Как я и предполагал, от похода к психологу она отказалась напрочь, а я не собираюсь настаивать. Ни за что в жизни не стану на неё давить.

Входя в квартиру, слышу тихую попсятину и, тяжело вздохнув, иду на звук. Моя девочка сидит на подоконнике, закутавшись в плед, с чашкой чая и смотрит в окно. На моё появление даже не реагирует. Пересекаю разделяющее нас пространство и тихо зову, чтобы не напугать:

— Насть.

Она тут же поворачивается и улыбается, отставляя чай в сторону.

— Привет, любимый. — тянет ко мне руки, и я шагаю к ней. Едва смыкает пальцы на пояснице, кладу ладони на её щёки и нежно целую. Да, в последнее время только скромные поцелуи, потому что ей противопоказана физическая нагрузка, а мы оба знаем, чем заканчиваются наши страстные поцелуи. — Я скучала, Тёма. — шепчет тихо, сжимая лодыжками мои бёдра.

— Я тоже, родная.

— Как тебе удалось выбить дату?

— Тебе лучше не знать, маленькая. Главное, что мы поженимся, как и хотели, в этом году. Когда по магазинам поедем?

Она отводит взгляд, а потом и вовсе отворачивается к окну.

— Артём, я думала над твоими словами по-поводу переезда. — толкает шёпотом, наблюдая за снежинками. — Может, нам действительно стоит уехать из Питера? Сколько можно трястись от страха? Я даже в академию не могу вернуться. Наверное, лучше забрать документы. Уверена, что в Карелии можно найти что-то подходящее, а если нет, то переведусь на юридический или ещё куда-нибудь. К тому же...

Не позволяю закончить, крепко прижимая одной рукой к себе, а второй поднимаю её голову вверх, пока взглядами не сталкиваемся. Она так громко выдыхает, что вибрациями по моему телу воздух идёт.

— Какой на хрен юридический, Настя? Следственный комитет — твоя мечта. И я уверен, что ты станешь отличным следаком. Это же твоё призвание. К тому же в академке ты никогда не будешь одна. Если надо, то я телохранителя тебе найму.

— Серьёзно, Артём? — тянет вверх одну бровь, выражая неверие. — Ты меня сам из дома не выпускаешь, а теперь предлагаешь вернуться на учёбу?

Понимаю же, что она права. Настя с ума сходит в четырёх стенах. Не глядя на то, что у нас постоянно торчит то Тоха, то Вика, то будущая тёща, последняя вообще с завидной периодичностью является, а точнее каждый грёбанный день, что меня начинает конкретно так напрягать, любимая здесь как узник в тюрьме. И не потому, что боится выходить, а потому, что этого боюсь я. Блядь, трус, знаю, но сделать с этим нихера не могу.

Девушка снова отворачивается к окну и ведёт пальцами по стеклу следом за сползающей снежинкой.

— Как на счёт прогулки, родная? — высекаю, ловя её левую руку и разминая пальцами ладонь.

Гипс сняли ещё на прошлой неделе, но пальцы всё ещё плохо слушаются, поэтому приходится делать постоянные разминки и массажи.

Впрочем, я занимаюсь этим с удовольствием.

Моя девочка оборачивается и переспрашивает с сомнением:

— Прогулки?

— Да, любимая, прогулки. — сиплю, придвигаясь к ней, пока между нами не остаётся расстояния. — Хватит уже вести себя, как шизик. А тебе торчать в квартире, как в клетке. Вечно я тебя прятать не смогу.

— Тёмочка! — кричит, бросаясь мне на шею.

Едва успеваю перехватить её задницу, чтобы не слетела с подоконника. Она обвивает ногами поясницу, отчего мой член вжимается ей прямо в промежность. Тяжело сглатываю вязкую слюну, опуская её обратно. Вот только спасает слабо, потому что ведьма продолжает сжимать меня ногами, не позволяя отстраниться.

— Настя. — толкаю хрипло, предпринимая новую попытку. — Не заводи меня. Ещё рано.

Она только шире растягивает рот в улыбке и тянется вверх. Едва между нашими лицами остаётся расстояние одного вдоха, быстро тарахтит сиплыми интонациями, вызывающими новый прилив похоти в моём теле:

— Не рано, Тёма. Я сегодня говорила с Виктором Андреевичем. Он сказал, что мы можем заниматься с тобой любовью, если не будем перегибать палку.

Не только член, но и каждая грёбанная клетка в моём теле жаждет немедленно утащить её в спальню, сорвать с нас обоих шмотки и овладеть горячим, мягким, податливым телом моей девочки, но я гашу всё это на корню.

— Не будем спешить, маленькая. — выбиваю, обжигая губы её рваным дыханием.

— Только не говори, Тёма, — шелестит, обводя языком контур моих губ, в то время как ногтями скребёт шею и плечи, — что не хочешь меня. — толкается ближе, упираясь пышущей жаром промежностью в налитый кровью половой орган.

Весь воздух с хрипом лёгкие покидает, а новой порцией забиться не удаётся, как ни стараюсь. Только поверхностно получается урвать кислород. Глубже вдавливаю пальцы в упругую задницу и, высунув свой язык, обрисовываю сладкие губы своей девочки по кругу. Мотор определённо решил суициднуться, долбясь на пределе.

Настя ловит губами мой язык и принимается посасывать, загоняя руки под мою толстовку и водя пальчиками по прессу.

Блядь, мы уже три недели даже нормальных поцелуев себе не позволяем, не говоря уже о большем. После той ночи у Егора никакой близости у нас не было, потому что врачи категорически запретили Насте любую физическую активность.

Закидываю руки на скрещённые на пояснице ноги, размыкая плен, и отступаю на пару шагов назад. Обоюдно дышим так, будто стометровку бежали. Отвожу взгляд от малышки, потому что возбуждённые твёрдые соски чётко выделяются под тканью футболки.

— Тёма. — шипит девушка, спрыгивая с подоконника и направляясь ко мне с самым что ни на есть угрожающим видом.

Позволяю себе лёгкую улыбку, а потом крепко сжимаю её в объятиях, блокируя движения. Вот только ведьма не оставляет попыток вырваться и продолжить начатое.

— Родная, — выдыхаю сипом, — я тебя очень хочу, но пойдём сейчас прогуляемся, а ночью я отдам тебе все долги.

Она тут же замирает и вскидывает голову с горящими глазами.

— Значит ты не собираешься и дальше ждать?

Кладу ладонь на её затылок и врываюсь языком в рот, с голодом и жадностью засасывая свою девочку. Наши языки в таком жарком танце сплетаются, что член до боли кровью перекачивает, но мне сейчас не до этого.

Разрывая поцелуй, задыхаемся.

— Блядь, Настя, какой на хрен ждать? Прикалываешься что ли? Я тебя, сука, до трясучки хочу. Меня каждую минуту растаскивает от того, что я не могу оказаться в тебе. — на её скулах расцветают два красных пятна. А я то думал, что краснеть она разучилась, но как же, мать вашу, я от этого тащусь. — Я давно понял, малыш, что ты не фарфоровая кукла, которая рассплется от одного неосторожного касания. Если ты чувствуешь, что готова, то я не только отказывать тебе не собираюсь, но и с радостью выполню все твои желания, потому что с каждым днём мне и самому всё сложнее держаться и не прикасаться к тебе. Но сейчас я хочу, чтобы ты просто выбралась отсюда на свежий воздух. Завтра поедем в свадебный салон. А ещё... — не закончив фразы, выхожу в коридор и цепляю огромный букет белых роз и коробочку с нашими обручалками. — Я люблю тебя, моя идеальная девочка.

Настя хохочет, забирая букет и едва не заваливась вместе с ним. Да, я безвозвратно превращаюсь в розовую соплю, потому что притащил ей сто белых роз и одну красную. Глядя на её горящие глаза, на сияющую улыбку, слыша счастливый смех, понимаю, что оно того стоит.

Любимая опускает цветы на пол и шагает ко мне, поднимаясь на носочки, обвивает руками шею и шепчет:

— Ты — лучший, Артём. Я тебя обожаю. Но у нас есть одна проблема.

— Какая?

Нет, реально, что опять не так?

— Этот букетище даже ни в одно ведро не влезет.

И снова смеётся, заражая и меня своим весельем.

В итоге букет приходится разобрать на несколько частей и расставить по тарам. Пока Настя одевается, скидываю толстовку и натягиваю свитер. Достаю с верхней полки шапку, шарф и перчатки и вручаю их девушке.

— Я не ношу шапки. — толкает уверенно.

— Носишь. — отбиваю безапеляционным тоном. Она хмурится и закусывает губу. — Там дубак, Настя. Или ты одеваешься тепло, или мы никуда не идём.