— Тебе идет, — Джонотан кивнул и наконец прижался губами к ней, сначала легко касаясь скулы, щеки, скользя дыханием ниже и, наконец, так долгожданно приникая к губам.

“Госпожа Дикарка”, будто подчиняясь воле своего капитана и повелителя, послушно ухнула в пропасть, вызвав волнующее чувство падения… но не в пропасть, нет. Агата подалась вперед и сама прильнула к самым горячим и сводящим с ума губам.

Джонотан скинул с плеч камзол, оставшись в тонкой рубашке, под которой проступали такие приятные — она помнит по танцу с клинками — напряженные мышцы. Воспоминание снова бросило в жар.

Агата, не помня себя от волнения, провела ладонями по его талии и проникла под рубашку, которую вытащила из-под широкого пояса. Джонотан выдохнул с низким стоном и снова впился поцелуем.

Сложно было сказать, падала она потому, что корабль качало, или потому, что подгибались от сильных чувств ноги, но Джонотан чутко ловил её и удерживал в крепких объятиях, ещё сильнее распаляя жар.

— Джонотан… — ахнула Агата, когда в следующий раз они уже не устояли и сначала ударились о стенку каюты, обитую тканью, а потом добрели до постели.

— Да, моя госпожа…

— Только не смей называть меня дикаркой.

Джонотан рассмеялся, но быстро стал серьезнее, когда взглянул в её глаза, убрал окончательно растрепанные ветром волосы, провел обеими ладонями по её лицу, оглаживая так нежно и с такой любовью, что замирало сердце.

Он обнял её лицо обеими ладонями, провел большими пальцами по щекам и прежде, чем склониться и поцеловать, прошептал дразняще:

— Спорим, что ты попросишь этого первая?..

— Я тебя… точно убью.

— Я предусмотрительно спрятал всё острое в этой каюте, — смеялся он, хотя в его взгляде всё ломалось и плавилось от той волны нежности, что она ощущала. — Хотя, конечно, ты была хороша и с канделябром…

Джонотан провел губами по её шее, жарко прикусил кожу, обжег новым поцелуем ямку между ключиц, а Агата впилась пальцами в его волосы, шепнув:

— Тогда спорим! И ты снова проиграешь, Джонотан ди Арс.

Ветер ударил сильнее, и альбатрос, расправив крылья, парил над идущим под всеми парусами кораблем. Рассветное солнце золотило его металлические части и отливало розовым и персиковым на натянутых до предела полотнах парусов.

Что-то было волшебное в том, как плавно и величественно судно рассекало морской простор, подернутый рябью, оставляя за собой пенистый след и столь же величественно расходившиеся до берега волны.

Альбатрос, провожающий корабль, взмахнул крыльями и проскользил в вышине дальше, уходя за перистые облака, а над мачтами “Госпожи Дикарки” послышались крики чаек — предвестники скорой суши.

Вся природа, казалось, любовалась этой умиротворяющей картиной: крепкий ровный ветер, играющий всеми цветами рассвет, что рассеивал дымку над горизонтом, и светлые паруса, белеющие в море и издали похожие на гигантских птиц…

— Да гребаная ты креветка! — ругнулся Вильхельм, наблюдая, как из-за энергичного встряхивания с пера упала жирная, как каракатица, капля чернил и растеклась на буквах, которые он выводил с невиданным для себя старанием.

“Агата простонала, подставляя под его поцелуи…”, что подставляла теперь уже кирия ди Арс и кому, теперь не представлялось возможным разобрать.

Дверь в небольшую каюту со скрипом начала открываться. Вильхельм скомкал лист бумаги, исписанный с разных сторон весьма коряво, и бросил его на пол. Глядя на дверь, он закинул руки за голову и терпеливо ждал.

— Кх-м… — протиснулась неожиданно Элен с подносом в руках, но встретив прямой взгляд Вильхельма тотчас же стушевалась и едва не споткнулась, почему-то отчаянно покраснев.

— Я занят.

От внушительной фигуры кирии Элен исходили прямо-таки волны переживаний, пышная грудь, утянутая в строгое платье, ощутимо вздымалась, а сама женщина вперила в него беспомощный взгляд и не могла решиться, то ли подойти, то ли бежать.

— Ради всех богов, Элен, — громко хмыкнул Вильхельм, откидываясь на спинку стула и почесывая пальцами затылок, — я вас не узнаю! Еще неделю назад вы плеснули ведром воды в лицо капитану, а потом строили всю команду, как заправская пиратка! А тут снова вспомнили, что вы монашка и вам по статусу положено краснеть перед мужчиной, м?

— Вообще-то, кириос ди Морен, — откашлялась Элен и выпрямилась, глядя на него строгим и даже осуждающим взглядом, — я не “монашка”, а благородная кирия, принадлежащая к одному из высочайших родов Энарии, и тот факт, что я добровольно провела в монастыре Сан-Хосен несколько лет, вовсе не делает из меня…

— …монашку? — перебил Вильхельм, задорно вздернув бровь и одарив благородную кирию самым бесстыдным взглядом, на который он был способен.

— Я принесла вам чай! — голос Элен внезапно сорвался на высокую ноту.

— Но я не просил, — продолжал веселиться Вильхельм, глядя, как на щеках женщины алеют пятна от волнения. — Скажите честно, Элен, в чем суть вашего визита? Признаться, я действительно очень занят последние дни.

Ногой он задвинул скомканный, исписанный неровными строками лист, а Элен так цепко вперла в пирата свой взгляд, что его движение явно не укрылось от её строгих глаз.

— Ваш чай! — с некоторым вызовом подвела она итог, шатаясь от легкой качки и подходя к столу.

Пристроив на край стола маленький поднос с изящным заварником в мелкие розочки и чайной парой из того же сервиза, он тяжело вздохнула, обдав Вильхельма ди Морена тонким ароматом своих духов.

— На кой… — начал было Вильхельм, но поймав строгий взгляд Элен откашлялся, — мне не нужен чай, достопочтенная кирия Элен. Могу ли я попросить вас быть столь любезной и принести безмерно уставшему капитану много, очень много рома?

— Так последний ром мы выпили еще два дня назад вместе с кириосом ди Эмери, — Элен попыталась разглядеть что-то в черновиках Вильхельма. — И с каких это пор вы стали капитаном?

— Сразу, как закончился ром!

Вильхельм взглянул на Элен снизу вверх и уловил такие явные, раздирающие душу сомнения и противоречия, а также полыхающий внутри неё пожар, который ощущался и безо всякой магии.

— Ох, милая Элен, признаться, не ожидал от вас такой прыти, хм-м…

Пират попытался фривольно огладить её по талии, но вдруг Элен воскликнула и ударила его ладонью по щеке. Да так хорошо, наотмашь, что в голове у Вильхельма даже что-то зазвенело.

— Вы негодяй и пират! — высоким голосом воскликнула она, едва на разбив к демонам принесенный ей же чайный сервиз. — Как вы могли?!

— Как я мог… что… — Вильхельм тоже поднялся с места, разом став выше Элен на две головы, и с этой высоты уставился на достопочтенную кирию, которая не торопилась в ужасе сбегать, а замерла перед ним с вызовом. — Это было весьма нахально с вашей стороны, вы не считаете?! Врываться в мою каюту, предлагать этот ваш… чай, чтобы потом бить меня по лицу и сыпать обвинениями. Между прочим, лично вам я ничего плохо не сделал! Уж если на то пошло…

— Мне нет, — отрезала Элен, дрожа как травинка на ветру, но упрямо поджимающая губы, — но то, то… то, что мне попалось из ваших, простите, бумагомараний, оно просто… отвратительно! — голос кирии упал на октаву, когда она наконец заговорила о том, ради чего осмелилась ворваться в каюту пирата. — Вы порочите честь моей госпожи, Агаты ди Арс, и я обязана…

— Аха-ха, — радостно рассмеялся Вильхельм, обходя Элен по полукругу, пока та цеплялась руками за столешницу и таращила на него угрожающий и испуганный взгляд сразу. — Так, стало быть, вы прочитали мое творчество?! Я польщен, я польщен…

— Кириос ди Морен!

— Как вы умудрились это сделать, если я не покидаю каюту уже несколько дней?

— Ваши проклятые листочки унесло ветром, не надо было выкидывать их из окна, — просипела Элен, затравленно глядя на него, не в силах хоть на миг отвести взгляд от его обманчиво-призрачного взгляда. — И один из этих… из этих… о боги, из этого вашего творчества, — выдавила она наконец, еще больше покраснев, — он попался мне на глаза. А я, вы знаете, отдаю дань уважения такому прекрасному и богоугодному делу как чтение! Но то… То, что вы посмели написать! Это просто! Просто…