Услышав те слова ухом разума и понимания, все присутствующие уверовали, что выгода и польза от того решения послужит на благо всего человечества, и их благо в особенности, а все, что будет решено сверх того, будет излишним: «преступая то, что решено, ты поступаешь бесчестно». И все они воскликнули как один: «Ты вручил лук тому, кто согнул его, и поселил в доме /20/ того, кто построил его»[1559]. За этим привалом нет дороги. «За Аббаданом[1560] нет другой деревни». И каждый искренне произнес такие имеющие скрытый смысл слова:
«Если я вырву из твоих рук мое сердце
и заберу у тебя мою любовь, на кого я смогу излить эту любовь
и кому отдать это сердце?»
[1561] И всякий драгоценный камень находит подобающую ему оправу.
Однако Менгу-каан не дал своего согласия и несколько дней продолжал отказываться и не брал на себя эту тяжелую ношу и не принимал этот высокую обязанность. Когда его упорство перешло всякие границы, его брат Моге-Огул[1562], украшенный драгоценными камнями мудрости и влияния, поднялся и сказал: «Все на этом собрании приняли на себе письменные обязательства и все здесь присутствующие пообещали повиноваться приказаниям Бату-каана[1563], и не нарушать их, и не отступать от них, и не желать ничего прибавить к его словам. Но поскольку Менгу-каан теперь стремится уклониться от совета аги и от выполнения своего собственного обещания, то пусть тогда потом, когда между агой и ини возникнут какие-либо разногласия, это не станет причиной для порицания и поводом для упреков».
И он продолжал говорить такие речи и алмазом своих слов пронзил жемчужину этого решения. И это стало убедительным доказательством и наглядным свидетельством, и Бату одобрил эти слова и похвалил Моге. А Менгу-каан наконец дал свое согласие[1564].
И поскольку необычайные и удивительные дела Аллаха придали крепости корням и сделали раскидистой крону растущего у ручья молодого дерева государства, о котором сказано: «И мы сделали вас царями»[1565], Бату, по обычаю монголов, встал, и все царевичи вместе с ним преклонили колени. И он взял кубок и отвел ханству подобающее ему место. И все проповедники и новообращенные[1566] одобрили его поступок.
Власть явилась к тебе с покорностью, волоча полы своей одежды.
Она была создана лишь для него, а он был создан лишь для нее.
И если бы кто-то другой возжелал ее,
земля содрогнулась бы своим содроганием[1567].
И все, кто был на том собрании, провозгласили [Менгу-каана] своим властелином и договорились провести великий курилтай в Онан-Келурене[1568] в следующем году. И с этим намерением каждый вернулся в свой собственный лагерь.
Слухи об этом распространились по всему миру и достигли самых отдаленных его уголков. И Соркотани-беки стала оказывать чужеземцам всевозможные знаки внимания и благоволения и склонять на свою сторону родственников величайшей учтивостью и обходительностью.
А что до тех, кто высказывался уклончиво и откладывал [решение] этого дела, придумывая отговорки и сочиняя небылицы под предлогом, что власть над ханством должна принадлежать роду (urugh) Каана или Гуюк-хана, они забыли о смысле слов: «Ты даруешь власть, кому пожелаешь»[1569], и потому отправили гонцов во все стороны, а также послали гонца к Бату, чтобы заявить о своем несогласии с этим решением и о неучастии в этом договоре.
Бату отвечал так: «Соглашением между агой и ини мы решили это дело, и его обсуждение завершено — "Решено дело, о котором вы спрашиваете"[1570]. Невозможно отступить от него, и если мы не завершим его так, как было установлено, и назначим кого-то другого вместо Менгу-каана, порядок ведения дел будет нарушен, и в законах государства и делах людей воцарится такое смятение, что с этим нельзя будет ничего поделать. И если вы посмотрите на это глазами разума и дальновидности, вам станет ясно, что интересы сыновей и внуков Каана были соблюдены, ибо для управления такой великой империей, которая простирается от самых дальних земель востока до крайних западных областей, не достаточно детских сил и детского разума».
Так прошли назначенный год и половина следующего, и все еще не видно было никаких признаков решения этого дела. А с каждым годом дела мира приходили во все более отчаянное положение, и с каждым месяцем на одеждах человечества появлялись новые прорехи.
Бату назначил своими представителями своих братьев Берке и Тока-Темура. /23/ Выступили также Кадаган и Кара-Хулагу. Отправились в путь и другие царевичи, согласные с общим мнением. Из Улуг-Эфа, орды Чингисхана[1571], прибыли другие царевичи.
Тем временем Менгу-каан и Соркотани-беки послали за теми, кто не был постоянен и откровенен в своем сердце, и ступили на путь увещевания и доброго совета — «нужно приласкать верблюдицу, прежде чем доить ее». Поскольку их уговоры и предостережения не оказали на них никакого воздействия и /24/ ничто не говорило об изменении в их поведении, они посылали к ним одного гонца за другим, то используя лесть, то прибегая к запугиваниям и угрозам; и они усилили свои доводы, надеясь сдержать их добротой и словами примирения и пробудить их души от сна гордыни и пренебрежения. Но дальновидная Мудрость говорит так:
О ты, упрекающий любящих, оставь тех, кого Аллах ввел в заблуждение, ибо Он вернет их на путь истинный.
Упреки бессильны,
и те,
кто ближе всех к тебе,
отдалятся от тебя[1572].
Неудачливый человек ничего не сделает по просьбе мудреца;
ничто никогда не сделает неудачника удачливым.
Когда год подошел к концу и людские сердца возрадовались очередной весне, Повелитель Планет начал постепенно продвигаться от мест своего убывания и ущерба к своему апогею во дворцах чести и славы и отправился в путь к дому своего наивысшего величия. Подобно победоносному Хосрову Парвизу[1573], он обратил свой озаряющий мир лик ко дворцу могущества. И когда он возложил бремя власти на помет Овна, задули ветры плодородия — нежные, как северный зефир, чье дуновение, исходящее из спальни роз, колышет благоуханные травы. И усмиренные[1574] озера, скованные холодом Дая[1575] /25/, и, подобно Бачману[1576], помещенные в оковы снега и льда (bahman), усилиями теплого ветра стали свободны и сбросили поводья.
