- Так нельзя, вы же больны, вам силы нужны, - я посмотрела на Джанет, - милая, пусть принесут куриного бульона, распорядись, пожалуйста.

- Конечно, - она умчалась.

- Нельзя в пост… - попытался протестовать епископ.

- Вам – можно! – отрезала тут же. – И не спорьте со мной. Сами позвали лечить, так что слушайтесь. Или уйду, - пригрозила, не собираясь его бросать в беде, конечно же.

Накормив капризулю Палау, я отправила мужа домой, а Джанет спать – видно было, что ей тяжело далась бессонная ночь. Григорио уснул, но его состояние не давало мне покоя. Ко всему прочему еще терзало ощущение, что в записях мамы я уже видела похожую симптоматику, но эти тетради теперь хранятся в ратуше, мне туда хода нет.

Поправив одеяло на больном, я подошла к столику и увидела на нем блюдо с остатками хлеба. Проверяя догадку, поднесла к окну, на свет. Да, так и есть, не показалось – крошечные черные зернышки поблескивали в ломте. Точно, я читала про такой случай, но деталей память не сохранила, как жаль.

День прошел с переменным успехом. Жар то спадал, то вновь принимался терзать епископа, и сбить температуру никак не удавалось. К глубокой ночи мужчина забылся сном, и я, валясь с ног, прикорнула на кресле, укрывшись пледом и вмиг провалившись в сон.

Мне снились страницы дневника матери. Я чувствовала, что разгадка близка, листала его, но ответ ускользал, бумага рассыпалась, превращаясь в осенние листья. Измотанная, проснулась резко, вдруг открыв глаза от толчка изнутри. Громкий «боооом», похожий на протяжный выдох, пронесся по анфиладе комнат и застрял в нашей, будто пойманный в ловушку.

Посмотрела на Григорио. Он, привычный к бою своих часов, не проснулся. Дыхание у него так и осталось прерывистым. Лицо бледнело в сумраке догорающих свеч. Любительницы добавлять флер загадочности, к епископу они не были милосердны, высвечивая заостренный нос и впалые щеки. Как у покойника – поймала себя на мысли и тут же строго отругала.

Вздохнув, я встала, потянулась и подошла к окну. Ночь тут же колко ощетинилась мелкой моросью, что ударила в стекло и потекла по нему, размывая очертания набережной и темной массы воды за ней, что шевелилась, как гигантское желе. Неспокойна река нынче, что странно для этого времени года. Обычно она спокойна, как сытый котенок в эти месяцы.

Ветер ударил в задрожавшие ставни, и я вернулась в кресло, укутав больного, что разметал одеяло в стороны. Свернулась калачиком под пушистым пледом, надеясь еще пару часиков подремать, но вдруг услышала:

- Нет, Эллисон, нет, нельзя так рисковать! – тяжелый шепот Палау начал носиться по комнате. – Это опасно, забудь, умоляю!

Его слова взбаламутили все в моей душе. Эллисон – так звали мою маму. Я насторожилась, привстав.

- Нет, нельзя, нельзя, Эллисон! – вскрикнул аббат, открыв глаза.

На щеках и лбу разгорелись пунцовые пятна. Господи, он начал бредить!

Метнулась к нему, уронив плед на пол, приложила руку ко лбу и ахнула – да на нем яишенку жарить можно!

- Джанет! – крикнула, распахнув дверь. – Быстрее!

Когда она и слуги прибежали в комнату, послала их за льдом. Едва ванная наполнилась холодной водой, в нее высыпали колкие ледяные кусочки. Туда же перенесли Григорио. Успели вовремя. Вскоре жар спал. Но было очевидно – он вернется, совсем скоро. И если я не выясню причину, то вылечить его не смогу.

- Джанет, мне нужно уйти, - сказала тетке. – Я вернусь, не волнуйся. Попробую выяснить кое-что. Если получится, то возможно, мне удастся спасти нашего больного. А если не попытаюсь, то никогда себе не прощу!

Я выскользнула в ненастную ночь и поймала экипаж, заплутавший на улицах, истерзанных непогодой.

- Снова вы? – удивился возница – тот самый, что возил меня к публичному дому и поделился кнутом, которым воспитывала Рэйчэра.

- Да, - кивнула и назвала адрес.

- Как с мужем-то? – не удержался кучер, стегнув уставшую кобылку.

- Разобрались, - улыбнулась. – Он туда не к проказницам ходил.

- Ох, а к кому?

- А вот это уже семейная тайна, - усмехнулась. – Вот тут остановите, пожалуйста.

- Эх, а мне теперь от любопытству помирать! – крякнул с досадой. – Интересно же ж!

- Если еще встретимся, намекну, - пообещала и понеслась к двери огромного особняка, темнеющего неподалеку.

- Буду ждать! – крикнул возница.

Я нырнула под козырек и постучала, надеясь, что меня не унесет ветром. А когда дверь открылась и на пороге возник заспанный слуга, выдохнула:

- Мне нужен Роберт Макинтош, срочно, дело жизни и смерти!

- От этого з-зависит жизнь Палау? – озадаченно повторил разбуженный мной слегка лохматый Бобби, одетый в тяжелый махровый халат, в котором казался ребенком, примерившим папину одежду.

- Да, - подтвердила, протянув озябшие покрасневшие пальцы к огню в камине. – Ему становится хуже, но я помню, что в записях мамы описан похожий случай. Мне нужно их увидеть, понимаешь? И ждать до утра, чтобы просить разрешение бургомистра, времени нет!

- Ради тебя, Алина, я г-готов на в-все! – пылко заверил парень. – А если это еще и спасет Григорио…

- Спасибо! – обняла его. – Но давай поторопимся, хорошо?

…Часы на ратуше укоризненно, с намеком пробили час ночи, когда мы подошли к зданию, убегающему ввысь, в беспросветную хмарь, изрыгающую бесконечный дождь.

Осатаневший ветер отхлестал нас по лицам, будто хотел заставить вернуться в карету с вензелями Макинтошей, из которой мы только что вышли. Но я и Бобби хоть и дрожали от холода, пронизывающего не то что до костей, до самой души, все же были полны решимости идти до конца.

Скрипнула решетка – калитка, пропуская нас к ратуше. На дорожке, что вела к ней, разлилась огромная лужа. Такое «озеро» или вплавь пересекать, или обходить. Хотя, кажется, у нас имеется проблема посерьезнее.

- Хто тама? – навстречу нам из сторожки выбежал бородатый старичок ростом мне по грудь. – Стой, струлять буду!

Я ахнула, замерев. Меня нельзя стрелять, я же еще Палау не вылечила! Потом, конечно, то же бы не хотелось, но сейчас моя жизнь идет в зачет за две.

- Дж-жон, эт-то я, Роб-берт, - ответил мой напарник по беспределу. – Не ст-треляйте!

- Лана, не буду, - миролюбиво согласился дедок и поднял фонарь повыше. – Мне все одно пулять-то не из чего! А вы чего тута ночью-то колобродите, прям как упыри какие? Да еще и с дамою? Нехорошо, молодой человек! Думал, вы из порядочных джентльменов!

- Т-т-так и есть, - парень засмущался и начал заикаться сильнее. – Эт-то не т-то, ч-то в-в-ы под-д-думали, клянусь!

- Это правда, - вмешалась я. – У нас тут никаких непристойностей, слово даю. Я вообще замужем.

- Увы, - подтвердил мой напарник, печально вздохнув, и я осуждающе на него глянула, заставив смутиться. – П-п-р-ростите.

- Дядя Джон, у нас срочное дело. Касается Григорио Палау. Занедужил он крепко. Помочь надо, но время тает.

- Ну, коли так, ядрена кочерыжка, - решил сторож, пропустив пятерню сквозь бороду, - то помогу, чем смогу вам, мОлодежь. Для епископа нашего я в лепешку расшибусь. В его больничке мою дочку выходили после того, как местная повитуха ее чуть на тот свет не отправила, - он махнул рукой и зашагал к ратуше. - Проходьте.

- Спасибо, дядя Джон! – хором выдохнули мы с Бобби и поспешили за дедом, который и двери нам отпер, и фонарь отдал.

В кабинете, уставленном длинными стеллажами, было темно и пахло чем-то проеденным сыростью и плесенью. Но Бобби чувствовал себя здесь как рыба в воде. Мигом нашел нужное и, поставив коробку на стол, поднял фонарь повыше, чтобы я видела, что читаю.

Сняла крышку с коробки и с трепетом уставилась на мамины тетради. От них даже запах ее шел – легких цветочных духов и травяных настоев, с легкой ноткой горьких микстур. Осторожно взяла одну в руки, открыла. Сердце сдавило, едва увидела знакомый почерк – летящий, быстрый, немного хаотичный, с кучей сокращений, но понятный.