От ее слов у меня в груди заклокотало, а по шее побежали мурашки от прикосновения сестринской кисти. Я опустилась на край кресла, широко раскрыв глаза.
— Правда?
— Конечно, нет. — Пиппа уронила кисть на шкаф с большей силой, чем нужно. С самым строгим выражением лица она повернула мой подбородок к себе. — Не слушай ее, Селия. Она лжет—
— Конечно, нет, — решительно заявила Эванжелина. — Я скажу вам то же самое, что говорила мне моя мать: les Éternels бродят по улицам при свете луны, охотясь на слабых и соблазняя безнравственных. Вот почему мы всегда спим в сумерках, дорогие, и всегда читаем молитвы. — Когда она продолжила, ее лирический голос возвысился в такт, такой же знакомый, как детский стишок, который она напевала каждый вечер. Ее иголки щелк щелк щелкали в тишине комнаты, и даже ветер затих, чтобы послушать. — Всегда носите серебряный крест и всегда ходите парами. На шее — святая вода, под ногами — освященная земля. Если сомневаешься, зажги спичку и сожги их своим жаром.
Я села чуть прямее. Мои руки дрожали.
— Я всегда читаю молитвы, Эванжелина, но за ужином я выпила все молоко Филиппы, пока она не смотрела. Думаешь, от этого я стала слаще, чем она? А плохие люди захотят меня съесть?
— Глупости. — Насмехаясь, Пиппа провела пальцами по моим волосам, чтобы заново их уложить. Хотя она была явно раздражена, ее прикосновения оставались нежными. Она завязала вороненые пряди красивым розовым бантом и перекинула его через плечо. — Как будто я могу позволить, чтобы с тобой что-то случилось, Селия.
При этих словах в моей груди разлилось тепло и искрящаяся уверенность. Потому что Филиппа никогда не лгала. Она никогда не таскала угощения, не разыгрывала и не говорила того, что не имела в виду. Она никогда не крала мое молоко.
Она никогда не позволит, чтобы со мной что-то случилось.
Ветер еще секунду повисел на улице, поскреб стекла, нетерпеливо ожидая продолжения истории, но так и не успокоился. Солнце полностью скрылось за горизонтом, и над головой взошла осенняя луна. Она залила детскую тонким серебристым светом. Свечи из пчелиного воска, казалось, затрепетали, удлиняя тени между нами, и я сжала руку сестры во внезапно наступившем мраке.
— Прости, что я украла твое молоко, — прошептала я.
Она сжала мои пальцы.
— Я все равно никогда не любила молоко.
Эванжелина долго смотрела на нас, выражение ее лица было непостижимым, когда она поднялась, чтобы вернуть иголки и шерсть в корзину. Она погладила Берди по голове, а затем задула лампу на камине.
— Вы хорошие сестры, обе. Преданные и добрые. — Пройдя через детскую, она поцеловала нас в лоб, прежде чем помочь нам лечь в постель и поднести последнюю свечу к нашим глазам. В ее глазах светились непонятные мне эмоции. — Обещайте мне, что будете держаться друг за друга.
Когда мы кивнули, она задула свечу и собралась уходить.
Пиппа обхватила меня за плечи, притянув к себе, и я прижался к ее подушке. Она пахла ею, как летний мед. Как лекции, нежные руки, хмурые лица и белоснежные шарфы.
— Я никогда не позволю ведьмам заполучить тебя, — яростно произнесла она, гладя меня по волосам. — Никогда.
— И я никогда не позволю им заполучить тебя.
Эванжелина остановилась у двери в детскую и, нахмурившись, оглянулась на нас. Она с любопытством наклонила голову, когда луна скрылась за тучами, погрузив нас в полную темноту. Когда ветка зацепилась за наше окно, я напряглась, но Филиппа крепко обхватила меня другой рукой.
Она не знала.
Я тоже не знала.
— Глупые девчонки, — прошептала Эванжелина. — Кто говорил о ведьмах?
А потом она ушла.
Глава 1
Пустые Клетки
Я поймаю это отвратительное маленькое существо, если оно меня убьет.
Смахнув со лба выбившуюся прядь волос, я снова приседаю и настраиваю механизм ловушки. Вчера ушло несколько часов на то, чтобы срубить иву, обрезать ветки, покрасить дерево и собрать клетки. Чтобы собрать вино. Еще больше часов ушло на то, чтобы прочитать все тома в Башне Шассеров о лютинах. Гоблины предпочитают ивовый сок другим сортам — что-то в его сладком аромате, и, несмотря на свой грубый вид, они ценят в жизни все самое лучшее.
Отсюда и расписные клетки, и бутылки с вином.
Когда сегодня утром я прицепила телегу к своей лошади, нагрузив ее тем и другим, Жан-Люк посмотрел на меня так, будто я сошла с ума.
Возможно, я и в самом деле сошла с ума.
Я, конечно, представляла себе жизнь охотника и охотницы как нечто более значительное, чем приседание в грязной канаве, пот в плохо сидящей униформе и выманивание алкоголем с поля зазевавшегося хобгоблина.
К сожалению, я ошибся с размерами, и бутылки с вином не поместились в нарисованные клетки, и мне пришлось разбирать каждую из них на ферме. Смех Шассеров до сих пор звучит в моих ушах. Им было все равно, что я старательно училась пользоваться молотком и гвоздями для этого проекта и что в процессе я покалечила себе большой палец. Их не волновало и то, что золотую краску я купил на собственные монеты. Нет, они видели только мою ошибку. Моя блестящая работа превратилась в хворост у наших ног. И хотя Жан-Люк поспешно попытался помочь нам собрать клетки как можно лучше, не обращая внимания на остроумные комментарии наших братьев, вскоре прибыл разгневанный фермер Марк. Как капитан Шассеров, Жан должен был его утешить.
А мне нужно было в одиночку справиться с охотниками.
— Трагедия. — Нависая надо мной, Фредерик закатил свои блестящие глаза и ухмыльнулся. Золото в его каштановых волосах сверкало в лучах раннего солнца. — Хотя они очень красивые, мадемуазель Трамбле. Как маленькие кукольные домики.
— Пожалуйста, Фредерик, — сказала я сквозь стиснутые зубы, пытаясь собрать осколки юбки. — Сколько раз я должна просить вас называть меня Селия? Здесь мы все равны.
— Боюсь, что как минимум еще раз. — Его ухмылка заострилась до острия ножа. — В конце концов, ты же леди.
Я пошла через поле и спустилась с холма, скрывшись из виду — подальше от него, от всех них, — не говоря больше ни слова. Я знала, что спорить с таким человеком, как Фредерик, бессмысленно.
Ты же леди, в конце концов.
Имитируя его глупый голос, я доделываю замок на последней клетке и стою, любуясь своей работой. Грязь покрывает мои сапоги. Она испачкала шесть дюймов моего подола, но в моей груди все еще теплится чувство триумфа. Осталось недолго. Лютины в ячмене Фермера Марка скоро учуют ивовый сок и пойдут по его следу. Когда они увидят вино, то отреагируют импульсивно — в книгах говорится, что лютины импульсивны, — и войдут в клетки. Ловушки захлопнутся, и мы перевезем назойливых тварей обратно в La Fôret des Yeux5, где им и место.
Все очень просто. Как украсть конфету у ребенка. Не то чтобы я действительно украла конфету у ребенка, конечно.
Выдохнув, я положила руки на бедра и кивнула с большим энтузиазмом, чем обычно. Да. Грязь и тяжелый труд определенно того стоили. Пятна с моего платья сойдут, а еще лучше — я поймаю и переселю целую нору лютинов без вреда для здоровья. Отец Ашиль, новоиспеченный архиепископ, будет гордиться. Возможно, Жан-Люк тоже. Да, это хорошо. Надежда продолжает разгораться, пока я прячусь за сорняками на краю поля, наблюдая и ожидая. Все будет идеально.
Это должно быть идеально.
Проходит несколько мгновений без движения.
— Давай. — Голос низкий, я осматриваю ряды ячменя, стараясь не теребить Балисарду на поясе. Хотя прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я дал священную клятву, сапфировая рукоять все еще кажется странной и тяжелой в моих руках. Чужеродный. Моя нога нетерпеливо постукивает по земле. Температура стала не по сезону теплой для октября, и пот струйками стекает по моей шее. — Ну же, ну же. Где ты?
Мгновение тянется, за ним следует другое. А может, и три. Десять? За холмом мои собратья улюлюкают и кричат над шуткой, которую я не слышу. Я не знаю, как они собираются ловить лютинов — никто не пожелал поделиться своими планами со мной, первой и единственной женщиной в их рядах, — но мне это и не важно. Мне точно не нужна их помощь, как и аудиенция после фиаско с клеткой.
