Хотя мои глаза сужаются, я сопротивляюсь желанию опустить рукав на свою ленту. Потому что мне нечего стыдиться, и, кроме того, мне не очень нравится это презрительное маленькое существо и его мнение. Конечно, я всегда знала, что кошки довольно замкнуты — за исключением тех, что живут на этом острове, — но эта выигрывает.

— Знаете, это не самый худший из грехов. Заботиться о ком-то.

Он делает паузу в облизывании задней лапы, чтобы подмигнуть мне.

— Это то, что, по-твоему, происходит? Вампиры заботятся о вас?

— Не говорите глупостей…

— О, хорошо. Тогда мы согласны. — Он продолжает облизывать себя в довольно оскорбительной манере, заботясь о том, чтобы подарить мне свою заднюю часть. — Я на мгновение забеспокоился, но было бы довольно абсурдно — даже бредово — для любого из нас притворяться, что вампир преследует ваши интересы. Даже ваш любимый мсье Марк отравил меня в порыве злобы, а ведь мы с ним жили в одной утробе.

Невольно я бросаю взгляд на дверь магазина, но из-за нее не доносится ни звука. Ни шагов. Ни голосов. Ни криков страдания, ни воплей восстания. Возможно, небесные вампиры оставили лавку в покое, а возможно — что более вероятно — я просто не слышу их; мсье Марк ведь признался, что встречался с ведьмой. Возможно, на эту дверь наложены чары, и они тоже меня не слышат, а значит…

Подойдя к потрепанному письменному столу, я как можно незаметнее отодвигаю стоящие там коробки.

Не мешало бы пошарить вокруг. Хотя мой обыск в кабинете Михаля не принес серебряного креста, он все равно оказался полезным, а мсье Марк, похоже, не так щепетилен в отношении своих вещей, как благосклонный правитель Реквиема. В конце концов, он отравил своего брата-вампира. Может ли он по-прежнему владеть тем, что использовал? Порошкообразный мышьяк? Ягоды паслена?

Крысиный помет?

Пожалуйста, пусть это будут крысиные экскременты.

— Вы соблазнили жену своего брата—. Решив сохранить непринужденность, я провожу рукой по хрустальному флакону с чернилами и перу с павлиньим пером в поисках чего-нибудь необычного. Грубоватый портрет двух девочек-подростков — предположительно дочерей мсье Марка — стоит в гордом обрамлении за портфелем в кожаном переплете, доверху наполненным набросками. — У него были все основания злиться на вас.

— Да, но он украл мой любимый карманный платок.

Моя рука замирает на ручке ящика стола, и я вытягиваю шею, чтобы недоверчиво посмотреть на него.

— Вы не можете говорить серьезно.

— В отличие от чего?

— Вы разрушили брак своего брата, потому что он украл ваш любимый карманный платок? — Я качаю головой и продолжаю поиски, теперь уже в ящике мсье Марка. — Это подло, д'Артаньян. Вам должно быть стыдно за то, что вы и вампир, и кот.

— Хотя, если хотите знать, я разрушил не его брак. Его человеческая жена умерла задолго до того, как кто-то из нас перешел в вампиры, и она никогда не позволяла себе подобных выходок.

Он с отвращением смотрит на меня своими огромными янтарными глазами, и хотя он никак не может этого знать — он не умеет читать мысли — тень сомнения все равно проносится у меня в груди в ответ. Нет. Стыд. Всего несколько минут назад я радовалась мысли о том, что Одесса причинит боль этому небесному вампиру, так кто я такая, чтобы стыдить д'Артаньяна за его поведение?

Горло сжимается от осознания этого.

Мне нужно как можно скорее покинуть этот остров.

Словно почувствовав мои мрачные мысли, д'Артаньян говорит:

— Однако, если говорить о презренном поведении, не спрятал ли мой брат ваше платье в своем столе? Может быть, среди конвертов завалялось вечернее платье?

Я едва не захлопываю пальцами ящик стола, поспешно закрывая его.

— Конечно, нет, — говорю я быстро — слишком быстро — и, широко улыбаясь, ненавижу себя за то, что одной рукой похлопываю по ближайшей коробке с одеждой, а другой засовываю чистый лист пергамента в карман. Он шуршит о чернильницу и павлинье перо, уже находящиеся там. — Я просто надеялась увидеть свой костюм перед Кануном Всех Святых. Он здесь, в мастерской? Он уже закончил его?

Если бы кошка могла закатить глаза, она бы это сделала.

— По крайней мере, у вас хватило бы ума украсть не только перо.

— Прошу прощения?

— Глупость вам не к лицу. — Наконец он заканчивает принимать ванну, одаривая меня своим безраздельным — и, честно говоря, неудобным — вниманием. — Тогда продолжайте. Я не стану вас останавливать. Полагаю, вы намерены раздобыть оружие для какой-нибудь безумной попытки побега — разумеется, не понимая, что никакое оружие в этом магазине вам не поможет.

Теперь моя очередь уделить ему все свое внимание. Ведь он не сказал никакое оружие вообще; он сказал никакое оружие в этом магазине, а д'Артаньян не похож на человека, который говорит не подумав.

— К вашему сведению, у меня есть план, — говорю я ему. — Или, по крайней мере, — отбросив все попытки утонченности, я распахиваю шкаф рядом со столом, чтобы расширить поиск, — я нахожусь в процессе его разработки, и он вовсе не безумный. На самом деле все довольно просто.

— Это связано с пером и чернилами в вашем кармане?

— Возможно.

— Тогда я с сожалением вынужден сообщить вам, глупая девочка, что в отправке письма на Реквием нет ничего простого.

Я быстрым шагом направляюсь к книжному шкафу, вытаскивая каждый фолиант в надежде что-нибудь отковырнуть. Возможно, пачку порошка или потайной рычаг.

— Глупости. Разве у вас нет птичника?

— Конечно, у нас есть птичник, но он находится на северном берегу острова, который, если вы не заметили таких пустяков, как бунт и мятеж, больше не является безопасным. На улицах неспокойно, и горожане жаждут мученика. Без защиты Михаля вы будете… помечены.

Помечены.

Это слово должно поднять волосы на моей шее, но я возвращаю последнюю книгу на полку, а затем поворачиваюсь лицом к остальной части комнаты, с тревогой осматривая тесное пространство. Несмотря на довольно неожиданное предупреждение д'Артаньяна, здесь нет настоящих защитных средств. Михаль пометил меня, как только увидел алый плащ Коко. С ним я в безопасности не больше, чем на улице.

Опустившись на колени, я с нарастающим отчаянием начинаю ощупывать доски пола.

Мсье Марк и Одесса могут в любую секунду прервать эту беседу, а если и не прервут — мой взгляд устремлен на заднюю дверь, где первый организует доставку, — то Димитрий скоро будет здесь. Пальцы скребут по дереву, и разочарование вновь дает о себе знать. Возможно, д'Артаньян вовсе не хотел намекнуть на секретное оружие, а может, и хотел, и теперь с удовольствием наблюдает за тем, как я ползаю на руках и коленях.

— Вы портите платье, — презрительно говорит он, — и к тому же похожи на девочку со спичками. Вы знакомы с этой сказкой? Я читал ее своим племянницам каждый вечер. Она о надеждах и мечтах умирающего ребенка…

— Хотя я ценю вашу заботу, д'Артаньян, — говорю я сквозь стиснутые зубы, — мне нет дела до моего платья, и я не нуждаюсь в вашем ободрении. Я предупрежу своих друзей о том, что их здесь ждет. Конечно, я не жду от вас понимания, но… — Что-то яркое мелькает в моем поле зрения, и я останавливаюсь, резко поворачиваясь к нижней части стола мсье Марка. Глаза сужаются на секунду-две, и я наклоняюсь ближе, чтобы рассмотреть. Странно. Длинный, острый и узкий, он похож на какую-то… булавку, только…

Нет.

Мои глаза расширяются, когда я вскакиваю на ноги, ударяюсь черепом о стол и едва не падаю на колени, сжимая макушку сквозь слезы. Потому что это вовсе не булавка.

Это кол.

И не просто кол. Это серебряный кол, и я не знаю, плачу ли я от боли или от восторга, от беспокойства или от ликования. Впрочем, это неважно: схватив орудие с земли, я сопротивляюсь желанию расцеловать д'Артаньяна во все его язвительное лицо. Потому что теперь не может быть никаких сомнений — если мсье Марк так старался его спрятать, этот кол должен быть опасен. Серебро должно быть опасным.