Несмотря на то, что я заставляю себя смеяться во все горло, я не могу не думать о том, как она ошибается.

Партнерство подразумевает доверие, но Жан-Люк никогда не расскажет мне о своих делах с Отцом Ашиль, а я…

Я никогда не расскажу ему о том, что произошло в гробу моей сестры.

Кошмар начинается, как всегда.

На улице бушует буря — катаклизмическая буря, которая сотрясает землю, переворачивает дома и валит деревья. Дуб на нашем заднем дворе раскалывается на две части от удара молнии. Когда половина дуба разбивается о стену нашей спальни, едва не пробив дыру в крыше, я бросаюсь к кровати Пиппы и ныряю под одеяло. Она встречает меня с распростертыми объятиями.

— Глупая маленькая Селия. — Напевая, она гладит меня по волосам, пока вокруг нас сверкают молнии, но ее голос — совсем не ее голос. Он принадлежит кому-то другому, а ее пальцы — они вытягиваются до неестественной длины и искривляются на костяшках, захватывая мой скальп и треща от энергии. Захватывая меня в свои фарфоровые руки. Мы с Пиппа почти одинаковые, как черно-белые матрешки. — Ты боишься, сладкая? Тебя пугает магия? — И хотя я в ужасе отшатываюсь назад, она крепко сжимает меня, оскалившись в слишком широкой улыбке. Она выходит за пределы ее лица. — Да, она должна тебя пугать, потому что может убить, если я позволю. Тебе бы этого хотелось, сладкая? Ты бы хотела умереть?

— Н-нет. — Слово слетает с моих губ, как по сценарию, как бесконечный цикл, из которого я не могу выбраться. Комната начинает вращаться, и я не могу видеть, не могу дышать. Грудь сжимается в точку. — П-п-пожалуйста…

— П-п-пожалуйста. — Насмехаясь, она поднимает руки, но в них больше нет молний. Вместо них с каждого пальца свисают нити марионетки. Они прикрепляются к моей голове, шее, плечам, и когда она поднимается с кровати, я иду вместе с ней, беспомощный. В моей руке появляется Балисарда. Ничтожная в моей руке. Она опускается на пол нашей детской, маня меня ближе, плывет к расписному деревянному домику в конце моей кровати. — Иди сюда, сладкая. Такая милая маленькая куколка.

При ее словах мои ноги подкашиваются — дзинь, дзинь, дзинь, дзинь — с каждым шагом, и когда я смотрю вниз, я не могу закричать. Мой рот фарфоровый. Моя кожа — стекло. Под ее изумрудным взглядом мое тело начинает сжиматься, и я опрокидываюсь навзничь, ударяясь щекой о ковер. Моя Балисарда поворачивается к олову.

— Иди сюда, — кричит она сверху. — Иди сюда, чтобы я могла разбить тебя вдребезги.

— П-Пиппа, я н-н-не хочу больше играть…

Со зловещим смехом она изгибается в замедленной съемке, и молния ударяет в ее вороные волосы, отчего они вспыхивают ужасающим белым светом. Прелестный фарфор, прелестная куколка, твои прелестные часики заводятся. Приди и спаси ее к полуночи, или я съем ее сердце.

По щелчку ее пальца я разлетаюсь на тысячи кусочков, осколки моих глаз взлетают в кукольный домик, где нет ни молний, ни грома, ни раскрашенных лиц, ни фарфоровых ножек.

Здесь есть только темнота.

Она давит мне в нос, в рот, пока я не задыхаюсь от нее — от гниющей плоти и тошнотворно сладкого меда, от ломких прядей волос моей сестры. Они покрывают мой рот, мой язык, но я не могу от них избавиться. Мои пальцы окровавлены и сырые. Сломаны. Ногти исчезли, их заменили деревянные щепки. Они торчат из моей кожи, пока я бью когтями по крышке ее гроба из розового дерева, пока я выкрикиваю ее имя, пока я выкрикиваю имя Рида, пока я кричу и кричу, пока мои голосовые связки не стираются и не срываются.

— Никто не придет нас спасать. — Пиппа медленно, неестественно поворачивает ко мне голову, ее красивое лицо осунулось и стало неправильным. Я не должен был бы видеть в такой темноте, но я могу — я могу, и половины этого не хватает. — Всхлипнув, я закрываю глаза, но она живет и под моими веками. — По крайней мере, ты теперь здесь, — шепчет она. — По крайней мере, мы не умерли в одиночестве.

Mariée ¹¹. .

Слезы текут по моим щекам. Они смешиваются с моей кровью, с моим больным, с ней.

— Пиппа…

— Наши желудки будут в порядке, Селия. — Она прикасается скелетной рукой к моей щеке. — Мы все будем в порядке.

Затем она зарывает эту руку в мою грудь, вырывает сердце и съедает его.

Глава 3

Соломенный Человек

На следующее утро я, словно наглотавшись стекла, крадусь по оружейной, стараясь не шуметь и не кашлять — ведь даже чай Лу не может исцелить ночь криков. Солнце еще не взошло, а мои братья еще не спустились. Если повезет, я успею закончить тренировку до того, как они прибудут к себе, чтобы войти и выйти без зрителей.

Жан-Люк заверил меня, что мне не понадобится обучение в традиционном смысле, но очевидно, что без него я не смогу служить охотником.

Другие Шассеры не тратят времени на книги и ловушки.

Я провожу холодными пальцами по более холодному оружию, едва не уколовшись в темноте. Штормовые тучи заслоняют бледно-серый свет рассвета, проникающий в окна. Скоро пойдет дождь. Еще один прекрасный повод заняться этим делом. Схватив наугад копье, я чуть не разбудил мертвого, когда оно выскользнуло из моей хватки и грохнулось на каменный пол.

— Господни Кости. — Я шиплю эти слова, опускаюсь ниже, чтобы подхватить его, и с трудом поднимаю неудобную и громоздкую вещь обратно на стол. Как кто-то может орудовать таким инструментом, ума не приложу. Мой взгляд устремлен на дверь, на коридор за ней. Если напрячься, то можно услышать негромкие голоса и нежные звуки слуг на кухне, но никто не приходит за ними. Не приходят они и ночью — ни слуги, ни охотника, ни капитан. Мы все притворяемся, что не слышим моих криков.

Взволнованная — теперь уже необъяснимо взволнованная — я выбираю более благоразумный посох. Моя Балисарда по-прежнему надежно спрятана наверху.

Сегодня мне точно не нужно ничего колоть.

Бросив последний взгляд за спину, я на цыпочках пробираюсь к тренировочному двору, где вдоль кованой ограды выстроились соломенные люди и смотрят на меня. К ним присоединяются деревянные столбы с зазубринами и мишени для стрельбы из лука, а также большой каменный стол в центре. Полосатый тент защищает его от непогоды. Жан-Люк и Отец Ашиль часто стоят под ним, негромко и скрытно разговаривая о тех вещах, которыми они отказываются делиться.

Это не касается тебя, Селия.

Пожалуйста, не волнуйся.

Вот только меня, по словам Жан-Люка, ничего не касается, а я волнуюсь — волнуюсь настолько, что избегаю своих собратьев, пробираюсь на тренировочный двор в пять утра. После первой схватки во дворе, случившейся все эти месяцы назад, я быстро понял, что мои навыки охотника лежат… в другом месте.

Например, строить ловушки?

Протерев глаза, я нахмурилась и подошла к первому из соломенных человечков.

Если мой сон прошлой ночью что-то и доказал, так это то, что я не могу вернуться домой. Я не могу вернуться назад. Я могу идти только вперед.

— Верно. — Я сужаю глаза, глядя на неприятное чучело, расширяя свою позицию, как это делают мужчины. Моя юбка — тяжелая синяя шерсть — слегка развевается на ветру. Скручивая шею, я держу посох перед собой обеими руками. — Ты сможешь это сделать, Селия. Это просто. — Я киваю и подпрыгиваю на носочках. — Помни, что говорила тебе Лу. Глаза — я провожу палкой по ушам — снова провожу, на этот раз сильнее «нос», снова провожу «и пах».

Решительно скривив рот, я наношу злобный удар, тыча мужчине в живот. Однако соломинка не поддается, и я с размаху всаживаю противоположный конец посоха себе в живот, выбивая из меня дух. Я переворачиваюсь на спину и осторожно потираю больное место. Горько.

Из дверей оружейной доносятся аплодисменты. Я почти не замечаю его среди раскатов грома над головой, но смех — я не могу его перепутать. Он принадлежит ему. Щеки пылают пунцовым цветом, я поворачиваюсь и вижу Фредерика, который идет ко мне, опираясь по обе стороны на горстку Шассеров. Он ухмыляется и продолжает аплодировать, каждый хлопок его ладоней медленный и выразительный.