Снисходительное выражение лица Фредерика заполняет все мои мысли.

И смущенное Жан-Люка.

Нет. Я с хмурым видом отталкиваю их обоих вместе с сорняками и поднимаюсь на ноги, чтобы еще раз проверить ловушки. Мне не следовало использовать вино. Какая глупая идея…

Мысль обрывается, когда маленькая морщинистая ножка раздвигает ячмень. Мои собственные ноги прорастают корнями. Вскочив, я стараюсь не дышать, когда коричневато-серое существо — едва ли выше моего колена — устремляет свои темные, слишком большие глаза на бутылку вина. Действительно, все в нем кажется каким-то слишком… ну… слишком. Слишком большая голова. Слишком резкие черты лица. Слишком длинные пальцы.

Честно говоря, он похож на картошку.

Подойдя на цыпочках к вину, он, кажется, не замечает ни меня, ни чего-либо еще. Его взгляд устремлен на пыльную бутылку, и он нетерпеливо чмокает губами, тянется к ней своими тонкими пальцами. Как только он заходит в клетку, она с решительным щелчком захлопывается, но лютин лишь прижимает вино к груди и ухмыляется. Два ряда острых зубов сверкают в солнечном свете.

Я смотрю на него с минуту, болезненно очарованная.

А потом уже не могу сдержаться. Я тоже улыбаюсь, наклоняя голову, когда приближаюсь. Он совсем не такой, как я думала, — совсем не отвратительный, с его бугристыми коленками и круглыми щеками. Когда вчера утром с нами связался фермер Марк, он восторженно рассказывал о рогах и когтях.

Наконец глаза лютина переходят на мои, и его улыбка ослабевает.

— Приветствую вас. — Я медленно опускаюсь перед ним на колени, сложив руки на коленях так, чтобы он их видел. — Мне очень жаль, что так вышло, — я указала подбородком на богато украшенную клетку, — но человек, который обрабатывает эту землю, попросил вас и вашу семью переехать. У вас есть имя?

Он смотрит на меня, не мигая, и по моим щекам пробегает жар. Я оглядываюсь через плечо, ища взглядом своих собратьев. Может, я и выгляжу совершенно нелепо, и они бы меня распяли, если бы обнаружили, что я болтаю с лютином, но вряд ли будет правильным заманивать беднягу в ловушку, не представившись.

— Меня зовут Селия, — добавляю я, чувствуя себя глупее с каждой секундой. Хотя в книгах не говорилось о языке, лютины должны как-то общаться. Я указываю на себя и повторяю: — Селия. Сэй-ли⁶.

Он по-прежнему ничего не говорит. Если он вообще им является.

Точно. Распрямив плечи, я хватаюсь за ручку клетки, потому что я смешон и должен пойти проверить другие клетки. Но сначала…

— Если вы выкрутите пробку наверху, — нехотя бормочу я, — бутылка откроется. Надеюсь, вы любите бузину.

— Ты разговариваешь с лютином?

Я вздрагиваю от голоса Жан-Люка, выпускаю клетку и краснею.

— Жан! — Его имя звучит как писк. — Я не слышала тебя.

— Ясно. — Он стоит в сорняках, где я пряталась всего несколько минут назад. Увидев мое виноватое выражение лица, он вздыхает и скрещивает руки на груди. — Что ты делаешь, Селия?

— Ничего.

— Почему я тебе не верю?

— Отличный вопрос. Почему ты не веришь… — Но прежде чем я успеваю закончить, лютин вытягивает руку и хватает меня. Вскрикнув, я дергаюсь и падаю назад — не из-за когтей лютина, а из-за его голоса. Как только его кожа коснулась моей, в голове зазвучали самые странные слова: Larmes Comme Étoiles⁷.

Жан-Люк мгновенно бросается на меня, на ходу выхватывая из ножен свою Балисарду.

— Нет, остановись! — Я бросаюсь между ним и лютином в клетке. — Остановись! Он не причинил мне вреда! Он не хотел причинить мне вреда!

— Селия, — предупреждает Жан-Люк, его голос низкий и разочарованный, — он может быть бешеным…

— Фредерик бешеный. Иди и помаши на него своим тесаком. — Лютину я любезно улыбаюсь. — Прошу прощения, сэр. Что вы сказали?

— Он ничего не сказал…

Я затыкаю рот Жан-Люку, а лютин подзывает меня ближе, протягивая руку через решетку. Проходит несколько секунд, прежде чем я понимаю, что он снова хочет до меня дотронуться.

— О… — Я тяжело сглатываю, не совсем понимая, что происходит. — Ты… да, хорошо.

Жан-Люк хватает меня за локоть.

— Пожалуйста, скажи мне, что ты не собираешься его трогать. Ты даже не представляешь, где он был.

Лютин делает нетерпеливый жест, и, прежде чем я успеваю передумать, протягиваю свободную руку и касаюсь кончиков его пальцев. Кожа у него на ощупь шершавая. Грязная. Как выкопанный корень. Мое имя, — повторяет он потусторонней трелью. Larmes Comme Étoiles.

У меня открывается рот.

— Слезы Как Звезды?

Быстро кивнув, он убирает руку, чтобы снова сжать свое вино, и бросает кинжальный взгляд на Жан-Люка, который насмехается и оттаскивает меня назад. Почти теряя голову от головокружения, я бросаюсь в его объятия.

— Ты его слышал? — спрашиваю я, задыхаясь. — Он сказал, что его имя означает…

— У них нет имен. — Его руки крепко обхватывают меня, и он наклоняется, чтобы посмотреть мне прямо в глаза. — Лютины не говорят, Селия.

Мой взгляд сужается.

— Значит, ты считаешь меня лгуньей?

Он снова вздыхает — всегда вздыхает, — проводит поцелуем по моему лбу, и я слегка смягчаюсь. От него пахнет крахмалом и кожей, льняным маслом, которым он полирует свой

— Балисарда. — Знакомые запахи. Утешительные. — Мне кажется, у тебя нежное сердце, — говорит он, и я понимаю, что он говорит это как комплимент. Это и должно быть комплиментом. — Я думаю, что твои клетки великолепны, и я думаю, что лютины любят бузину. — Он отступает назад с улыбкой. — А еще я думаю, что нам пора идти. Уже поздно.

— Идти? — Я моргаю в замешательстве, опираясь на него, чтобы заглянуть на холм. Его бицепсы слегка напрягаются под моими ладонями. — Но как же остальные? В книгах написано, что в норе может жить до двадцати лютинов. Наверняка Фермер Марк хочет, чтобы мы забрали их всех. — Я хмурюсь, понимая, что голоса моих собратьев уже давно стихли. Действительно, за холмом вся ферма погрузилась в тишину и безмолвие, если не считать одинокого петушиного крика. — Где? — в животе у меня вспыхивает что-то горячее, похожее на стыд, — Где все, Жан?

Он не смотрит на меня.

— Я отправил их вперед.

— Куда?

— В La Fôret des Yeux. — Он прочищает горло и отступает назад, убирая в ножны свою Балисарду, затем снова улыбается и наклоняется, чтобы поднять мою клетку. Через секунду он протягивает мне свободную руку. — Ты готова?

Я смотрю на него, и меня осеняет тошнотворное осознание. Он послал их вперед только по одной причине.

— Они… уже заманили в ловушку остальных лютинов, не так ли? — Когда он не отвечает, я смотрю ему в лицо. Он смотрит на меня внимательно, настороженно, словно я — осколок стекла, которому достаточно одного прикосновения, чтобы разлететься вдребезги. Возможно, так оно и есть. Я больше не могу считать паутинные трещины на своей поверхности, не могу знать, какая трещина меня сломает. Возможно, это будет эта.

— Жан? — повторяю я настойчиво.

Еще один тяжелый вздох.

— Да, — наконец признает он. — Они уже поймали их в ловушку.

— Как?

Покачав головой, он решительно поднимает руку.

— Это не имеет значения. Твои клетки были блестящей идеей, а опыт придет со временем…

— Это не ответ. — Теперь все мое тело дрожит, но я не могу остановить это. Мой взгляд сужается на чисто бронзовой коже его руки, блестящих темных волосах. Он выглядит совершенно спокойным, хотя и неловким, в то время как мои собственные пряди в беспорядке прилипли к шее, а пот стекает по спине. Под грязью мои щеки пылают от напряжения. От унижения. — Как они смогли заманить в ловушку целую нору лютинов? — Еще одна ужасная мысль приходит в голову. — Подожди, а сколько времени у них ушло на это? — Мой голос повышается в обвинительном тоне, и я тычу пальцем ему в нос. — Как долго ты меня ждал?