Это бессмысленно. Она все еще выглядит так, словно просто спит, а значит, не может быть давно мертва…

— Mariée…

Когда за спиной зашуршала листва березы, я вскочила на ноги, бешено вращаясь, но кроме ветра никто не появился. Он возвращается с новой силой, хлещет меня по щекам и волосам, призывая двигаться, покинуть это место. И хотя я жажду внять его призыву, посвященный говорил о телах. Телах. Как… больше одного.

Жан-Люк. Его имя встает как стена в водовороте моих мыслей.

Он знает, что делать. Он узнает, что здесь произошло. Я делаю два поспешных шага в сторону Сен-Сесиля, затем останавливаюсь, снова кручусь и срываю плащ с плеч. Я накидываю его на Бабетту. Возможно, это глупо, но я не могу оставить ее здесь, уязвимую, одинокую и…

И мертвую.

Стиснув зубы, я натягиваю бархат на ее прекрасное лицо.

— Я скоро вернусь, — обещаю я ей. Затем мчусь к кованым воротам, не останавливаясь, не замедляясь, не оглядываясь. Хотя небо снова затянуто туманом, я не обращаю на него внимания. Я не обращаю внимания на гром в ушах, на ветер в волосах. Он вырывает тяжелые локоны из моего шиньона. Я отбрасываю их с глаз, несусь к воротам — мое чувство цели падает с каждым шагом, потому что Бабетта мертва, она мертва, она мертва, она мертва — и сталкиваюсь лоб в лоб с самым бледным мужчиной, которого я когда-либо видела.

Глава 6

Самый Холодный Мужчина

Он поддерживает меня широкими руками и скептически смотрит на мои дикие волосы и еще более дикие глаза. Я выгляжу возмутительно. Я знаю, что выгляжу возмутительно, но все равно хватаю его кожаный плащ — он облегает его мощную фигуру, как вторая кожа, черная на фоне его бледности, — и смотрю на него, раскрыв рот. Я не могу выразить словами панику в своей груди. Она продолжает нарастать по мере того, как мой разум подхватывает мои чувства.

Этот мужчина бледнее Бабетты.

Холоднее.

Его ноздри раздуваются.

— Вы в порядке, мадемуазель? — бормочет он, и его голос, глубокий и богатый, кажется, обвивается вокруг моей шеи и затягивает меня в ловушку. Я подавляю дрожь во всем теле, необъяснимо нервничая. Его скулы могут резать стекло. Его волосы странно поблескивают серебром.

— Тело! — Слова вырываются у меня неловко, громче и громче, чем того требует наша близость. Он все еще держит меня за талию. Я все еще сжимаю его руки. При желании я могла бы протянуть руку и коснуться теней под его плоскими черными глазами. Сейчас эти глаза смотрят на меня с холодной силой. — Там… там… там… там… тело. — Я дернулся в сторону кладбищенских ворот. — Труп…

Медленно наклонив голову, он осматривает булыжную дорожку позади меня. Его голос язвителен.

— Несколько, я полагаю.

— Нет, я не об этом… Розы завяли, когда коснулись земли, и…

Он моргает.

— Розы… завяли?

— Да, они завяли и умерли, и Бабетта… она тоже умерла. Она умерла без единой капли пролитой крови, только две дырки на шее…

— Вы уверены, что вполне здоровы?

— Нет! — Я почти выкрикиваю это слово, все еще цепляясь за него и полностью доказывая его правоту. Это не имеет значения. У меня нет времени на рассуждения. Мой голос неуклонно повышается, и я впиваюсь пальцами в его руки, как будто могу заставить его понять. Потому что мужчины ценят силу. Они не ценят истерику, они не слушают истеричных женщин, а я… я… — Я, конечно, не совсем здорова! Вы вообще меня слушаете? Женщина была убита. Ее труп сейчас лежит на могиле, как какая-то принцесса из мрачной сказки, а вы… вы, мсье, — мое ужасное беспокойство наконец-то перерастает в подозрение, и я бросаюсь на него, как на лезвие, — Почему вы таитесь на кладбище?

Закатив глаза, он с поразительной легкостью разрывает мою хватку. Мои руки отлетают от него, как растрепанные паутинки.

— Почему вы скрываетесь здесь? — Он переводит взгляд с моих голых плеч на туман над нами. — Да еще и под дождем. Вы желаете смерти, мадемуазель? Или это сами мертвые взывают к вам?

Я отшатываюсь от него с отвращением.

— Мертвые? Конечно, нет… Это… — Выдохнув через нос, я расправляю плечи. Поднять подбородок. Он не будет меня отвлекать. Дождь может скоро смыть все улики, которые я упустила, а Жан-Люк и Шассеры должны быть извещены. — Мертвые ко мне не обращаются, мсье…

— Нет?

— Нет, — твердо повторяю я, — и говорить об этом довольно необычно и подозрительно, учитывая обстоятельства…

— Но при других обстоятельствах?

— Вообще-то я нахожу вас довольно необычным и подозрительным. — Я игнорирую сардоническую улыбку на его губах и продолжаю с мрачной решимостью. — Прошу прощения за навязчивость, мсье, но я… да, боюсь, вы должны пойти со мной. Шассеры захотят поговорить с вами, поскольку вы теперь, — я тяжело сглотнул, когда он наклонил голову, изучая меня, — главный подозреваемый в расследовании убийства. Или, по крайней мере, свидетель, — поспешно добавляю я, делая неуверенный шаг назад.

Его глаза следят за этим шагом. Движение, хоть и незначительное, вызывает новый холодок по позвоночнику.

— А если я откажусь? — спрашивает он.

— Тогда, мсье, у меня не будет другого выбора, кроме как принудить вас.

— Как?

Мой желудок опускается.

— Прошу прощения?

— Как вы меня заставите? — повторяет он, заинтригованный. И это любопытство, этот блеск юмора в его черных глазах, почему-то хуже, чем его презрение. Когда он делает еще один шаг ко мне, я делаю еще один шаг назад, и его губы подрагивают. — Конечно, у вас должна быть какая-то идея, иначе вы бы не стали угрожать. Продолжай, питомец. Не останавливайся. Скажи мне, что ты собираешься со мной сделать. — Эти глаза коротко скользнули по моему лицу — оценивающие, забавные, — а затем вернулись к моим с открытым вызовом. — Похоже, у вас нет оружия в этом платье.

Мои щеки пылают открытым пламенем, когда я тоже опускаю взгляд на свое платье. Из-за дождя оно стало почти полупрозрачным. Но прежде чем я успеваю что-то предпринять — подобрать камень или снять сапог, чтобы швырнуть в него или, возможно, выколоть ему глаза, — с улицы доносится крик. Мы в унисон оборачиваемся, и сквозь туман к нам направляется знакомая худощавая фигура. При виде его у меня сердце подпрыгивает к горлу.

— Жан-Люк! Ты здесь!

Юмор исчезает из выражения лица мужчины.

Слава Богу.

— Отец Ашиль сказал мне, где искать… — Лицо Жан-Люка искажается, когда он подходит ближе, когда он понимает, что я не один. Что здесь еще один мужчина. Он ускоряет шаг. — Кто это? И где ваше пальто?

Мужчина, о котором идет речь, отходит от нас, сцепив за спиной длинные бледные пальцы. Его губы снова подрагивают — не как раньше, не совсем улыбка и не совсем усмешка, а нечто среднее. Что-то неприятное. Бросив на меня взгляд, он отрывисто кивает в сторону Жан-Люка.

— Как удачно для всех нас. Расскажите своему маленькому другу о розах. А я удаляюсь.

Он отходит в сторону.

К моему удивлению, моя рука проворно протягивается и ловит его запястье. Его лицо темнеет от этого прикосновения, и он медленно, холодно смотрит на мои пальцы. Я поспешно отбрасываю их. Его голая кожа словно лед.

— Капитан Туссен — не мой маленький друг. Он мой… мой…

— Жених, — грубо заканчивает Жан-Люк, беря меня за руку и притягивая к себе. — Этот человек тебя беспокоит?

— Он… — Я сглотнула, покачав головой. — Это неважно, Жан. Правда. Есть кое-что другое, более важное…

— Для меня это важно.

— Но…

— Он тебя беспокоит? — Жан откусывает каждое слово с неожиданной ядовитостью, и я чуть не вскрикиваю от досады, сопротивляясь желанию встряхнуть его, задушить. Он все еще смотрит на мужчину, который теперь наблюдает за нами со странной интенсивностью. Она граничит с хищничеством. А его тело — оно стало слишком неподвижным. Неестественно неподвижным. Волосы на моей шее поднимаются, когда я, игнорируя все инстинкты, поворачиваюсь к нему спиной и хватаюсь за лацканы синего пальто Жан-Люка.