Мила, однако, не двигается с места.

— Михаль, — тихо говорит она.

В отличие от своей сестры, Михаль не пытается отмахнуться.

— Не делай этого, Мила.

— Ты спросил, почему я не хочу тебя видеть. — Она подходит ближе, протягивает руку, чтобы коснуться щеки брата. Чувствует он ее или нет, я не знаю, но он все равно замирает в дверном проеме, его рука крепко и холодно обхватывает мою. Привязанность. А может, — с неприятным чувством понимаю я, — я и есть его.

— Тебе лучше знать, Михаль, — говорит Мила, ее взгляд нехарактерно торжественен. — Я мертва. На этот раз по-настоящему мертва, а значит, нам больше нечего обсуждать. Я не Гвиневра; я отказываюсь преследовать тебя, и никакая месть не вернет меня обратно. Тьма клубится на горизонте, приближаясь с каждым мгновением, и этому королевству нужны вы — вы оба, — ее глаза ненадолго перешли на мои, — чтобы пережить это. Ты должен отпустить меня, брат. Пожалуйста.

— Не отпущу. — Глаза пылают ярче, чем я когда-либо видела, он поднимает наши соединенные руки, и ее ладонь проходит прямо по его лицу. — Потому что я вернул тебя — уже дважды — и я не намерен терять тебя снова. Я не потеряю тебя снова.

Мила печально смотрит на него.

— Как бы мне ни было неприятно это признавать, — я делаю шаг между ними, пока Михаль не успел совершить какую-нибудь глупость, например, попытаться похитить его сестру, — я с ним согласна. Ты и другие призраки видят вещи с другой стороны, которые могут помочь нам найти убийцу. — Я колеблюсь, не зная, как выразить странное, ноющее давление в груди. Что-то все еще беспокоит меня в связи со смертью Милы, Бабетты, этого таинственного убийцы и надвигающейся тьмы. О моих собственных странных способностях. Все это не может быть единичными случаями, но я не могу найти никакой непосредственной связи. Я тяжело выдыхаю. Все это не имеет смысла. Как больной зуб, я снова и снова сжимаю все это, но не получаю облегчения.

Возможно, мне все привиделось. Возможно, никакой связи нет.

Возможно, я просто не хочу оставаться наедине с Михалем.

— А что если… что если это один и тот же человек? — неуверенно спрашиваю я Милу. Пожалуйста, не уходи. — Убийца и человек, который преследует меня? Темная фигура?

Михаль резко смотрит на меня.

Мила же покорно качает головой. Огонь, который был в ней во время противостояния с Михалем, исчез, оставив после себя лишь маленькую, побежденную женщину.

— Я рассказала тебе все, что знаю, Селия. Остальное, боюсь, зависит от тебя.

И она устремляется ввысь — туда, куда не может последовать даже Михаль, — уносясь все дальше и дальше, пока не растворяется в тени и не исчезает из виду.

Глава 27

Обещание Михаля

Полчаса спустя Михаль наливает себе абсент в кабинете.

Он молчит, не смотрит на меня, откупоривает хрустальный графин, наливает мерзкую жидкость и одним глотком опрокидывает ее в себя. Я с неодобрительным восхищением наблюдаю за работой его бледной глотки. Я не знала, что вампиры могут пить спиртное, но вот он разжимает челюсти, как змея.

Ожоги на его лице блестят в свете костра.

Я не могу заставить себя чувствовать вину.

Однако его молчание вскоре затягивается, и я пересаживаюсь на свое место, и мягкий шелест моей юбки присоединяется к ровному тик, тик, тиканью часов на его столе. Я скрещиваю и разворачиваю лодыжки. Я загибаю пальцы на коленях. Я притворно кашляю, чтобы прочистить горло. Он по-прежнему игнорирует меня. Наконец, не в силах больше терпеть неловкость, я спрашиваю:

— Зачем вы привели меня сюда? И почему ваши раны не зажили?

В ответ он наливает себе еще один бокал абсента.

— Серебро.

Я терпеливо жду, пока он объяснит; когда он не объясняет, я сопротивляюсь желанию закатить глаза.

— Тогда они просто… останутся на вашем лице навсегда? Вы будете выглядеть так, будто тебя навечно разодрал медведь? — Я не напоминаю ему, что медведь — это я, не тогда, когда его плечи выглядят такими напряженными и запрещающими.

После того как Мила покинула нас, он без единого слова вывел меня из птичника в свой кабинет, отказавшись прикоснуться ко мне снова.

— Она вернется, — зловеще сказал он. — Соблазн вмешаться слишком велик.

Однако, несмотря на его уверенность, она не появилась. Ни тогда, ни сейчас.

— Мои раны останутся, пока я не выпью чего-нибудь покрепче абсента. — Михаль бросил взгляд через плечо. — Ты предлагаешь?

Тени под его глазами кажутся глубже после встречи с ней, плоскости лица острее. Более жесткими. Он выглядит… усталым.

— Нет, — говорю я. Потому что я не чувствую к нему сочувствия. Его сестра полностью и основательно отстранилась от него — и от меня, я думаю, мятежно, — но он все равно не заслуживает моего сочувствия. Даже если он не убийца, он определенно убийца, и я не совсем понимаю, к чему это приведет.

И почему он заставляет меня сидеть с ним.

— Почему Мила хотела исцелить Дмитрия? — Я тереблю ленточку на запястье, не желая больше смотреть на него. — Почему им нужно было найти Лу? — И именно в церкви?

Наконец Михаль поворачивается и, прислонившись к серванту, рассматривает меня. Я наблюдаю за тем, как он неторопливо потягивает абсент. Моя мать всегда называла его дьявольским напитком. Логично, что он ему нравится.

— Дмитрий страдает от жажды крови, — говорит он после еще одного долгого мгновения.

На этот раз я не дожидаюсь неловкого молчания.

— А что такое жажда крови?

— Уникальный вампирский недуг. Когда Димитрий питается, он теряет сознание. Многие вампиры забывают себя во время охоты, но вампир, пораженный жаждой крови, выходит за рамки этого — он ничего не помнит, ничего не чувствует и неизбежно убивает свою добычу ужасными и чудовищными способами. Если оставить его слишком надолго, он превратится в животное, как Янник. — Я не могу сдержаться — теперь я действительно смотрю на него. Под его скулами резко прорезаются тени, когда его взгляд снова опускается на бокал. Он пристально смотрит на изумрудную жидкость. — Обычно мы избавляемся от зараженных быстро и тихо. Вампиры с жаждой крови — помеха для всех. Они не смогут сохранить наш секрет.

— Но Димитрий — ваш кузен.

Жесткая, самоуничижительная улыбка искажает его черты.

— Димитрий — мой кузен.

— Вы любите его, — проницательно говорю я. — Вы вините его в смерти Милы, но вы все равно любите его, иначе он был бы уже мертв.

Михаль кривит губы, а мои руки сжимают ткань юбки, когда в пространство между нами вторгается другая, совсем нежеланная мысль. Любовь ослепила Михаля к сестре — он до сих пор не может понять, зачем кому-то желать ей зла, — но что, если она ослепила его и к Димитрию? Возможно, Михаль и не убивал свою сестру и остальных, но кто-то это сделал. Кто-то лишил крови эти тела и оставил их по всему Цезарину. Сколько времени Дмитрий и Мила пробыли в Цезарине, прежде чем она умерла? Неделю? Дольше?

Достаточно времени, чтобы питаться людьми, Белой Дамой, Алой Дамой, мелузином и луп-гару?

Под черным взглядом Михаля я не решаюсь высказать свое подозрение — не после Милы, — но оно есть, усиливаясь с каждым тиком его девичьих часов.

У Димитрия жажда крови.

Дмитрий был последним, кто был с Милой перед ее смертью.

Хотя Мила утверждает, что вампиры питаются другими вампирами только в строго несемейных ситуациях — что бы это ни значило, — мог ли Димитрий знать, кого он съел в порыве жажды крови? Сам Михаль только что сказал, что вампиры, страдающие этим недугом, часто теряют сознание, так что вполне логично, что он этого не сделает.

Дмитрий — наркоман. Зловещие слова Михаля доносятся до меня леденящим душу шепотом. С тех пор как он познакомился с тобой вчера, он не думает ни о чем, кроме твоей крови. Это прекрасное горло стало его навязчивой идеей.