие вы паршивцы!

— Мама, нет! — закричал Бромвел.

— Мама, нет! Мама, нет! — передразнила его Лея.

— Но никто же не обвиняет тебя в…

— Вы меня не любите. — Она, не сдерживаясь, рыдала. — Ни вы, ни ваш отец, никто. Вы меня не любите, вы ревнуете меня к этому младенцу, вы же знаете, каким он будет прекрасным, каким сильным, с отличным зрением, и уж точно не станет оскорблять свою мать…

В комнату заглянула Лили, а за ее спиной виднелась фигура Эвелин в шерстяном халате. Явилась и прикорнувшая было после обеда Делла. Ее волосы стального цвета были безжалостно примяты.

— Что, началось? Схватки? — вопрошала Делла, и Лея не поняла, недовольна мать или просто взбудоражена.