Димитрий опустил подбородок, и в его взгляд вернулась нотка упрямства.

— Я не хотел вмешивать Михаля. Он бы не позволил нам поехать, и когда Госпожа Ведьм написала ответ с указанием времени и места нашей встречи, Мила настояла на том, чтобы поехать с нами.

— Это не имеет никакого смысла. — Нахмурившись, я постепенно ослабляю хватку на дверной ручке. — Лу переехала из Сен-Сесиля в прошлом году. Она бы не получила ни одного письма, доставленного туда.

— Нет. — Осторожно, словно успокаивая дикого зверя, он лезет в пальто и достает сложенный лист пергамента. Он протягивает его одной рукой, заставляя меня пересечь комнату, чтобы взять его. — не получила.

Я поспешно выхватываю его и возвращаюсь за стол.

Когда я разворачиваю пергамент, меня не трогают слова. Нет. Это почерк. Мой взгляд останавливается на нем, и сердце замирает, как камень, когда я вижу знакомые росчерки пера, мужественные и совершенно леденящие душу. Ведь я видела его лишь однажды — в любовном письме, вложенном в медальон моей сестры.

— В ту ночь у Сен-Сесиля нас встретила не Луиза ле Блан, — продолжает Димитрий. — Человек в плаще с капюшоном напал на нас из тени, и я потерял контроль над собой. — При этих словах его глаза становятся все более отрешенными, и я понимаю, что теперь они видят совсем другую сцену, чем в его мрачной спальне. — Я должен был учуять магию в его венах, должен был распознать в нем ведьму крови, но вместо этого я просто… отреагировал.

— Что случилось? — шепчу я.

— Я укусил его. — Он слегка вздрагивает, словно заново переживая тот самый момент, тот самый вкус крови Некромант а. — А как ты знаешь из Les Abysses, кровь Алой Дамы — или, в его случае, Алой Сеньора— действует как яд на их врагов. Даже на вампиров. Мне едва удалось спастись.

— А Мила?

Он покачал головой.

— Бабетта присоединилась к человеку в капюшоне с помощью какой-то инъекции. Должно быть, там было больше их крови, потому что она мгновенно упала. Я не мог ничего сделать, только смотрел, как они сработали заклинание из гримуара и высушили Милу. — На последних словах его голос дрогнул, и у меня в горле поднялось страшное давление, когда я представил себе эту сцену — она не была ни безболезненной, ни быстрой. — Когда они покончили с ней, то вышли в переулок, приманивая меня своим гримуаром. Обещали, что смогут вернуть ее, что дадут мне заклинание, необходимое для излечения жажды крови. Я должен был просто… я должен был оставить ее там, Селия. Я должен был оставить Милу, иначе я бы умер. Они бы убили и меня. Мы втроем бежали как раз в тот момент, когда прибыли Шассеры.

Мое горло сжимается, чтобы говорить.

Это просто несправедливо.

Даже в смерти, Мила не хотела говорить правду. И это несправедливо — она пережила ужасную казнь, когда искала лекарство для своего кузена, а Димитрию удалось спастись. Он оставил ее труп в мусоре за Сен-Сесилем, он убил сотни невинных, но остался в живых, чтобы оплакивать ее. Чтобы оплакивать себя. Если бы у меня хоть что-то было в желудке, я бы потерял его в этот момент.

Я осторожно возвращаю ему письмо и бормочу:

— Мне очень жаль.

Я не могу смотреть на него. Я не могу придумать, что еще сказать.

— Я любил свою кузину. — В мгновение ока Дмитрий оказывается передо мной, в его карих глазах полыхает огонь. Я инстинктивно поднимаю нож вверх. — Я любил ее, Селия, и я сделаю все необходимое, чтобы отомстить за ее смерть. Я сам вырву сердце Некромант а. Я зажгу костер для Бабетты. — Отбросив нож в сторону и сжимая мои плечи, он заставляет меня посмотреть прямо в эти горящие глаза. По-настоящему увидеть его. — Но сначала мне нужен их гримуар. Мне нужно восстановить контроль, и я должен быть уверен, что повторения Сен-Сесиля никогда не будет.

И его лицо выглядит таким искренним, таким свирепым — идеальное сочетание Димитрия, которого я знала, и Димитрия, которого я встретила в Les Abysses, — что я понимаю, что это его истинное лицо. Я знаю это до глубины души. Он совершал ужасные поступки, да, непростительные поступки — но, впрочем, как и все.

Даже Филиппа.

Если кто-то не поможет ему, не поможет по-настоящему, он будет продолжать убивать, и его ужасная коллекция будет расти, пока не раздавит его под своим весом.

— Я помогу тебе найти гримуар, — говорю я ему.

Молюсь, чтобы прожить достаточно долго, чтобы пожалеть об этом.

Глава 44

Серебряная Бабочка

Мои родители никогда не упаковывали подарки для нас с Филиппой — эта задача всегда ложилась на плечи Эванжелины, которая имела прискорбную привычку ждать сочельника, чтобы завернуть хоть один подарок. Это сводило маму с ума, но для меня это стало ежегодной традицией: когда часы били полночь, я будила Пиппу, и мы вместе — обычно притворяясь пиратами — пробирались в кабинет отца, чтобы осмотреть добычу. Я даже смастерила повязку на глаза и довольно неправильной формы попугая, чтобы он сидел у нее на плече. Она назвала его Фабьен и настаивала на том, чтобы носить его с собой повсюду, пока не вмешалась моя мама, которая с воплями о грязи выбросила его на помойку. Мы с Филиппой проплакали целую неделю.

Конечно, с годами Пиппа все чаще отказывалась переодеваться со мной. Ее улыбки становились все менее снисходительными и совсем исчезли в тот год, когда Эванжелина покинула нас. На следующий год наша новая управляющая — щепетильная, бледнокожая женщина, которая ненавидела детей, — спрятала наши подарки в запертый шкаф возле своей спальни. Когда я все же разбудила Пиппу, решив продолжить нашу игру, она натянула одеяло на голову и со стоном перевернулась.

— Уходи, Селия.

— Но все спят!

— Как и должно быть, — ворчала она.

— Да ладно тебе, Пип. На прошлой неделе отец увидел на рынке самый красивый голубой шарф, и я хочу узнать, купил ли он его для меня. Он сказал, что я прекрасно выгляжу в голубом.

Она приоткрыла один глаз и мрачно посмотрела на меня.

— Ты ужасно выглядишь в голубом.

— Не так ужасно, как ты. — Я ткнул ее в ребра чуть сильнее, чем требовалось. — Ну что, ты идешь? Если его там нет, я собираюсь купить его в качестве раннего подарка себе. — Я засияла при свете свечи между нашими кроватями. — В этом году Рид приедет в рождественское утро, и я хочу подобрать ему пальто.

Она откинула одеяло, сузив глаза.

— Как ты собираешься его купить? У тебя же нет денег.

Я пожала плечами, совершенно не заботясь об этом, и вальсировал к двери нашей детской.

— Отец даст мне немного, если я попрошу.

— Ты ведь знаешь, где он берет деньги, не так ли? — Но я уже скрылась в темноте коридора, заставив ее выхватить свечу и шипеть — Селия! — прежде чем поспешить за мной. — Из-за тебя у нас обеих будут неприятности, ты же знаешь. — Она потерла руки от холода. — И все из-за уродливого шарфа. Зачем тебе вообще нужно соответствовать Риду? Неужели он должен надеть форму Шассера, чтобы добавить в наш костер полено?

Я повернулась, чтобы посмотреть на нее за пределами комнаты нашей гувернантки.

— Почему ты так решительно настроена ненавидеть его?

— Я не ненавижу его. Я просто считаю его нелепым.

Выдернув шпильки из волос, я наклонилась, чтобы засунуть их в замок на двери шкафа.

— Что ты хочешь на Рождество в этом году? Красивое перо и связку пергамента? Бутылочку чернил? Ты пишешь ужасно много писем…

Она скрестила руки на груди.

— Это не твое дело.

Я с трудом удержалась от того, чтобы не закатить глаза, поглубже закрутила шпильки в замок и смахнула с лица выбившуюся прядь волос. В книге, которую я читала о взломе замков, все выглядело намного проще, чем здесь…

— О, подвинься. — Толкнув свечу в мою сторону, Пиппа взяла булавки и присела вровень с замочной скважиной. Несколько быстрых, точных движений пальцами, механизм щелкнул, и она с легкостью повернула ручку. Дверь распахнулась. — Вот. — Она встала и жестом указала на сложенный голубой шарф на средней полке. — Не нужно унижаться. В рождественское утро ты будешь соответствовать своему любимому охотнику, и мир продолжит вращаться.