Что ж, сводный брат Бо и моя первая любовь.

Мой рот едва не раскрывается при виде их. Когда-то я относилась бы к каждому из них с подозрением и страхом — особенно к Риду, но битва при Цезарине все изменила. Словно прочитав мои мысли, он поднимает руку в неловком взмахе.

— Я сказал им, что мы должны были сначала послать записку.

Из всей группы только Рид остался без официального титула, но его репутация самого молодого капитана Шассеров по-прежнему преследует его. Конечно, это было давно. До битвы. До того, как он нашел своих братьев и сестер.

До того, как он открыл в себе магию.

Моя улыбка, однако, теперь совсем не принужденная.

— Не будьте смешными. Я рада всех видеть.

— Взаимно. — Поцеловав меня в щеку, Коко добавляет: — Если только ты запретишь Бо рассказывать о его прежних подвигах. Поверь мне, он будет единственным, кому они понравятся.

— О, я не знаю. — Лу встает на цыпочки, чтобы поцеловать меня в другую щеку, и я ничего не могу с собой поделать — инстинктивно я обнимаю их обоих до костей. — Мне очень понравилось слушать о его рандеву с пселлизмофилией⁹, — заканчивает она приглушенным голосом.

Когда я отпускаю их, от моей груди к конечностям распространяется тепло, а Бо хмурится и гладит Лу по затылку.

— Мне не следовало рассказывать тебе о нем.

— Нет. — Она смеется от удовольствия. — Не стоило.

Тогда они все поворачиваются ко мне.

Хотя, возможно, это четыре самых влиятельных человека во всем королевстве — если не самые влиятельные — они стоят в тесном коридоре возле моей комнаты, как будто ожидая, что я заговорю. Несколько неуклюжих секунд я смотрю на них в ответ, не зная, что сказать. Ведь они никогда раньше не посещали меня здесь. Церковь редко пускает посетителей в Башню Шассеров, а у Лу, Коко и Рида — у них больше, чем у других, причин никогда больше не переступать порог нашего дома.

Ты не должна позволить ведьме жить.

Хотя Жан-Люк сделал все возможное, чтобы убрать эти ненавистные слова после битвы при Цезарине, их слабый отпечаток до сих пор омрачает вход в общежития. Когда-то мои братья жили по этому писанию.

Лу, Рид и Коко чуть не сгорели за это.

Не понимая, что происходит, я наконец открываю рот, чтобы спросить:

— Не хотите ли войти? — Как вдруг колокол катедрального собора Сен-Сесиль Де Цезарин звонит вокруг нас. От этого звука тепло в моей груди только усиливается, и я одинаково оглядываю всех четверых. Нет, на пятерых. Хотя Жан-Люк смотрит на всех с молчаливым неодобрением, именно он должен был пригласить их, даже если это означало пропуск мессы. Когда колокол наконец умолкает, я спрашиваю: — Правильно ли я понимаю, что никто не планирует посетить службу этим вечером?

Коко ухмыляется в ответ.

— Похоже, мы все простудились.

— И мы знаем, как это лечить. — Подмигнув, Лу достает из плаща бумажный пакет и держит его наперевес, с явной гордостью потрясая его содержимым. Под ее пальцами яркими золотыми буквами сверкает надпись КОНДИТЕРСКАЯ ПАНА, а коридор наполняют пьянящие ароматы ванили и корицы. У меня перехватывает дыхание, когда Лу достает из пакета липкую булочку и втискивает ее мне в руку. — Они отлично подходят и для дерьмового дня.

— Язык, Лу. — Рид бросает на нее острый взгляд. — Мы все еще в церкви.

В руках у него красивый букет из хризантем и анютиных глазок, перевязанный розовой лентой. Когда я ловлю его взгляд, он качает головой с небольшой, вымученной улыбкой и предлагает его мне через плечо Коко. Прочистив горло, он говорит:

— Ты все еще любишь розовый, верно?

— Кому не нравится розовый? — спрашивает Лу одновременно с тем, как Коко достает из своего алого плаща колоду карт.

— Все любят розовый, — соглашается она.

— А я не люблю розовый. — Не желая уступать, Бо с размаху вручает бутылку вина, которую он прятал за спиной. — Теперь выбирай свой яд, Селия. Что ты выберешь: пирожные, карты или вино?

— А почему бы не все три? — Темные глаза сверкают злым юмором, и Коко отбивает его бутылку своими картами. — А как вы объясните подушку на вашей кровати, если вам не нравится розовый цвет, ваше величество?

Не выдержав, Бо отодвигает ее карты в сторону горлышком своей бутылки.

— Моя младшая сестра вышила для меня эту подушку, как вы прекрасно знаете. — А мне он нехотя добавляет: — И все три известны как средство от душевной боли.

Душевную боль.

— Это, — говорю я с сожалением, — прекрасная фраза.

Жан-Люк, ощетинившись, делает шаг вперед и забирает колоду карт и бутылку вина, прежде чем я успеваю выбрать что-то одно.

— Вы все сошли с ума? Я пригласил вас сюда не для того, чтобы играть в азартные игры и пить…

Коко закатывает глаза.

— Разве они не пьют вино внизу в этот самый момент?

Жан-Люк хмурится на нее.

— Это другое, и ты это знаешь.

— Продолжайте говорить себе это, Капитан, — говорит она своим самым сладким голосом. Затем она поворачивается ко мне, жестом показывает на конфискованные карты и вино и добавляет: — Считай это прелюдией к празднованию твоего дня рождения, Селия.

— Если кто и заслужил три дня разврата, так это ты. — Хотя она все еще ухмыляется, выражение лица Лу немного смягчается, когда она продолжает. — Однако если ты предпочитаешь остаться сегодня одна, мы тебя полностью понимаем. Только скажите, и мы оставим вас.

По щелчку ее запястья и резкому запаху магии чашка сменяется липкой булочкой в моей руке, а пар закручивается в идеальные спирали от свежезаваренного мятного чая. Еще один щелчок — и на месте цветов Рида появляется стеклянный фужер с медом.

— Для твоего горла, — просто говорит она.

Я удивленно смотрю на них.

Конечно, я уже сталкивалась с магией — как с хорошей, так и с плохой, — но она не перестает меня удивлять.

— Я не хочу, чтобы вы уходили. — Слова вылетают из меня слишком быстро, слишком охотно, но я не могу заставить себя притвориться иначе, вместо этого поднимаю чай с медом и беспомощно пожимаю плечами. — Я имею в виду… скорее, спасибо, но мне вдруг стало гораздо лучше.

Вечер с картами и пирожными — именно то, что мне нужно после этого ужасного дня, и мне хочется расцеловать Жан-Люка в губы за это предложение — за исключением, конечно, того, что я только что поступила ужасно грубо, отказавшись от подарков Лу. Я быстро поднимаю чашку и глотаю огромную порцию обжигающей жидкости.

Горло обжигает, и я едва не задыхаюсь, когда в комнату вбегают остальные.

Жан-Люк обеспокоенно гладит меня по спине.

— Ты в порядке?

— В порядке. — Задыхаясь, я бросаю чашку с чаем на стол, а Лу выдвигает стул и усаживает меня на него. — Я просто обожгла язык. Не о чем беспокоиться…

— Не будь смешной, — говорит она. — Как можно нормально наслаждаться шоколадными эклерами с обожженным языком?

Я с надеждой смотрю на пакет с кондитерскими изделиями.

— Ты принесла шоколад?

— Конечно, принесла. — Она переводит взгляд на Жан-Люка, который стоит позади меня с довольно мятежным выражением лица. — Я даже принесла канеле¹⁰, так что ты можешь больше не хмуриться. Если мне не изменяет память, ты любишь ром, — добавляет она с ухмылкой.

Жан решительно качает головой.

— Я не люблю ром.

— Продолжайте говорить себе это, Капитан. — Острым ногтем Коко укалывает кончик указательного пальца, пуская кровь, и нас снова охватывает аромат магии. В отличие от Лу и ее Белые Ведьмы, которые черпают магию из земли, Коко и ее сородичи держат ее в своих телах. — Вот. — Она макает кровь на мой палец, а затем выливает на него каплю меда. — Лу права — ничто так не портит жизнь, как обожженный язык.

Я не смотрю на Жан-Люка, когда подношу кровь и мед к губам. Он, конечно, не одобрит. Хотя Шассеры добились значительных успехов в своей идеологии — в немалой степени благодаря Жан-Люку, — магия и в лучшие времена заставляет его чувствовать себя неловко.