— Конечно, я не люблю ее, — не раз уверял он Гидеона, когда братья все еще делились личными секретами. — Она же… — и Юэн произносил слово настолько непристойное и физиологическое, что Гидеон не мог решить, гнусно это или забавно. А еще Юэн часто повторял, что никогда не смог бы полюбить ее: она просто недостойна его имени.
Тем не менее он подарил ей эту квартиру с фантастическим видом на реку, на город и к востоку — на остров Маниту, заваливал ее дорогими подарками, как делает всякий потерявший голову любовник, и даже настоял — с какой целью, Розалинда так и не поняла, — чтобы они с ней позировали для парных портретов художнику, который уже писал, за нелепо огромные гонорары, местных членов Сената, мэра Нотога-Фоллз, миллионера — владельца ипподрома, нескольких светских львиц и жен бизнесменов и филантропов, которых Юэн считал серыми мышками по сравнению со своей огневолосой Розалиндой. Портреты были закончены к прошедшему Рождеству и в день убийства висели в гостиной квартиры: Розалинда вышла немного искусственной, чопорной, но вполне гламурной, а вот Юэн выглядел этаким коренастым, с квадратной челюстью, по-своему интересным мужчиной средних лет, с глазами, сощуренными то ли от смеха, то ли от замышляемой подлости, а жирный, пухлый подбородок врезался своими складками в воротник. Это было почти оскорбительно, и Розалинде пришлось умолять любовника не учинять над мастером расправы; однако если вглядываться в портрет, то его герой казался все более привлекательным, даже неотразимым. Но самое странное (это отмечали все, кто смотрел на картину внимательно), что художник, умышленно или нет (тот уверял, что нет), нарисовал вокруг головы Юэна тусклое, едва заметное свечение — так что казалось, будто у шерифа округа Нотога, далеко не святоши, имеется нимб. Это, конечно, безмерно веселило самого Юэна, Розалинду и их компанию, но и вызывало удивление. Потому что нимб был виден не сразу. Но опять же, если всматриваться долго, он неизменно появлялся.
В первый же вечер знакомства независимое поведение Розалинды потрясло Юэна: перед ним была женщина, которая не хотела замуж, даже за Бельфлёра! Она выступала как певица в разных ночных клубах города, время от времени подрабатывала фотомоделью, а еще занималась, по ее выражению, «театром». (С семнадцати лет до двадцати одного года, когда ее жизнь круто поменялась, загадочно бросала Розалинда, она выходила в ролях второго плана на сцену вандерполской оперы, где ставили комедии, мюзиклы, а иногда и мелодрамы; но, конечно, Юэн никогда ее там не видел. Однажды вечером, совершенно нагая, если не считать обмотанного вокруг талии пышного страусиного боа, Розалинда начала вышагивать по спальне, хлопая в ладоши и напевая своим хрипловатым, вульгарным, невыразимо прелестным голосом «Когда парни вернутся домой» — заключительный номер, сказала она, одного из самых успешных мюзиклов. Юэн глядел на нее, завороженный. Было ясно, что он влюблен по уши.
Но ревновал он безумно. Его вдруг начинало трясти от мысли, что она ему изменяет — изменяет прямо в эту минуту, и ничто не могло его вразумить: он бросался звонить ей или отправлял посыльного под каким-нибудь надуманным предлогом (чтобы вручить ей дюжину белых роз, или коробочку с шоколадным муссом, ее любимым десертом, из одного из самых шикарных ресторанов города — «Нотога-хаус»); однажды он приказал, чтобы полицейский вертолет вернулся обратно в город из поселка лесорубов в дикой лесной глуши, где проводилось утомительное расследование убийства, и приземлился, создав ужасный переполох, прямо на террасе пентхауса. (В тот день ему доложили, что квартиру Розалинды впопыхах покинул некий джентльмен в плаще, но, когда Юэн спросил об этом Розалинду, она вполне убедительно объяснила ему, что проснулась с ужасной зубной болью и вызвала по телефону своего дантиста для консультации.) В другой раз, на ипподроме, Юэн обнаружил, что его возлюбленная сделала ставки на лошадей-аутсайдеров — от двадцати пяти до сорока долларов, все незначительные, но сто к одному или восемьдесят пять к трем, — и все они выиграли; однако Розалинда объяснила, что она подслушала разговор своей парикмахерши с одной из клиенток и запомнила клички лошадей, кроме того, она везучая. У нее не было близких знакомых в этих кругах, а жокеи — они были противны ей физически. И Юэн, поразмыслив немного, поверил ей. Он так мучился ревностью, что вваливался к ней без предупреждения, будучи уверен, что любовники Розалинды прячутся по шкафам или в душевой кабине; он и впрямь находил в ванной розового мрамора следы явно неженского размера, а на шелковых наволочках — волосы, не принадлежавшие ни ей, ни ему, да его запасы эля, которые он держал во втором холодильнике, таяли довольно быстро; однако ему хватало ума не делать поспешных выводов, да и Розалинда умела поддразнить его и развеселить. «Ты целыми днями ловишь преступников, — говорила она. — Ясное дело, ты всех подозреваешь. Но ты не должен позволять работе искажать твой взгляд на человеческую природу, Юэн. В конце концов, мы живем один раз!»
Конечно, Юэн обожал ночную жизнь города и ему невероятно льстило появляться повсюду в сопровождении великолепной Розалинды Макс; но больше всего, как признавался он Гидеону, ему было по душе проводить время, и как можно дольше двенадцать, восемнадцать часов кряду, — закрывшись в пентхаусе со своей красоткой и с неиссякаемыми запасами крепкой выпивки, эля, соленого арахиса, замороженной пиццы и пончиков (глазированных, с пудрой, с корицей, с яблочной или вишневой начинкой, со взбитыми сливками) из самой популярной пекарни города «Сластена». Они с Розалиндой занимались любовью, и пили, и ели, и снова любили друг друга, и готовили себе горы еды из морозильника и холодильника, и пили, и ели пончики, потом немного дремали, просыпались, занимались любовью, наливали себе еще выпить, доедали остатки пончиков… Так проходили выходные; за это время они обычно поглощали больше двух дюжин сладких пончиков и невообразимое количество еды и напитков. «Не люблю я ее, она сучка, каких мало, — будто бы жаловался Юэн брату с кривой улыбкой, — но понимаешь, я не знаю лучшего способа проводить время…» Тебе очень повезло, коротко бросал Гидеон, и разговор затухал. (Братья годами жили врозь, а после аварии Гидеона и покупки Инвемирского аэропорта почти не разговаривали; они все реже находились в замке в одно и то же время, а если так случалось, то старались избегать общества друг друга.)
Было уже три часа ночи воскресенья, когда, после особенно длинного дня, посвященного любви, еде и возлияниям, Юэн погрузился в свой полулетаргический сон и оглушительно храпел (на самом деле, Розалинда могла сказать, что обязана его храпу жизнью: она никак не могла заснуть, поэтому решила принять ванну с пеной и лежала, погрузившись в дивную горячую воду, когда в квартиру вломился убийца и расстрелял бедного Юэна); после чего он так и не проснулся — точнее сказать, не проснулся прежний Юэн Бельфлёр, шериф округа Нотога.
Как быстро все произошло! Незнакомец ворвался в квартиру, сделал семь выстрелов из автоматического пистолета — и Юэн остался лежать плашмя на шелковой простыне и подушках, а Розадинда в ужасе затаилась в ванной. А потом все снова стихло.
Как быстро, как непостижимо… А когда стало ясно, что убийца ушел, Розалинда вышла из ванной, вся дрожа, зная, что она увидит в спальне — и все же закричала; это было кошмарное зрелище: ее бедный, беспомощный, голый любовник, любовник-покойник лежал, прошитый пулями, в крови была даже его макушка. Он был мертв — и однако пальцы его шевелились.
Он был мертв, он не мог выжить, ведь в него стреляли почти в упор; и всё же веки его подрагивали. Поэтому она кричала и кричала, без остановки.
Но, конечно, Юэн не умер; и благодаря мастерству нейрохирурга, но и не в последнюю очередь — выносливости своего организма, он восстановил силы в удивительно короткий срок, проведя в больнице всего пять недель, и две из них в отделении интенсивной терапии. А потом его перевезли в санаторий на остров Маниту, выбранный Бельфлёрами по причине его близости к замку, а также из-за безупречного профессионализма персонала.
