Джонотану казалось, что его накрыла и волочет по каменистому дну, выбивая воздух из легких и сдирая кожу, огромная волна — обрывки воспоминаний причиняли почти физическую боль. Остатки магии обострили все ощущения, словно он был оголенным нервом. Шум собственной крови в ушах заглушал заполошный стук сердца ди Эмери. Его липкий, тошнотворный страх и ложь, горчащая на языке, только усиливали гнев. Джонотан сбросил руки Вильхельма, отпихивая того с пути с такой силой, что пират врезался в стену, зашипев от боли:

— Полегче, Джонни, я в отличие от тебя планирую еще пожить, — он встряхнулся и склонил голову набок, словно прислушиваясь, взгляд на мгнование стал цепким и внимательным, а потом он неожиданно рассмеялся. — А вот тебя точно вздернут, мальчик мой. Кулаками ты машешь превосходно, но слишком напролом…

Джонотан боролся с тем, что не убить ди Эмери голыми руками прямо на месте, пытался подавить гнев и усмирить, загнать в дальние уголки сознания раздирающую боль, когда дверь камеры распахнулась, впуская одетых во все черное мужчин. Двое оттеснили Джонотана к стене, еще двое встали рядом с Вильхельмом.

Безмолвные, никак не реагирующее на очевидно произошедшую среди заключенных драку, они дождались пока еще двое молчаливыми тенями подхватили ди Эмери под руки и вывели из камеры, и выскользнули следом.

— В тебе маловато хитрости, мальчик мой, ты силен и отважен, но любую силу надо использовать вовремя, — еще не захлопнулась дверь, когда Вильхельм одним прыжком преодолел разделяющее их расстояние, с силой ударил в живот и добавил выворачивающую мышцы болью магию.

Пока Джонотан глотал воздух, пират метнулся и ловко подставил ногу, не давая двери закрыться, его магия еще раз царапнула волной. Вильхельм, словно дождавшись чего-то, рывком распахнул дверь и опустил обе руки на плечи стражника, стоявшего снаружи, глаза того застекленели.

— Провались в бездну, — прохрипел Джонотан, глядя исподлобья и медленно разгибаясь. Не желая отпускать бушующую ярость и терять эту ложную силу, хоть и стоило — объекта мести уже не было рядом, а Вильхельм… Плевать на него, он лишь жалкий шут.

— Ты слишком нестабилен, мальчик мой. Поэтому самое время подумать головой, — Вильхельм постучал пальцем по лбу свободной рукой и, все так же удерживая стражника, захлопнул за собой за дверь. — Если она конечно останется у тебя на плечах, — скрежет замка и толстая дверь приглушили издевательский смех. — Счастливо оставаться, мальчик мой.

Джонотан лишь оскалился и показал ему грубый жест, посылая мысленно туда, откуда жизнь берёт свое начало.

Агата шла на шаг позади Фадии, подстраиваясь под ее шаги и радуясь, что на этот раз управляющая гаремом идет неторопливо: непривычная одежда движений не стесняла, а шаровары Агате даже понравились, но расшитые золотой нитью и бисером, остроносые туфли на плоской подошве без задника то и дело норовили соскользнуть с босых ног.

Агата думала, что они вновь выйдут на улицу, но на этот раз Фадия повела ее через бесконечную вереницу богато украшенных и меблированных комнат. Белый мрамор давал приятную прохладу, а в забранные решетками окна без стекол влетал пахнущий солью и свежестью зелени ветер. Даже не верилось, что она в жарком пустынном краю — роскошный дом Орхана утопал в зелени, кружевные тени переплетались с причудливыми росписями и узорами на стенах, оживляли богатую мебель. Во многих комнатах через которые они проходили прохладно журчали фонтаны.

Ноги то утопали в разноцветных коврах, растеленных в комнатах с мягкой мебелью и многочисленными диванами и подушками, то приходилось ступать маленькими осторожными шагами по отполированному до зеркального блеска мрамору. Взгляд блуждал по восхительным инкрустациям на стенах и потолках: перламутровые бутоны расцветали на малахитовых стеблях, драгоценная ляпис-лазурь сверкала золотыми звездами, словно настоящее небо над головой.

Агата старалась не слишком крутить головой, но любопытство все равно брало верх. Ей так хотелось путешествовать и увидеть новые страны. Что ж, не всегда наши желания сбываются так, как мы этого хотим.

Им не встретилось ни души, и странное ощущение покинутости и одиночества вновь вернулось. Агата тревожно огляделась, прижимая обе руки к груди, едва прикрытой тонкой тканью блузы, и чувствуя, как колотится сердце.

— Что замерла? — Фадия бросила на нее взгляд через плечо. — Поторопись, у господина еще прием послов сегодня, не стоит заставлять его ждать.

Перед входом в длинный, слабо освещенный сферическими лампами из разноцветного стекла коридор за Агатой словно из ниоткуда появились вооруженные палашами стражники, безмолвными тенями двинувшиеся следом. Не та компания, которую было приятно ощущать за спиной. Агата оглянулась несколько раз, но стражи будто ничего не замечали: смотрели строго вперед и казались големами, а не живыми людьми.

— Кирия, — окликнула Агата, и когда Фадия никак не отреагировала, продолжая величественно колыхаться перед ней, прибавила шаг и пошла рядом, попробовав еще раз: — Фадия, а почему здесь никого нет?

— А кто же здесь должен быть? — Фадия и правда выглядела удивленной.

— Просто такой большой дом, а мы не встретили ни души, — смущенно отозвалась Агата.

— Так это женская половина, всем девушкам сейчас позволено гулять в саду в честь твоего сватовства.

— Что? — Агата сбилась с шага и замерла было, но Фадия ловко подхватила ее под руку и повлекла за собой: мягко, но уверенно.

— Ох, птичка, неужто тебе и этого не рассказали? С отцом твоим уже все оговорено давно, конечно, только тебя и ждали. Сегодня очень важный день: ты познакомишься с господином Орханом и по нашей традиции он подарит тебе золото. Не забудь, птичка, подаренное ты должна прямо там надеть. Сразу же.

— Я ничего не понимаю, — проговорила Агата, нервничая и теребя свободной рукой драгоценную брошь, скалывавшую ворот блузы. — Я увижу отца? Если сегодня сватовство, то и отец должен присутствовать.

Она не теряла надежды узнать хоть что-то. Может быть отец уже тоже здесь? Раз она была на женской половине, то и не могла с ним увидеться. Все-таки традиции, пусть и такие чуждые — это важно.

— На сватовстве только ты и твой жених, — покачала головой Фадия. — Будут присутствовать три свидетеля, чтобы убедиться, что ты приняла дары и не открывала лица. Я тоже удостоена чести быть там, и твоя служанка, как же ее… Элен, кажется: кириос ди Эмери, да даруют ему боги светлых дней, настоял, чтобы обязательно присутствовали женщины, потому что так положено по вашим обычаям.

— Но… — начала было Агата, радуясь, что будет хотя бы одно знакомое лицо, но не веря, что отец не счел нужным ни предупредить ее, ни хотя бы увидеться.

Союз с Орханом был важен для него, а отец всегда сам контролировал то, что было для него важно.

— Опять перечишь? — перебила, сурово нахмурив брови, Фадия. — Послушай старую Фадию, птичка, и прикуси свой язычок. Вот взойдешь на брачное ложе — и наступит твое время петь. А сегодня прими дары, поблагодари и надень. Сама надень, сразу же! Это и есть подтверждение твоей доброй воли. И отца потом поблагодари. Как он заботится о тебе, да будут боги к нему так же милостивы, как к нашему господину! Даже старую Фадию позвали, чтобы только все традиции соблюсти.

Агата сочла за благо промолчать, чтобы не ответить что-то действительно дерзкое.

Наконец длинный коридор закончился, и, миновав огромный, пустой и гулкий беломраморный зал с маленьким бассейном, в котором лениво шевелили плавниками золотые карпы, их маленькая процессия остановилась перед массивными, богато украшенными причудливой вязью дверьми.

Тени от резных колон выходящего в сад портика и снопы солнечного света расчертили мраморный пол в зале, и Агате на мгновение показалось, что она стоит в начале доски, на которой играли в игру, где надо было свергнуть короля. Еще ребенком она нашла фигурки в кабинете у отца, и гувернантка, которую после того случая отец разжаловал, сказала, что это подарок от его торговых партнеров матери Агаты. Она долго пыталась понять, как надо перемещать фигурки и какая из них — король, пока однажды за этим занятием ее не застал отец. Он почему-то ужасно рассердился и выгнал ее из кабинета. Позже она узнала, что фигурки, так искусно вырезанные из дерева, сгорели в камине, а ей было навсегда запрещено входить в отцовский кабинет.