Димитрий бежит за ней без приличий, но прежде чем он успевает заговорить, я поднимаюсь на ноги, принимая серьезный, умоляющий вид.

— Но я человек, Одесса. Михаль не может ожидать, что я буду жить в таких условиях до Кануна Всех Святых. В этой темноте и сырости я могу подхватить болезнь — возможно, даже умереть. Неужели он хочет именно этого? Чтобы я умерла до того, как послужила его цели?

— А технически, — Димитрий подхватил ее у подножия лестницы, обхватил рукой за талию и закружил, — мы останемся на территории замка. Она будет в полной безопасности, пока мы не выйдем за пределы внутренних стен. Все в выигрыше. Не так ли, мадемуазель Трамбле?

Я горячо киваю.

— Вы говорили, что от меня пахнет грязной шваброй.

Одесса сужает глаза.

— Я приняла вас за умную, но, похоже, Михаль прав — у вас есть желание умереть, и я не стану вам в этом помогать.

— О, не надо так драматизировать. — Дмитрий обхватывает ее щеки ладонями, сверкая очаровательной улыбкой. Его зубы очень белые. Очень острые. — Михаль никогда не бывает прав, и, кроме того, он никогда не узнает, что мы уехали. У него сегодня есть дела поважнее, чем патрулировать восточное крыло.

На кончике моего языка вертится сотня вопросов, но я сдерживаюсь, не желая испытывать судьбу так быстро. Одесса уже выглядит так, будто готова нанизать кого-то на шампур. Она хмурится между мной и Дмитрием, ее щеки все еще зажаты между его широкими ладонями.

— Это ужасная идея.

Димитрий мгновенно отпускает ее, его ухмылка становится триумфальной.

— Все лучшие идеи такие.

— Я хочу, чтобы было отмечено, что я возражала.

— Разумеется.

— Когда Михаль узнает, он спустит с тебя шкуру, и я не стану вмешиваться.

— Можешь носить мою шкуру как шляпу.

— Ты кретин. — Она отталкивает его и идет к одной из шелковых занавесок. За ними скрывается огромная ванна. Она дергает за кисточку с бахромой, и откуда-то сверху раздается глубокий гонг. Оглянувшись через плечо, она спрашивает: — Ну что? Ты идешь, Селия, или Михаль пойдет по следам твоего зловония к мсье Марку?

Я прыгаю вперед как раз в тот момент, когда Дмитрий издает возмущенный возглас.

— Почему она может называть тебя Селией?

Три четверти часа спустя я, одетая в платье и плащ из одесского гардероба, прохожу через замок под руку с Одессой и Димитрием. Они вводят меня в обширный двор, откуда открывается вид на холм с высоты птичьего полета — и на то, что кажется скрытой деревней.

Я разеваю рот в неподдельном благоговении.

На севере, востоке и юге возвышаются искусно вырезанные каменные валы, защищающие маленькие дома и магазины, а четвертую и последнюю стену деревни образует сам замок. На каждом столбе высятся гаргульи. Они смотрят на нас свысока, в их открытых ртах трещит пламя, а по каменным телам карабкается плющ. Хотя лианы и цветы смягчают их суровые черты, они не могут замаскировать чешую, зубы и рога горгулий. Мой взгляд падает на трехглазую ворону с рынка, которая клюет одно из их ушей, теряет терпение и перепрыгивает на соломенную крышу l’apothicaire³³. Когда над головой гремит гром, она с возмущенным карканьем взъерошивает крылья.

Внизу две кошки выходят из тени и наблюдают за мной.

Нет. Я внутренне содрогаюсь от ужаса. Чтобы наблюдать за нами.

Одесса поправляет свой зонтик как раз в тот момент, когда начинается дождь.

— Замечательно, — холодно говорит она, ведя меня по мощеной улице и не расставаясь со своим зонтом. Димитрий протягивает свой, многострадально глядя на сестру. — Не начинай с меня, Димитрий. Мы уже опаздываем, а мсье Марк не терпит опозданий. Это признак плохого характера, — ее глаза сужаются между нами двумя, — а он прекрасно разбирается в характере.

Димитрий закатывает глаза.

— Ты не растаешь, Одесса.

— И откуда ты знаешь? — Она смотрит на грозовые тучи над головой, и в ответ вспыхивает молния. Раскаты грома сотрясают землю. — Усталость Гиграла очень реальна. Может, я и не расплавлюсь, но мои волосяные луковицы действительно расширятся от избытка влаги, вызывая тусклость, хрупкость, ломкость и…

— Столь необходимого смирения, — заканчивает он. А мне он с ухмылкой добавляет: — Это Старый Город. Только вампирам позволено жить в этих священных стенах — и только самым почитаемым и уважаемым родам. Эти дороги почти такие же древние, как и сам Михаль.

Даже здесь, похоже, мне не удастся убежать от него — или от кошек. Несмотря на дождь, они следуют за нами на бесшумных лапах, их глаза похожи на лампы и немигающие.

И все же, когда я вглядываюсь в узкие, извилистые улочки — мох между булыжниками, железные шпили, треснувшая синица — я не могу удержаться и не подпрыгнуть на носочках. Совсем чуть-чуть. Одесское мыло с календулой смыло с моей кожи многолетнюю грязь, а завтрак притупил острый край голода. Я могу не обращать внимания на кошек. В конце концов, еще несколько часов назад я думала, что не доживу до заката, и вот я здесь, прогуливаюсь по древней сверхъестественной деревушке с двумя существами, которые знают ее лучше всех. Что может лучше раскрыть их слабости, чем ходить среди них?

Не кажется ли вам, что вы играете в переодевание?

Фредерик считал, что мой взгляд лани означает неумелость. Он считал, что я никогда не смогу помочь нашему братству, никогда не смогу стать его частью, а Шассеры даже не знают о существовании вампиров. Возможно, ланины глаза и платья — именно то, что им было нужно все эти годы.

Я осторожно протягиваю руку к бабочке-монарху, порхающей под моросящим дождем. Я не хочу спугнуть ее — или Димитрия — неправильным вопросом. Неважно, что белые крапинки на кончиках ее крыльев, кажется, моргают мне, как… как глаза. Я быстро отворачиваюсь.

— А другие жители… они пришли сюда добровольно?

Дмитрий легко ловит бабочку и кладет ее мне на ладонь. Она больше не моргает — слава Богу, — но ее оранжевый цвет все равно кажется слишком ярким на фоне темного кружева моей перчатки, приглушенного серого цвета неба и улицы.

— Все, кто населяет Реквием, решили сделать свой дом здесь, мадемуазель Трамбле.

— Но была ли у них вся информация? Знали ли они, что их соседи окажутся вампирами? Знали ли они, что вы будете питаться ими?

— Вы задаете ужасно много вопросов. — Одесса бросила косой взгляд в сторону Дмитрия. — И вам не стоит ей потакать. Михаль и так будет в ярости…

— Никто не заставлял тебя приходить, дорогая сестра.

Она насмехается.

— Кто-то должен защищать твою шею, раз уж ты так настойчиво хочешь высовывать ее как можно дальше и чаще.

Димитрий усмехается, наклоняя голову к паре Вечных, которые чопорно кланяются и ему, и его сестре.

— И почему бы нам не ответить на ее вопросы? Разве не ты всегда говоришь, что любопытство убило кошку, но…

— Удовлетворение вернуло ее обратно, — раздраженно заканчивает она. — Это другое дело, и ты это знаешь.

— Да ладно, Дес. Кому она собирается рассказать? — А мне он добавляет, понизив голос: — Покинуть этот остров можно только на корабле, а в доках полно вампирских дозорных — они убьют тебя еще до того, как ты коснешься сходен.

Мой желудок скручивается, и я отпускаю бабочку на волю ветра. Она по спирали взлетает вверх к ворону, который тут же ее съедает.

— Я так и предполагал.

Он поворачивается к Одессе с самодовольной улыбкой.

— Видите? Она лучше знает, как бежать. И чтобы ответить на ваш вопрос, — он дружески сжимает мою руку, — их предки иммигрировали много веков назад, но Михаль дал каждой семье право выбора, прежде чем привезти их сюда.

— Какой выбор он мог им предоставить? И как они могли отказаться? По словам Одессы, Михаль ревностно хранит тайну этого места. Он бы убил каждого, кто узнал бы о его существовании.

Хотя Одесса слегка напрягается от моего тона, она делает вид, что рассматривает свое отражение в окне le chapellerie³⁴, когда мы проходим мимо.