— Потому что ты чудовище. — Все еще отступая назад, я бросаю в него бутылку абсента, чтобы остановить его приближение. Я даже не знаю, почему я хочу остановить его приближение. Он обещал, что не причинит мне вреда, но что-то в решительной постановке его челюсти посылает восхитительную дрожь по моей спине. Он ловит бутылку одной рукой и бросает ее в ящик стола Одессы. — И я не Шассер, — упрямо говорю я ему, ныряя за гроб. — Больше нет.

— Ты, конечно, думаешь как Шассер. Твой любимый капитан знает, что ты нарушила клятву?

— Нет, он… — Мои брови нахмурились в замешательстве, и я отшатнулась, напряженно моргая. Я забыла рассказать ему о Жан-Люке. Я рассказала ему о других, но почему-то забыла упомянуть о том, как велик Жан, как непоколебим, способен и предан. Твой любимый капитан знает, что ты нарушила клятву? В ответ на этот вопрос в моих ушах раздается низкий гул, лишающий меня возможности думать. — Что… что ты имеешь в виду? — недоверчиво спрашиваю я.

Он кладет руки на гроб.

— Ты мне скажешь.

Но… нет. Мне не нравится его вопрос. Совсем не нравится. Действительно, этот разговор стал безвозвратно скучным.

— Я… я ничего тебе не скажу, и я не хочу больше с тобой разговаривать. — Я решительно отворачиваюсь от него в сторону прохода. Он не сможет испортить мне этот момент, как бы он ни старался. Неважно, что мне девятнадцать, а не пятнадцать, что мой единственный спутник здесь la fée verte я тоже могу поджечь метафорический амбар. Я отчаянно оглядываюсь по сторонам в поисках какого-нибудь занятия. Корабль перестало качать, значит, мы, должно быть, опередили шторм, а за лестницей — где-то на мокрой палубе — матрос играет оживленную джигу на своей губной гармошке. Вот и все. Я слегка подпрыгиваю на носках от этого звука. В конце концов, мы в бальном зале, а я сто лет не танцевала.

Я не слышу, как Михаль отодвигается.

— Будем надеяться, — говорит он, его голос неожиданно напряжен, — что мсье Диггори не учил тебя танцевать.

Вскочив на ноги, я снова кручусь, чтобы оттолкнуть его, но в последнюю секунду останавливаюсь. Он стоит очень близко ко мне. Слишком близко, но мои ноги пускают корни, когда я смотрю на него. Стоя так близко, так неподвижно, я могла бы пересчитать его ресницы, если бы захотела. Я могла бы провести по ним большим пальцем, проследить линию его скулы до уголка рта.

Я могла бы провести пальцем по кончикам его зубов.

От этой навязчивой мысли у меня перехватывает дыхание, и мой взгляд незамедлительно падает на его губы. Хотя выражение его лица остается безучастным, он тоже не двигается. Он не дышит.

Он не дышал в театре, когда почувствовал мой страх. Или в птичнике, когда он почувствовал запах моей крови.

Потому что он чудовище, повторяет мой разум, дико сопротивляясь. Чудовище.

Желудок вздрагивает, но я все равно неуверенно поднимаю руку.

Однако в этот момент раздается стук в дверь, и в комнату просовывается матрос.

— Ваше Величество, — говорит он, и нервное напряжение между нами спадает. Ваше Величество. Я громко фыркаю от такого обращения и отступаю назад. Михаль напряженно поворачивается и смотрит на моряка, который трусит под его черным взглядом. — Прошу прощения, Ваше Величество, но к нам приближаются три корабля с бельтерранским флагом. Они подали сигнал о досмотре груза.

Досмотр груза.

Эти слова летают у меня в ушах, как пчелы, срочные, неприятные и нежелательные. Они явно означают что-то важное для Михаля и его команды, а значит, должны означать что-то важное и для меня. Однако я не могу вспомнить, что именно — не из-за этого жужжания и не из-за того, почему они начали жалить. Поэтому я отбрасываю слова в сторону, перебегаю через комнату и тянусь к моряку. — Как вас зовут, мсье? — с нетерпением спрашиваю я.

Его теплые и мозолистые руки принимают мои после недолгого колебания. Когда я сжимаю их, он отвечает небольшой улыбкой и бороздкой между бровями.

— Меня зовут Беллами, мадемуазель.

— У вас прекрасное имя, Беллами. — Я заговорщически наклоняюсь к нему. — А еще вы очень красивы. Вы знали об этом? У вас есть семья дома? Вы с ними танцуете? Я люблю танцевать, и, если хотите, могу научить вас тоже.

Он растерянно смотрит на меня и переводит взгляд на Михаля.

— Э…

— Просто не обращай внимания на Михаля. Я всегда так делаю. — Когда я отклоняюсь назад, пируя под его рукой, вампир, о котором идет речь, ловит меня. Он притягивает меня к себе. Его губы сжались в жесткую, ровную линию, но мне все равно: я тоже кручусь под его рукой, продолжая смеяться и разговаривать с красивым моряком. — Если бы я была вампиром, я бы заставила всех на острове игнорировать Михаля. Это было бы чудесно.

— Как удачно, что этого никогда не случится. — Михаль укоризненно машет рукой моряку, который поспешно выходит из комнаты. — А теперь, — он наклоняет голову к чему-то позади меня, — прекрати околдовывать мой экипаж и ложись в гроб.

Инстинктивно я бросаю взгляд через плечо, и сердце замирает где-то в районе пупка. На меня смотрит знакомый гроб из розового дерева. Я быстро моргаю. Пчелы в ушах жужжат уже всерьез, а в комнате становится резко, нестерпимо жарко. Отпрянув от Михаля, я прижимаю ладони к разгоряченным щекам. Почему здесь так жарко? Неужели мы каким-то образом вышли за пределы Цезарина и попали прямо в Ад? — Ложись в гроб, Селия, — снова говорит Михаль, теперь уже мягче. Его черные глаза блестят от нетерпения. И что-то еще. Что-то, чему я не могу дать названия.

Я снова фыркаю.

— Ваше Величество, дорогой, тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил «нет»?

Он целеустремленно шагает ко мне.

— Никогда.

— Я не полезу в этот гроб.

— Значит, ты выпила пинту⁶⁸ абсента просто так?

— Леди никогда не выпьет пинту абсента. Я выпила с умом, и более того, я сказала, что не лягу в этот гроб. Я никогда не говорил, что не лягу в другой. — Изображая безмятежную улыбку, я похлопываю лакированный гроб из черного дерева, стоящий рядом с ним. Пол начинает двигаться под моими ногами, когда четвертая рюмка абсента попадает мне в желудок. — Я займу этот, спасибо.

— Это мой гроб.

— Был твой. Теперь он мой. — Все еще улыбаясь, все еще покачиваясь, я возилась с латунными застежками и с усилием открыл крышку, когда сверху снова раздались крики. Должно быть, королевский флот уже почти настиг нас. Подняв юбки, я делаю шаг к шкатулке и, поколебавшись, протягиваю ожидающую руку. — А теперь я возьму этот колдовской свет.

— Ваше Сиятельство, дорогая, тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил «нет»? — К моему удивлению и ужасу, Михаль задувает лампу прежде, чем я успеваю ответить, погружая нас в полную темноту, и опускается в гроб вместе со мной.

— Что ты делаешь? — Я хватаю его за руку, когда он садится, отталкиваю его и прижимаюсь к нему в равной степени. Я ничего не вижу, кроме тошнотворного кружения тьмы. — Ты не можешь просто так, Михаль, — шиплю я, — это крайне неуместно, так что иди куда-нибудь еще! И прежде дай мне колдовской свет!

— Я отказываюсь провести следующий час, теснясь в другом гробу, когда я построил этот специально для себя. Если ты предпочитаешь не делиться, то, конечно, — он достает из кармана колдовской свет и сует мне в руки, — выбирай другой.

Я смотрю на него в жутком белом свете, широко раскрыв глаза от недоверия, но он не ждет моего решения. Нет. Он погружается в гроб, как человек погружается в шелковые простыни, и это сравнение мне сейчас не нужно. Я даю себе злобную мысленную встряску и едва не спотыкаюсь об пол. Это сравнение не нужно мне никогда. Конечно, я не могу делить такое маленькое, интимное пространство с вампиром, особенно таким властным, как Михаль. Кроме того, — я заглядываю в гроб, — там даже нет места, чтобы лечь рядом с ним. Если я это сделаю, мне придется лечь, ну, в общем, вспыхнуть. Мои щеки горят еще сильнее.