Мужик понуро закивал головой, тем самым давая мне понять, как ему стыдно за подобный проступок.

- Только долги я буду забирать лично. Часть деньгами заберу, часть работами в общих садах. На каждый сад будет назначено несколько семей и спрос с них будет, да ещё какой! Кроме того, не так давно вы все хотели помочь мне с ремонтом дома. Я вас не ограничиваю в этом похвальном стремлении – помочь мне с ремонтом. На добровольных начала, конечно.

Мне показалось или он с некоторым облегчением выдохнул? Надо же…

- И ещё! Ты больше не староста! – осенило меня.

И зачем я это сказала? Раздался столь впечатляющий «плач Ярославны», что даже дочка Клода выползла из дома, решив поинтересоваться, что случилось и кто у нас помер.

Глава 26

- Не губи, госпожа! Не лишай меня должности старосты местного! Отец мой всю свою жизнь за крестьян наших душою радел, дед вот, тоже, а я… Малых детушек без кормильца не оставляй! Они же ни в чём неповинные, кровиночки-то мои… ой, и ждёт их доля незавидная, доля сиротская. За ради куска хлеба спину горбатить деткам моим придётся! Пойдём мы все тогда приблудышами по людям. Милостыньку просить станем… ы-ы… к ограде дома господского подойдём и будем смотреть, как… как… - с видом опытной плакальщицы на похоронах начал Клод, подвывая и заламывая руки.

- …как мы пряники с халвой едим и над вами смеёмся, - помогла я найти нужные слова, не собираясь смягчаться и сочувствовать большому крестьянскому горю, чёрствая я, чёрствая!

Мужик слегка опешил, резко замолчал и с сомнением посмотрел на меня, мол, а не издеваюсь ли я, часом, над его горем великим.

Стоящая рядом с Клодом доченька мало походила на образ «малых детушек», как я себе их представляла. Она молча смотрела на рыдающего папаню и в недоумении переминалась с ноги на ногу. На концерт подтянулась и супруга бывшего старосты с волочившимся за ней дедом Гаспаром в арьергарде. Тётка не совсем поняла, что тут творится, одно было для неё предельно ясно: «Нас оскорбили. Оскорбили и обвинили. И унизили». Как не крути, но супруга нужно поддержать. Пока не слишком понятно, по какой причине произошло «унижение и оскорбление»… но насколько это вообще важно?

В результате, помимо визгливых причитаний Клода, мои уши теперь терзал ещё и сочный бас его супруги.

- Вот уж горе, так горе! – картинно раскинув руки в стороны, словно на «Титанике», вопрошала старостиха, которая ринулась к калитке для того, чтобы получить поддержку соплеменников.

- А вот за дело вам, ироды паскудские! – неизвестно, отчего обрадовался дед Гаспар и показал старостихе маленький сморщенный кулак. – Не всё вам над нами смываться, хозяйка у нас слов на ветер не бросает. Строгая, но справедливая! Это мы с детями ишшо вчерась узнали, когда она, только ступив за ограду дома, тут же пообещала, что прогонит, ежели что.

Судя по поражённому взгляду, который подарила мне тётка, она явно не ожидала от меня, вполне миролюбивого на вид человека, подобную неоправданную жестокость. Ну, ещё бы! Дедушка же забыл упомянуть о том, что «прогнать и развоплотить» я обещала потустороннее существо, благодаря которому у бедняги Сионе глаз ещё полдня дёргался.

Односельчане чутко прислушивались к разгорающемуся скандалу, об этом свидетельствовали напряжённо вытянутые крестьянские шеи и тревожное выражение глаз. Однако, они предпочитали сочувствовать горю старосты издалека, не покидая густую зелень собственных садов. Когда обвиняемые стали повторяться и путаться в количестве собственных, голодающих детей, я поняла, что ничего интересного больше не услышу, а это значит, что нужно сворачивать визит. Я плотнее зажала под мышками учётные книги и прошла к садовой калитке.

- Что же… - вздохнула я и похлопала рукой по могучему плечу болезной старостихи. – В одном я с вами согласна – такое издевательство с моей стороны терпеть не нужно. Думаю, что вы найдёте своё счастье в другом месте, на чужой земле. Да что там говорить, ежели хотите, то я могу договориться, чтобы деток ваших взяли подавальщицами в портовых кабаках? Всё не с голоду пухнуть!

Затем, посмотрев в ошарашенные глаза бедной тётки, со вздохом добавила:

- … всё равно, вы собирались побираться по добрым людям. А в этом месте с ними, с добрыми-то, прямо скажем, небогато… Одним словом – удачи вам на другой земле. Ладно, что я всё о грустном? Что там с обещанной телегой с продуктами?

Клод отмёр, покосился на меня со страхом и залепетал, что телега собрана уже. Точнее не так – она, конечно же, собрана, но он очень желает нагрузить её сверх того лично от себя. Как говорится, чем Бог послал. И потом, конечно же, он только сейчас понял, насколько я добросердечная и милая женщина. Ну, покричала, ну, оскорбила неверием, недоверием, подозрением, потыкала в бумажки, попугала, погрозила, а хоть бы и так? Это же не больно? А если и больно? Увечий тяжких, опять же, нет? Так о чём это говорит? Обратно выходит, что лучше меня и нет никого! Если я и пожурила тихонько кого, так это на пользу пойдёт, особливо самому «пожуряевому». Да и потом – ежели крестьян не контролировать постоянно, так они и вовсе на голову готовы сесть… И вообще, на этой земле жили последние семь поколений предков бывшего старосты, куда же он отсюда поедет? А постройки, усадьба, сад? Нет-нет, он семь свечек поставит за моё здоровье возле лика Марии Гваделупской, когда в следующий раз будет в храме Луаза, да и кюре даст пару монет, чтобы он, кюре, то есть, не забыл меня в молитвах своих. Только одна просьбишка будет – чтобы не выгоняла я его с детками с насиженного места.

Я хмыкнула, в самое сердце поражённая щедростью Клода – шутка ли – целых семь свечей! Когда даже за здоровье государыни больше трёх редко, когда ставили. Хотя, если вдуматься, то государыня далеко, в столицах находится, и судьбы её подданных для неё – малобеспокоящий фактор. А я – рядом.

Пока он причитал, откуда-то из-за угла показалась телега, запряжённая коренастой флегматичной лошадкой. Сама телега была плотно заставлена бочечками, бочонками, глечиками и корзинками. Да уж… такого количества припасов я не видела с тех времён, когда в девяностых тётка покупала всё подряд и впрок, выделяя для припасов целую кладовку.

Хотя, судя по тому, как поражённо хрюкнул дед Гаспар за моей спиной, то он подобной щедрости не видел вообще и никогда.

- Вот, что Бог послал! – улыбаясь, заявил Клод и выжидающе посмотрел на меня.

Не могу сказать, что он хотел бы услышать в ответ. Не похвалу же, в конце-то концов? Поэтому я пояснила для возчика:

- Отвезите в дом. Наш повар, Симон, всё примет по описи и отправит вас обратно.

Мужчина осторожно кивнул, крестьянская лошадка, нехотя перебирая копытами, медленно двинулась вперёд. Я распрощалась с бывшим старостой, утомившись его стенаниями, и мы тоже отправились домой.

- Надо же! – я удивлённо присвистнула, заметив на краю деревни небольшой аккуратный домик без привычных резных наличников, множества сараев и построек во дворе.

- Это дом Себа, он пришлый, не из местных, то есть, - живо сообщил мне дед, - Приехал он спервоначалу-то со своей семьёй, землю арендовал у хозяина, всё честь по чести, а что клочок маленький – так деньгами, видно, не богатый он. А потом жена умерла, кашляла она сильно, вот и кончалась, а сыновья заделались моряками и поминай, как звали. С местными он шибко не задружился, вы не смотрите, что он статью не вышел, мужики его побаиваются, больно уж норовом крут, а уж опосля смерти жены… вот и живёт бобылём. Хотя мужик справный, работящий, гляньте, какой двор ухоженный у него, бабы, поди, засматриваются на него…

При этом дедуля сделал грудь колесом, будто в том, что на Себа-бобыля засматриваются бабы, была его непосредственная заслуга. Я хмыкнула, подумав про себя, что «не задружился» он только потому, что вряд ли воровал всё, что плохо лежит. Заметив, что я заинтересовалась, дед резво подошёл к калитке сада и решил завопить, что есть мочи: