Утро же наступило, как мне почудилось, тотчас после того, как я закрыла глаза. Вот ещё буквально десять минут тому назад гесперийские морячки отплясывали что-то зажигательное на крыльце харчевни, как меня уже будит Леони и требует пошевеливаться, потому что скоро рассвет. Я туго соображала спросонья и не сразу поняла, что она от меня хочет, открыла глаза и с трудом подавила в себе желание выругаться. Конечно, у нас же на сегодня намечено культурное мероприятие! В результате наших интенсивных сборов мы вышли на улицу, когда небо успело только слегка посветлеть или даже посереть, а предметы получили очертания.

По такому случаю, как посещение храма, повар снял свой неизменный фартук и нацепил на себя приличную рубаху, свободные штаны и штиблеты из полосок кожи на ноги. Под мышкой у него был маленький бочонок, который он бережно прижимал к себе. Впрочем, Леони также приоделась, на ней было скромное платье приличной длины, украшенное камеей. Даже одна из подавальщиц и то, непрестанно зевая и что-то недовольно бормоча себе под нос, выглядела пристойно, как никогда раньше.

«И какого чёрта церковное богослужение начинается в такую рань?» - недовольно думала я, ёжась от утренней прохлады и мечтая только о том, чтобы в храме оказались скамьи или стулья, я могла бы забиться в уголок и ещё немного подремать.

- А где наша новая посудомойка? – нелюбезно поинтересовалась я, не в силах простить столь раннего подъёма.

- Ой, конечно! – всплеснула руками Леони. – Ты же ничего не знаешь! Как раз после того, как ты поднялась наверх, пришёл какой-то человек, вроде бы, знакомый Танны, толком я не поняла, но он предложил её новую работу, и даже недурно оплачиваемую, ну она долго-то думать не стала, собрала свой узелок и попрощалась со мной тут же.

Я только крякнула от удивления. Это что же, интересно, за внезапно возникший меценат? И работу какого рода он предложил бедной девушке? Впрочем, судя по лицам моих собеседников, никаких опасений за судьбу Танны они не испытывали. А что до работы… вряд ли у девушки попросят что-то, что она не умеет делать, к примеру, или же то, что выходило бы за рамки её обязанностей. Насколько я помню, то родственников у неё нет, так что некому будет возмущаться, что она позорит имя рода.

Сиона, которая осталась единственным сотрудником, не считая повара, тут же стала подсчитывать, на какую сумму у неё может увеличиться заработная плата.

Я вяло поддакнула, что, учитывая популярность заведения Леони и любовь морячков к платной любви, нагрузка на Сиону непременно возрастёт, а это, знаете ли, чревато!

- Да, пожалуй, тут вы правы, госпожа! – поскучнела подавальщица, которая не рассмотрела проблему со всех сторон.

К тому времени, когда мы дошли до главной площади, на которой высился храм Всемилостивого, уже давно рассвело, возле храма было многолюдно, люди стояли небольшими группками, приветствуя своих знакомых, болтая и улыбаясь, или же медленно втягивались внутрь самого здания, из чего я сделала вывод, что «посещение храма» - не только обязательное, но и социальное действо.

За то время, пока я тут нахожусь, я неоднократно видела высившееся здание с высокими стрельчатыми окнами и знаками Всемилостивейшего на трёх шпилях храма. Но зайти внутрь никак не решалась, опасаясь выдать себя неосторожным жестом или словом. Никогда раньше я не понимала этого странного увлечения религией, при котором бабки, ещё совсем недавно «пропесочивавшие» на партийных собраниях нерадивых членов партии, успешно «переобулись» и теперь бодро клали поклоны и истово крестились перед иконами. Впрочем, это всё лирика… я внимательно смотрела за тем, что делают другие прихожане, дабы не опростоволоситься.

Леони помахала кому-то в толпе, кивнула, и вот мы уже приблизились ко входу. Мои спутники перед массивными дверями осенили себя знаками Всемилостивого, я, глядя на них, послушно скопировала их действия и прошла следом. Внутри храм был не менее красив, чем снаружи. Утренний свет лился сквозь витражи, рассеивался на полу и терялся в высоте. Длинные скамьи действительно были, они были расположены секторами, спускаясь, как в древнем амфитеатре. Некоторые граждане неторопливо проходили мимо нас, занимали свои места, кивая знакомым и продолжая общаться. Среди них я заметила нашего мэра, в обществе молодой милой девушки и дамы в возрасте в жемчужном ожерелье. Супруга господина мэра презрительно оттопыривала губу и яростно обмахивалась веером. Должно быть, раздражалась от факта своего нахождения среди простолюдинов. Другие занимали места наверху, поплоше, но тоже со скамьями с неудобными жёсткими спинками. Иные же просто столпились у входа.

Я немало обрадовалась тому, что среди счастливчиков, которые были достойны того, чтобы сидеть, оказались и мы, забуровилась в угол и сидела, не отсвечивая. Те люди, которым не были положены скамьи, толклись на самом верху, но не испытывали, казалось, какого-то ни было дискомфорта по этому поводу.

Наконец, богослужение началось. Вышли дети с венками из белых азалий в волосах, которые пропели что-то душевное, следом появился высокий мужчина в красной хламиде, поднял руки вверх, и началась проповедь. Божий человек говорил о том, как часто мы проверяем свою веру на стойкость, о том, как укрепить свою веру и загасить в себе мирские, животные и низменные чувства. В этом месте мой желудок жалобно заворчал, я смутилась и шепнула Леони, что я ещё недостаточно загасила в себе всё животное, но вера моя крепка, как никогда. Хозяйке харчевни осталось только улыбнуться и пообещать мне, что сегодня будет только одна проповедь, поэтому совсем скоро мы сможем вернуться обратно. Я молча кивнула и угрюмо уставилась на холёную бородку служителя церкви, которой он тряс в гневе, изобличая грех чревоугодия, жадности, зависти и гордыни. Слова не проникали в мой мозг, я изо всех сил боролась со сном, поскольку вчера, вопреки собственным ожиданиям, снова изучала «Свод департаментов», с трудом пробираясь сквозь витиеватый язык автора. Меня интересовало наследственное право и земли департамента Сен-Симона.

Ну да, кто о чём, а я всё за старое. Так, незаметно для меня, прошло богослужение, священник благословил всех собравшихся и покинул сцену. Снова выбежали дети, запели ангельскими голосами что-то проникновенное, дядька Симон достал носовой платок, высморкался и вытер увлажнившиеся глаза, сидевшая рядом со мной подавальщица сказала, что задержится после богослужения, зажжёт лампадку возле лика Святой Марии Гваделупской, дабы замолить свои грехи. Детская песня закончилась, прихожане послушно потянулись к выходу, но особо ревностные почитатели Всемилостивого приблизились к тому месту, где святой отец беседовал и возлагал руки на страждущих. К моей досаде, среди последних оказалась и Леони, которая поплелась вниз – я же не испытывала большого желания пообщаться с ним. Но делать нечего, придётся идти следом, мало ли что?

Глава 15

Что же, думаю, что я паниковала совершенно напрасно. Во всяком случае, на первый взгляд, всё проходило довольно мирно – особо ревностные прихожане решили лично побеседовать со служителем храма, «потрепаться за жизнь», одним словом. Говорили о том, как они счастливы присутствовать, лично лицезреть и прочая мура, осторожно совали в руки маленького служки, что суетился рядом с козлобородым священником, свёрточки, узелки и мешочки, просили не забыть их и непременно помолиться во здравие или же упомянуть в следующей проповеди родственника, безвременно почившего. Наконец, дошла очередь и до нас. Леони принялась уверять храмовника, как она счастлива присутствовать и слышать проповеди жреца, как она прослезилась, когда пели детки о Всемилостивом…

Святой человек кивал, возлагал руки на её голову, но не забывал косить глазом в мою сторону. Я сначала подумала, что ему, как мужчине, ничто человеческое не чуждо… но нет, просто он был наслышан о моей тяжёлой и неблагодарной работе в государственном учреждении. По его словам, выходило так, что господь велел женщине сохранять очаг и не перечить мужчине, ну, это в перерывах между родами и воспитанием детей, разумеется. А то, что я удумала, быть может, чрезвычайно полезно для города и целого департамента, но не слишком-то вяжется с заповедями о женском смирении и послушании главе рода.