Не приведи бог еще раз испытать такое.

– Не по мне эта жисть. И пошто я тянулся к Ксюхе, никак не пойму. Из-за нее и в отряд попал… Ксюха сказывала, на ярмарке купчина увидел ворота – ломай! Я плачу! Увидел парня – раз в зубы, а в руку пятерку, чтоб не выл. Вот это жисть! Делай што хошь! И все, Яким, деньги. Сколь раз иду по тропке и молю бога: ну сделай так, чтоб кто-нибудь кошель потерял, а в нем тышша рублей. Так нет, никто не теряет. Эх, жисть – тоска. Для чего мы живем?

– Для чего? Вот послушай, что я сочинил, пока ходил по деревням.

Если ты пожмешь мне руку,

Если ты не спрячешь губы,

Если глаз твоих бездонных

Заструится синева,

Я в тебе познаю небо.

Жизни смысл в тебе познаю.

Только ты подай мне руку,

Только ты плесни мне в сердце

Синеву очей бездонных

И тепло вишневых уст.

Яким ожидал восторга и не дождался.

– Скорей бы хоть Красная Армия приходила, воевать бы перестали, – выдохнул Ванюшка.

– Откуда ты знаешь, что она должна придти?

– Из города весточка есть, на подмогу к партизанам идет.

Хуторские собаки учуяли незнакомых людей и залились наперебой. Черной глыбой стояла изба. На стук в окно не ответили. А не спят. Наверняка вся семья припала к окнам и крестится: пронеси, боже, мимо!

Не пронес. Ванюшка застучал кулаком в раму.

– Господи, воля твоя, – раздался из-за окна испуганный женский голос. – Кого бог дает во ночи?… Плохо слышу, а невестка, слышь, болестью мается…

– Открывай! Считаю до трех… Р-аз…

В избе загудел густой тягучий бас:

– Пусти, а не то супостатам и стрелить недолго.

Брякнула щеколда. Но прежде в сенях глухо стукнуло что-то. Не переставил ли хозяин топор так, чтобы при нужде под рукой был?

…Изба просторная. Нет полатей. Нет огромной печи, занимающей половину кержацкой избы, где в студеную зимнюю пору свободно укладывалась спать половина семьи. Нет висящей прямо против двери зыбки. И пахло в избе не щами и прелью, а вроде бы степью, полынью.

Керосиновая лампа освещала массивный стол. Ванюшка с любопытством оглядывал незнакомый мирок. Стулья со спинками, шкаф с застекленными дверцами.

Хозяин недружелюбно оглядел гостей. Усы его, отвислые, прокопченные табаком, непрерывно двигались, будто хозяин что-то жевал. У стола, рядом с матерью, сидела большеглазая девка, льняная коса переброшена на грудь, холщовое платьишко подпоясано тесемочкой.

Обычно зайдешь в избу, хозяева пригласят сесть, расспросят о дороге, о погоде, и угостят хотя б молоком. А эти сидели, словно не люди вошли, а ветер дверь приоткрыл. Только ребятня, что сидела на стульях вдоль стен, с любопытством таращила глаза на вошедших.

Зло разобрало Ванюшку: «Как чурбаны». Сказал нарочито развязно:

– Перекусим?! – Разделся. Вразвалку пошел с Якимом к столу. – Хозяйка, есть у тебя кипяток?

Заслонка звякнула у печи, и хозяйка без слов поставила на стол чугунок с горячей водой.

Ванюшка наломал подмерзший хлеб, разлил горячую воду по кружкам и уставился на девку. «Румяна. Бела. И будто не видит, што я на нее смотрю. Все они такие на хуторах. Гордячка, как Линда…» Он набивал рот хлебом, запивал его горячей водой из кружки и искал, чем бы расшевелить хозяев.

– Нынче в тайге белки мало…

Молчат.

– Недород, сказывают, на белку. В тайге совсем следа не видно.

«Недород. Это верно», – согласился про себя хозяин. Но зачем говорить о том, что известно. Только трубкой пыхнул.

– В степи мор на коров, – продолжал Ванюшка.- Дохнут, как мухи под осень.

Хозяйка бросила вопросительный взгляд на хозяина: «И до нас дойдет?» Хозяин пыхнул трубкой:

– От божьего гнева нигде не укроешься.

– Снега нонче ужасть сколь в тайге. Старики наводнения ожидают. А посля засуху страшенную.

– Все в руках божьих, – вновь пыхнул трубкой хозяин.

И вспомнил Ванюшка позавчерашний вечер. В каганце трещала лучина, освещая середину тесной избы. Хозяин тачал хомут и, продевая дратву, рассказывал про житье-бытье.

– От постоев деревня, скажи ты, медведем завыла. Поставят тебе в избу пять солдат – и рекой полилась самогонка; а ежели жена молодая в избе аль девка – совсем беда.

– Г-хе. – Ванюшка покосился на девку.

«Прядет себе, и будто одна в избе. Так отчебучу ж я шутку. Только бы Вавила не прознал».

Толкнул под бок Якима. Но, чтоб Вавила не дознался, сменил ему имя.

– Слышь, Пантелей, сколь солдат поставим сюда?

Хозяин вынул трубку изо рта и скосил глаза. «Ага, задело», – обрадовался Ванюшка. Яким тоже повеселел. Ему понравилась Ванюшкина затея. Он оглядел внимательно комнату.

Мне кажется, Петя… трех человек…

– Не трех, а все пять. А куда остальных?

Заскрипел под хозяином стул.

– Господи, – вымолвила первое слово хозяйка и всплеснула руками.

Прикрывая ладошкой рот, чтоб не прыснуть, Ванюшка рассуждал вслух:

– На кровать пятерых. Тут, под окнами, где сидим, хозяин нары устроит. Еще восемь человек лягут. Да нары вдоль стены. Там, видно, девка, спит, так туда…

Трубка свистнула, протестуя.

– А всего у вас сколько солдат?

– Военная тайна.

– Оно, конечно, а сколько вы ставите на соседние хутора?

– По-разному. Соседа твоего пожалели.

И запыхала трубка, как в гору лезла.

– А когда солдаты придут?

Да ты не беспокойся, хозяин, – продолжал Ванюшка игру, – мы их встретим сами. Ваше дело соломки приготовить, доски для нар, квашню замесить, медовухи…

Хозяйка, сгорбившись, отошла к печке.

– А мы куда?

– Погоди, мать, – хозяин шагнул к жене и шепнул на ухо: – Разве эти бандитские морды слезами проймешь? Соседний хутор, вишь, обошли! С чего б? Думать надо. Тащи-ка скорей угощение: сметану, бруснику, мед, окорок там… Да что мне учить тебя, что ли? Пусть девка тебе поможет, – и подошел к столу. – Сухой хлеб, небось, горло дерет.

Девушка поставила на стол сметану и, стрельнув глазами в Ванюшку, скрылась в сенях.

– Сметанки поешьте с дороги. Жена по чарочке поднесет.

– Не пьем, – отрезал Ванюшка.

– Как же… с дороги… – хозяин столько надежд возлагал на настойку, и вдруг на тебе.

Дочь притащила кринку с домашним пивом, поставила на стол и спросила у Ванюшки:

– Вы сами будете на постое? – спросила и сразу зарделась, затеребила смущенно косу.

– Кш, сорока, – пугнул отец и насупился еще больше.

Затевая игру с постоем, Ванюшка хотел только немного расшевелить хозяев, а схлопотал угощение. После трудного дня оно оказалось не лишним. И забава вышла на славу, Хозяева напугались, засуетились, как кутята без матери,

– Прикинем еще, Пантелей, – забавлялся он. – Ежели померекать, так тут можно и пятнадцать уложить.

Хозяин скрылся за занавеску. Слышно было, как звякнул колокольцами замок в сундуке, как тяжко вздохнул хозяин. Вышел посуровевший.

– Гхе-е, гхе-е,- и ладонь, широкая, холодная, накрыла ладонь Ванюшки. Екнуло Ванюшкино сердце. Вырвал руку, а в ладони остались две николаевские десятки и один золотой. «Ой, Вавила прознает – голову оторвет». Бросил деньги на стол и пересел на соседний стул от греха подальше.

«Молодец, Ваня!» – подумал Яким и сунул деньги в карман, словно и не было их на столе.

…Ванюшка поспешно оделся, заторопил Якима. Вышли, едва попрощавшись. Когда хутор остался позади, Ванюшка спросил:

– Яким, ты зачем взял деньги?

– Как зачем, – весело отозвался тот. – Это же крылья, Ваня! Да, да, те самые, о которых так долго ты мечтал. Ваня, это же здорово у тебя получилось, прямо как в театре разыграл. Да ты не переживай – мы просто позаимствовали лишнее у куркуля. Вдумайся только, какая подлая душа у этого человека, Солдатский постой для него разор, так он откупился, чтобы разоряли не его, а соседа. Это ж подлость! Несколькими рублями перелопатить беду на голову ближнего!…

Тут мысль Якима заработала в новом направлении. Голос его зазвучал еще более гневно.

– Постой солдат ему принес бы убыток в сотни рублей, а он сунул всего-навсего тридцать. Хотя в кубышке, наверное, тысячи… И заметь, они ему не нужны. А ты сможешь в город уехать… Ты же сам мне жаловался на свою судьбу и просил написать песню о твоей разнесчастной доле… Понял, Ваня?