Лицемерный, наглый тип. Она вздохнула, пытаясь успокоиться, тяжелые благовония пощекотали ноздри. Да даже привыкшая к жаркому климату родных мест, она потеряет сознание, если сейчас же не вдохнет свежего воздуха!

Она сдвинулась немного в сторону, чтобы оказаться ближе к занавесям с противоположной от Хайрата стороны, и осторожно отодвинула самый краешек.

Выглядывать наружу совсем открыто было бы опрометчиво: на сколько она знала, женщины в общественных местах Ануара должны были прятать лицо до замужества. После свободы становилось больше, если, конечно, позволял супруг.

Спасибо отцу за то, что приглашал к ней и Джонотану учителей. И пусть Агата изучала только то, что, по мнению отца, было необходимо леди, она всегда находила способ попасть на занятия к Джонотану или стащить его учебники. А что-то он и сам с радостью ей рассказывал.

Агата, покачиваясь в такт движения паланкина, вспомнила, как порой искоса подглядывала за ним, сидящим перед книгой и кусающим кончик пера. Темные взлохмаченные пряди падали на лоб так, что до ужаса хотелось подойти и поправить, но она знала: стоит приблизиться — и он обожжет взглядом карих глаз, вечно насмешливых и дерзких.

Она была юна, но уже тогда амбициозна: отец часто и много говорил о торговле, уделяя куда больше внимания деловым партнерам, нежели ей. При этом никто особо не следил за ней, под запретом был только рабочий кабинет отца, и Агата незаметно присутствовала и в гостиных, и даже в курительной комнате, где мужчины, часто задерживаясь после ужина, обсуждали дела. Если гости отца и удивлялись первое время, то после привыкали и не обращали внимания на девушку, тихо читающую и практически незаметную.

Но Агата слушала и наблюдала, следила за лицами.

Подруг у нее не было, отец периодически устраивал приемы дома, как того требовали правила высшего общества, но для Агаты это были поверхностные знакомства — вежливые разговоры ни о чем в блестящих гостиных и приветственные кивки на прогулках в парках. А Джонотан был всегда рядом. И его общество не было ни мимолетным, ни запретным… поначалу.

Так опрометчиво отец принял его почти что в семью и позволил жить и учиться рядом — ведь, когда они позврослели, мыслей об учебе стало гораздо меньше и сосредоточиться удавалось с трудом.

…Ведь перед глазами так и стояло лицо Джонотана и его губы, кусающие задумчиво гладкий краешек пера, а больше всего на свете хотелось, чтобы они прикоснулись к ней. Чтобы он однажды остановил в коридоре, прижал к стене и признался, что и сам не может спать, не думая о ней.

Она была влюблена в него до дрожи в пальцах и комка в горле, когда понимала, что никогда не сможет сказать это вслух. И даже сейчас — до сих пор не призналась! Джонотан… Агата с силой сжала в руках тонкую ткань занавеси, удерживая рвущееся изнутриотчаяние. Все ли с ним в порядке? Сумеет он доказать, что Вильхельм врет?!

Сердце сжималось от тревоги, но Агата заставила себя собраться и вспомнить все, что знала про загадочный Ануар. Они прибыли в столицу — Шарракум. Здесь процветала торговля, порт привлекал выходцев из самых разных стран, что делало нравы мягче, а законы менее суровыми, по сравнению с остальной страной. Законы были строги и здесь, но она уж точно ничем себя не скомпрометирует, выглядывая из-за занавесок.

Агата надеялась разглядеть улицы, возможно даже запомнить путь от пристани до дома господина Орхана, но паланкин со всех сторон окружили всадники, поэтому ей пришлось довольствоваться видом на верхние этажи простых домов терракотового цвета с причудливыми, украшенными мозаикой и искусной лепниной башенками ветроуловителей — бадгиров.

Из уроков Агата помнила, что такая простая конструкция могла отлично охлаждать помещение без всяких амулетов: за счет воздушных потоков, проходящих через охлажденные подвалы помещений, воздух внутри вентилировался и остывал, а излишнее тепло через эти же башни выходило наружу. Они радовали глаз и оживляли однообразие построек, но сложно было поверить, что хоть что-то здесь может принести прохладу. Ветра не было вовсе, в плотном влажном воздухе пахло чем-то пряным, кажется, жареной рыбой и умопомрачительно — свежим хлебом, отчего сразу же захотелось есть. К привычным запахам примешивался растекающийся сладкий дурман благовоний и дым кальянов — такой тяжелый и душный, что Агата чихнула и поспешно отпрянула от занавеси. Ужасно хотелось сменить наряд с облегающего на что-то воздушное и свободное, что бы позволило воздуху остужать кожу. Выждав немного и, убедившись, что никто из сопровождающих не обратил на нее никакого внимания, она вновь выглянула.

Острые тени неподвижных пальмовых листьев серыми полосами расчерчивали гладкие стены. Внешне аскетичные дома, кажущиеся вырезанными из картона на фоне яркого, голубого неба, чередовались с более богатыми — эти не лепились так тесно друг другу, и через высокие, тоже ничем не украшенные снаружи сплошные каменные ограды, свешивалась пышная зелень и цветы, больше похожие на диковинных птиц, а не на растения.

На улице, кажется, было оживленно — продвигались они медленно, и до Агаты доносились обрывки разговоров на ануарском. Она попробовала разобрать хотя бы отдельные слова, но получалось плохо, потому что в жарком воздухе стоял многоголосый гул, смешивающийся с цокотом копыт, судя по звуку, по булыжной мостовой. Что ж, ей еще представится возможность проверить, насколько хороши были ее учителя.

Вскоре они свернули на более узкую улицу, по бокам которой впритык друг другу стояли дома. Кажется, богатые, потому что зелень за оградами и даже в немногочисленных маленьких окнах стала встречаться все чаще. Здесь было тихо, только эхом отражался от стен перестук лошадиных копыт. От неудобной позы заломило все тело, и Агата села поудобнее, подтянув колени к груди и положив на них голову. И без того уставшая, она прикрыла глаза, и не заметила, как задремала под мерное раскачивание паланкина.

Очнулась Агата от того, что носилки опустили на землю, и она чуть не вывалилась, пребольно ударившись локтем о деревянный столбик. Ворох шелковых занавесей ничуть не смягчил удар, и она едва успела принять невозмутимый вид, когда они отодвинулись, и Хайрат, расплываясь в улыбке, подал ей руку.

Чувствуя слабость после сна в неудобной позе и легкую растерянность, она приняла руку посла без задней мысли, и зашипела от боли, совершенно не готовая к тому, что по всем нервным окончаниям будто бы прокатится огонь.

— Рад, что Вам так понравились виды Шарракума, — улыбнулся Хайрат, помогая ей встать на ноги. — Однако на будущее учтите, что, вплоть до самой свадебной церемонии, никто из мужчин не должен видеть вашего лица.

— Кроме вас, разумеется? — не сдержалась Агата, вырывая руку, и радуясь, что боль сразу же исчезла и она смогла разглядеть что-то вокруг кроме лица и глаз посла.

Они оказались не просто у большого дома богатого господина — это здание куда больше было похоже на дворец. Высокие каменные стены, из-за которых возвышалось буйство зелени и цветущих деревьев, окружали мраморное здание с высокими колоннами.

Ворота были распахнуты, и причудливо петляющие дорожки так и звали ступить в этот благоухающий прохладой и свежестью сад. Словно пёстрый, полный жизни оазис посреди желтокаменной пустыни.

Хайрат покачал головой, тонко улыбаясь, глядя куда-то ей за спину:

— Фадия, твоя новая подопечная — кирия ди Эмери, обещанная господину Орхану, да будут долги и великолепны его дни.

От ворот к Агате подошла, переваливаясь с ноги на ногу, полная женщина с убранными под фиолетовую шаль волосами. Ей было лет сорок, но от сурового выражения лица уже сейчас у рта и на лбу пролегли морщины. А глаза — чёрные, подведенные сурьмой, — и вовсе кидали в дрожь.

— А, новенькая… — пренебрежительно сказала через губу Фадия, оценив Агату с ног до головы так, как на базаре выбирают лошадь подороже. Женщина заворчала по-ануарски, и Агата отчасти перевела, отчасти догадалась о смысле: — Переодеть, отмыть — может, и сгодится, о, смилуйся, господин, над не ведающей душой.