– Угу…

Хуторов много. Задержавшись на сутки, Ванюшка с Якимом обошли только малую часть. В заплечных мешках теперь лежали связки беличьих, колонковых и лисьих шкурок. В особой тряпице – колечки, крестики, кавказский кинжал в серебряных ножнах, невесть как попавший на хутор. И, конечно же, деньги.

Ксюша и ее товарищи возвращались с охоты. Вот и перевал. За ним в сорока верстах село Притаежное. База партизан. Но устали охотники, и казалось, что перевалу не будет конца.

На голом, занесенном снегом хребте стояли каменные столбы. Издали посмотреть – ни дать ни взять два десятка подвыпивших мужиков разбрелись по снегу. А вокруг редкая россыпь камней поменьше. Вот сова, нахохлившись, склонила набок круглую голову: вон медвежонок на трех лапах силится вскарабкаться на валун; уродливая голова лошади лежит на большой каменной плите и тянет шею, пытаясь захватить ртом пук сухой прошлогодней травы, торчащей из-под снега; еще какие-то диковинные звери и птицы видятся в разбросанных там и тут разрушенных временем скалах. «Пьяные женихи» – так зовут в народе эту каменную россыпь.

Сказывают, будто не очень давно жила за хребтом красавица Эрчерен. Выйдет из юрты – и звезды на небе высыплют полюбоваться ее красотой. Да что там звезды. Бывало, луна и солнце одновременно поднимались на небо, чтоб заглянуть в лицо Эрчерен. Про людей и говорить нечего – за тридевять земель приезжали полюбоваться красавицей.

И как не быть ей красавицей, если все духи, какие только есть на земле, – все получали подарки, пока мать Эрчерен носила ее во чреве.

Каждое утро выходила мать из юрты и говорила шаману:

– Сын Гремучей Воды, ко мне прилетал ночью дух. Я видела его, как вижу сейчас тебя. Он сказал: ты не кормила меня парным мясом, как кормила других, ты не поила меня теплой кровью, как поила других, ты обидела меня, я тебе отомщу. Тот, кого ты носишь под сердцем, станет уродом. Сказал так и улетел. Я залилась слезами, едва дождалась солнца. Ты плохой шаман, ты не всех духов знаешь.

– Всех, всех, моя мать.

– Тогда скажи, какой дух прилетал ночью?

– Постой… – и старик шаман, сгорбленный, с седой жиденькой бородкой начинал складывать в кучу камушки, ведя подсчет. – Солнце задобрил, Луну задобрил, ветер задобрил, горы задобрил, реки задобрил, кедр задобрил, медведя задобрил, волка тоже, лису задобрил, глухаря задобрил, косача задобрил. Ба! Мать, не гневайся, не кручинься, белощекую синичку забыл.

– Забыл? – гневалась госпожа. – Эй, гоните из табуна лучшего белого жеребца.

Много жеребцов пригоняли на камлание. Вокруг всего становища распялены на жердях их белые шкуры, но духа синичек забыли. И прогневался дух. Хорошо хоть напомнил.

Пригнали из табуна еще одного жеребца. Разожгли большой костер и когда пламя его поднялось вровень с юртами, спутали ноги коню, повалили наземь. Шаман поднял бубен над головой. Зазвенел бубен, зазвенели подвешенные к нему железные главные духи: Солнца, Огня, Хозяина тайги медведя. При каждом прыжке шамана звенели на его груди и спине железные фигурки духов второго ранга: гор, тайги, глухаря, марала.

«Много на свете людей, ой много. Не перечесть. Но духов больше. Синичьего духа сегодня забыл. Ай-ай-ай, чуть не нажил врага всему люду. Ай-ай…»

Языки пламени поднимались выше юрт. Все быстрее кружился шаман, все чаще бил в бубен, взывая к духам, а духи ему отвечали звоном, главные – в тон ударам по бубну; другие, те что привязаны на груди и спине, – в такт прыжкам. Всех вызвал шаман сюда, и они звенят на разные голоса, духи тайги и воды, ветра и дождя, духи змей и земли.

Вокруг костра широким кругом встали все люди рода. Мужчины в первом ряду, женщины и ребятишки за ними. Между костром и людьми кружился шаман, а люди переминались с ноги на ногу, качались вправо и влево, хлопали в ладоши и негромко кричали: «Ай-я-я». Негромко. Надо, чтобы духи услышали: все их зовут, но нельзя заглушить голос шамана.

Качнулся шаман – и сразу же тишина вокруг. Это когда шаман вызывает духов, чтоб узнать от них правду, он должен упасть, а его дух должен подняться к духам, ушедшим за хребты и узнать, будет ли мор на лошадей в этом году? Или: какой из духов вселился в старого Урза и корежит его? Сегодня не надо уходить духу сына Гремучей Воды за горы. Сегодня надо накормить и умилостивить еще ненакормленных, обиженных духов. Сегодня нельзя, чтобы тело сына Гремучей Воды упало на землю, иначе может случиться несчастье!

Старый сын Гремучей Воды, сын порогов и шивер качнулся, переступил, припал на левую ногу, но устоял. Вскинул бубен. Ударил в него. Еще раз призвал всех духов спешить получить предназначенную им долю. Не успеют – пусть не гневаются. Сами же виноваты,

Отбросив бубен, шаман выхватил из ножен остро отточенный нож и, подскочив к распростертому на земле белому жеребцу, с маху полоснул по горлу.

– Ай-ай-яй, ге-ге-ге, – закричали вокруг.

Забился конь, брызнула в казан тугая кровяная струя.

– Ай-яй-яй!…

– Эй, духи, дайте тому, кто должен родиться, лицо ясное, как цвет жарков-огоньков на горных лугах, стан, как стрела, брови, как крылья краснобрового косача, щеки, как цвет шиповника, глаза, как черный огонь из костра добрых Духов…

Все перечислил, ничего не забыл шаман. И шею гибкую, как тальник, и крепкую, как становая кость могучего жеребца, и плечи, и грудь, и руки. Если мужик родится, дай ему сорок сынов. Если девка – пусть рожает по двойне. Набрал крови в миску и мазал губы божков – тех, что привязаны к бубну, и тех, что привязаны к ритуальному платью, а затем ушел в юрту и мазал там губы тех истуканов, что слишком горды и могучи, чтоб выйти к костру.

…После таких даров все духи были милостивы к Эрчерен, И, когда родилась она, все отдали ей самое лучшее: и крыло косачей для, бровей, и черный огонь для глаз, и алую кровь для губ, и гибкость тальников для шеи и стана. Женихи по пятам ходили за ней, а она смеялась.

– Эрчерен, ты никого не любишь? Ты не хочешь идти замуж?

– Хочу. Все девушки хотят замуж. Все находят себе мужа по душе. И я найду того, кто меня полюбит больше всех.

– А как же ты это узнаешь? Хочешь, мы сразимся на мечах, и кто победит, тот станет твоим мужем.

– Не хочу.

– Хочешь, мы сядем на коней и помчимся вокруг горы? Кто первый прискачет, того ты введёшь в свою юрту.

– Не хочу.

– А как же ты узнаешь, кто любит тебя больше всех?

'Засмеялась Эрчерен и сказала:

– Отец, вели резать бананов, варить араку, готовить юрту. Наступает мой свадебный пир. И пусть он будет на вершине горы. Чтобы мысли мои были так же чисты, как горный родник, чтобы чувства мои были так же свободны, как утренний горный ветер, чтобы выбор мой был так же ясен, как небесная даль в безоблачный день. И если я покривлю душой, если выбор мой будет нечестен, пусть иссякнет горный родник и вместо него побегут меж камней мои слезы; пусть ветер перейдет в ураган и размечет свадебные подарки, и выплеснет на землю свадебную араку; пусть солнце закроется тучами для меня.

И когда наварили баранины, когда наготовили араки, Эрчерен позвала своих женихов на вершину горы. А женихи собрались из разных стран.

– Эй, женихи, – сказала им Эрчерен, – вон стоит угощение: сырчиков, сколько хотите, баранины полны котлы, араки – сколько примет душа. Ешьте, пейте и пойте мне песни. Сегодня я выберу себе жениха.

Начали утром. Солнце поднялось – пир шумит. Женихи похваляются своей красотой и резвостью своих жеребцов; своей силой и плодовитостью своих кобылиц.

– Кто любит больше меня Эрчерен, – возглашает один, – пусть положит к ее ногам подарок дороже моего. – И кладёт перед невестой собольих шкур, сколько может захватить в охапку его слуга.

За ним и другие подносят: кто халаты китайского шелка, кто серьги, браслеты, кольца с невиданными камнями, кто табуны кобылиц, стелющих гривы по ветру. Каждый новый подарок богаче прежнего, и каждый даритель запивает свое торжество аракой.