Кириос сипел так, словно его душили и трясся, как от лихорадки. Джонотан смотрел на него со смесью жалости, брезгливости и гнева.

— Я спасал Агату — вашу дочь!

— Плевал он на твою Агату, — хохотнул Вильхельм. — Я все никак не мог взять в толк, зачем он потащил в море девчонку, когда сам, крыса трусливая, даже палец в воду не опускал. А я долго ждал. Очень долго.

Вильхельм приблизился к ди Эмери и, нависая над ним, поинтересовался таким ласковым тоном, что Джонотана передернуло, а кириос отпрянул к стене:

— Ну же, мой старый друг, расскажешь своему доблестному капитану про вещицу, которая так нужна Орхану, между прочим, правой руке правителя и министру торговли всего славного Ануара? Так нужна, что Орхан лично согласился облагодетельствовать твою славную, невинную дочь и оставить ее в своем гареме, после выполнения одного маленького, но такого важного в жизни каждой девушки ритуала.

— Не смей, — прохрипел ди Эмери с ужасом в глазах.

— Сущая безделица, — проигнорировал его Вильхельм, оборачиваясь к Джонотану, — всего лишь артефакт, который дает простым смертным то, что у тебя, мой мальчик, и у меня есть с самого рождения. И нет, это не то, что первое пришло тебе в голову, хотя я понимаю, при виде полуголой Агаты у меня у самого все мысли там. Но тише! Не дергайся, если хочешь услышать историю целиком.

Джонотан стиснул челюсти, изо всех сил удерживая себя в руках, но всё-таки опустил сжатые кулаки и нахмурился, не желая верить Вильхельму.

— Капля крови для подтверждения добровольности намерений, и простой кусок металла позволяет диктовать своему владельцу волю тем, кто и без того ее не имеет. И только нежные женские ручки и девственаня кровь могут активировать и передать этот артефакт, — закончил пират, откровенно забавляясь и добавил, — варварский Восток, куда им до наших высоких благородных порывов.

— Ты веришь пирату, Джонотан?! — высоким голосом воскликнул Сезар ди Эмери, и не надо было владеть магическим даром, чтобы почувствовать его парализующий страх.

— Ты врешь, Вильхельм, — процедил Джонотан, поворачиваясь к пирату.

Вильхельм удивленно поднял брови. Мол, неужто тебя так помотало, что ты уже не чувствуешь, как трясутся поджилки у старого ди Эмери?

— Сезар ди Эмери не отдал бы этот артефакт, если он и правда существует, просто так. Даже ради выгодного брака своей дочери. Он бы оставил его себе.

Вильхельм довольно расхохотался, даже хлопнул в ладони от радости.

— В том-то и дело, мой друг! В том-то и дело! Как говорится, всё бы ничего, но есть один нюанс — верно? Как говорят у благородных. Поправьте меня, если я вру. Ню-анс. Крохотный. Артефакт — древняя семейная реликвия, наделенная особой силой. Он — какая прелесть! — попросту не сработает, если его не передали добровольно…

— Говори, — хмуро припечатал Джонотан, чувствуя, как чёрная мрачная буря растёт внутри, и как он уже понимает, что услышит дальше.

19.3

— Вот ты, Джонни, был слишком добр к этому человеку, — кивнул на замолчавшего ди Эмери Вильхельм, — а мы сразу поговорили со стариком по душам. И вовсе не обязательно было для этого поить его дорогущим ромом! Есть множество других прекрасных способов развязать язык…

В противовес его словам Сезар ди Эмери язык словно бы проглотил: ужас сковал его так, что знаменитый торговец только следил, как заколдованный, за пиратом, а его руки мелко и противно дрожали, будто он снова и снова переживал то, что случилось на борту “Мари”. Но чем дальше, тем меньше вины чувствовал за собой Джонотан.

— Ты даже не поверишь, Джонни, у кого благороднейший кириос ди Эмери отобрал артефакт силой.

— Он лжет, — глухо повторил отец Агаты, мотая головой.

— Скажи ещё, что я лгу о том, кто убил родителей нашего несчастного влюбленного мальчика. Знаешь, Сезар, я знал, что ты — редкостная тварь, но ей-богу, ты перещеголял даже меня! Не подумай, что я завидую, хотя — немного есть! Немного есть! Браво, Сезар!

Вильхельм резко и отчётливо захлопал в ладони. Так, что от каждого гулкого хлопака в камере просыпалось такое же гулкое, мерзко бьющее по ушам эхо.

— Хватит! Хва-тит, — тяжело сглотнул ди Эмери и после странной паузы повторил фразу, будто она была заклинанием: — Он лжет, Джонтан, — продолжая кивать, точно сломанная кукла, твердил отец Агаты. — Он пират! И ублюдок! Он своей магией заставил сказать неправду, чтобы выгородить… Он…

Джонотан на мгновение прикрыл глаза, позволяя себе чувствовать больше. Позволяя остаткам магических сил освободиться и становясь больше, чем он есть. И открыл глаза снова, чувствуя, как кровь приливает к лицу.

— Брось, Сезар! — рявкнул вдруг Вильхельм так, что ди Эмери заткнулся. — Может, Джонни и помотало неслабо, ещё бы, он убил пол моей команды, — пират повернулся и искоса ухмыльнулся с обещанием мести, — но он не дурак, а еще не всю свою силу истратил на эту жестокость. А мы, маги, как ты знаешь, прекрасно чувствуем…

Всё, происходящее в камере, смазалось до неясных ощущений стоящих вокруг людей. Один — тот, кого он должен ненавидеть всей душой. И второй — тот, кому он должен быть благодарен и обязан всем, что у него есть. Только какого-то демона всё было совершенно иначе, и ярость, которая просыпалась внутри, затмевала разум.

— Случился шторм, Джонотан! Я не мог знать…

— И снова ложь, — расхохотался Вильхельм.

Его каркающий смех больше не цеплял, как раньше. Он звучал отражением собственной ярости, и Джонтан сам не помнил, как рванул к ди Эмери, желая стереть того с лица земли. Как схватил за горло — и отголоски магии опутали Сезара, пробуждая жуткие воспоминания детства.

Смеющиеся глаза отца. Лицо матери, скрытое в тени тонкой ажурной шляпки — такое невыносимо прекрасное, лучащееся счастьем и молодостью — за считанные часы до смерти, на набережной. А её волосы так постоянно лезли в лицо от сильных порывов, что она смеялась, поправляя их раз за разом.

В тот день впервые спустили на воду новую маленькую и юркую быстроходную яхту — подарок отца его матери — и они оба, несмотря на ухудшающуюся погоду, отправлялись в небольшой рейс. Легкая, увеселительная прогулка для бывалого моряка, которым был отец Джонотана.

Джонотан так просил, чтобы его взяли с собой… Но кириос ди Эмери называл десяток причин, почему детям нельзя, почему они должны остаться на берегу. И как они втроем с Агатой, тогда еще совсем крошкой, прекрасно проведут время за играми. А к вечеру вернется из города кирия ди Эмери и его родители, они соберутся на чай и поделятся впечатлениями. Джонотан помнил, как сильно это его злило и как он хотел быть взрослым, вырваться и броситься в приключение вместе с родителями… и как потом ди Эмери неумело утешал, твердя, что это воля богов позволила ему уцелеть, что это он, Сезар, уберег мальчика от гибели.

Джонотан вспомнил собственное лицо, когда на него обрушилась, как цунами, эта жуткая, леденящая душу весть. Их больше нет. Его родителей больше нет в живых. Их обоих забрали к себе боги, и он, такой ещё юный, восьмилетний Джонотан, остался один со своим неподъемным, непереносимым горем.

И сейчас перед ним тот, кто виноват в их гибели. Джонотан держал ди Эмери за горло, сцепив пальцы, смотрел в хорошо знакомые глаза и видел в них смерть… Или это лишь отражение его самого?

— Нет, постой! — Вильхельм схватил Джонотана за шиворот и отпихнул, заставляя отступить. — Моя очередь тебя остановить! Как много людей хотят твоей смерти, Сезар, погляди! Стой, Джонни. Месть надо подавать холодной, а ты и без того слишком выгорел.

Кириос ди Эмери приподнял ладони к лицу, пытаясь защититься, и это говорило лучше любых слов. Но он продолжал упрямо бормотать:

— Это был шторм! Несчастный случай! Я не мог знать! Шхуна потеряла управление, а рядом оказались скалы. Моя жена… Моя Мари тоже погибла там, Джонни! Ты знаешь! Как ты думаешь… Неужели я мог…

— Твоя жена — случайная жертва, увы! Боги покарали тебя, отправив ее домой на яхте вместе с обреченной четой ди Арс. И даже это кажется мне недостаточной платой за твои грехи, ублюдок ты ди Эмери! — выплюнул Вильхельм. — Даже она тебя ничему не научила!