Написал и подумал: «Что может сделать сегодня премьер-министр?» – пожал плечами и вызвал адъютанта.
– Немедленно передать премьеру.
– Куда, ваше превосходительство?
– Премьеру.
– Но где он?
– По линии, по всем станциям, для Пепеляева. Неужели учить?
Остановка… Гудок… Медленно проплывали за окнами желтые здания станций, семафоры и черные столбы телеграфа.
5
Ваницкий стоял на перроне и тоскливо смотрел на поезда, забившие все пути. Среди красных теплушек, одиноко, стоял облезлый серо-коричневый пульман. Из его тамбура торчал тупорылый пулемет «максим». Над теплушками деловито вились дымки.
Бронепоезд прополз. Рядом с солдатами, на платформах, кутаясь в шали, одеяла, сидели совершенно цивильные люди.
В теплушках тоже вперемешку – цивильные и солдаты. Куда они едут? Зачем на восток, когда фронт на западе? И офицеры едут на восток.
Поезда тянутся непрерывной лентой. Все пути забиты от семафора до семафора.
Час назад Ваницкий и Степка подъехали к зданию вокзала. Обычно тихая привокзальная площадь была забита народом. Кабинет начальника станции осаждала толпа офицеров и штатских. Штатские кричали, офицеры кричали а размахивали револьверами.
– Вагон мне немедленно, а то пристрелю как собаку, У меня специальная рота георгиевских кавалеров…
– Георгиевским кавалерам надо бы быть на фронте,
– Заткнись, шпак гундосый.
– Давайте паровоз! Мой эшелон четвертые сутки стоит на запасном.
– Начальник, начальник, оглохли вы, что ли? Машиниста надо. Сбежал машинист. Эй, начальник!
В комнате дежурного то же самое. Аркадий Илларионович вышел на перрон и почти нос к носу столкнулся с буфетчиком. Тот не только не рассыпался в любезностях, как обычно, но сделал вид, что не заметил Ваницкого и попытался прошмыгнуть мимо.
– Любезнейший! – Аркадий Илларионович слегка тряхнул буфетчика за плечо. – Любезнейший, где мои вагоны?
– Ай-яй, милосердевиц наш, как же я не узнал-то вас?… Вагоны ваши, Аркадий Илларионович, третий день как отправили на восток. Что тут было, что было! Слава богу, французы ехали. Там какой-то Пежен узнал вашу супругу и забрал в свой вагон. Не он бы, даже не знаю, как и жила тут Надежда Васильевна…
Не спуская на землю тяжелого мешка, буфетчик, в пыжиковом треухе, в синей залатанной поддевке, поведал Ваницкому, как разные благородия – военные и штатские – проведали про те три вагона, стоящих далеко в тупике. Салон, две теплушки… пустые… «По теперешним временам, ежели человеками не набито под самую крышу, стало быть, и пустые», – пояснил буфетчик, продолжая пугливо поглядывать на Ваницкого. Мешок, казалось, жег его плечи, а при каждом движении Ваницкого, буфетчик сразу менял позу, стараясь встать так, чтоб мешок был как можно меньше заметен. Дрожащим голосом он рассказал, как «ихи благородия» выкинули из теплушек ящики с вещами Ваницкого, как, не сумев открыть дверь в салон-вагон, выбили стекла и через проемы окон забрались туда, выгнали мадам, а прислуга до сих пор бродит по станции…
Все остальное было понятно Ваницкому, В мешке буфетчик тащил какую-то часть припрятанных вещей из злополучных теплушек.
Аркадий Илларионович не пошел в тупик. К чему? Ничего не исправишь. Вещи, если что и осталось, все равно спрятать некуда.
Он усмехнулся, вспомнив свой девиз: жить – значит предвидеть. Казалось, он предвидел все. Но такого…
– Аркадий Илларионович! Ба! Какими судьбами?
Капитан – раньше он был франтоватым, а сейчас усы один вверх, второй вниз, лоб в саже – щелкнул валенками, как раньше шпорами, радостно протянул руку и сразу отдернул – рука была грязная.
– Какими судьбами, Аркадий Илларионович?
– Надо уехать.
– М-м-да. Тяжело. Я еду в тендере, на угле. Знаете, собралась неплохая компания и… я думаю, господа потеснятся.
– Да кто же с вами?
Что ответил капитан, Ваницкий не слышал. Он представил себе, как будет грузить на тендер мешки красной кожи. Мешки небольшие, но веские. Телепень сообразит, что в них.
– Мерси, – поклонился Ваницкий. – Я подожду штабного поезда.
– Он слетел под откос, а штабные, так же как мы, грешные, кто на тендере, кто на платформах.
– И все-таки буду ждать. Мерси еще раз. Кстати, дорогой капитан, скажите, куда вас несет черт?
– Туда же, куда и вас, Аркадий Илларионович!
– Лжете. Я еду к моим миллионам, что меня дожидаются в банках Харбина и Парижа, а вас какой черт ждет в Париже? Вон, полюбуйтесь, какой-то учитель в шинели министерства просвещения – его-то куда несет? От кого? И вам, капитан, мой добрый совет: оставайтесь. У большевиков служат многие генералы. Брусилов, Каменев…
Капитан растерялся. Его грязное лицо на миг осветила надежда, и тотчас погасла.
– У меня жена с детьми где-то там… впереди.
– Вы не знаете, где фронт? Алло, капитан…
Капитана уже не было видно. По перрону сновали офицеры с котелками в надежде найти кипяток. Штатские с чемоданами и без чемоданов. Какая-то пожилая женщина в собольей ротонде сидела на груде узлов, чемоданов, баулов, портпледов и кутала полой стриженую болонку, испуганную и дрожащую, как и хозяйка.
«Попасть в вагон думать нечего. Один я как-нибудь пристроюсь, но с мешками…»
Ясно представилось: четыре мешка красной юфти продолжают путь на восток, а он, Аркадий Илларионович, летит кувырком под откос. Капитан машет рукой и издевательски кричит: «Счастливого пути, Аркадий Илларионович!»
В вокзале разбитые окна. На голых лавках, на полу, на подоконниках – офицеры с женами, чиновники с ребятишками и тещами, торговцы в поддевках с выводками ребят, а грудой подушек, перин, одеял.
– Ежели что, так на платформе местечко куплю, – шептал усталый глава семьи.
– На платформе? О, боже! А как же перины? Я не могу оставить перины, – рыдала жена, – Это же приданое!
Аркадий Илларионович вышел на привокзальную площадь. Мимо тянулись вереницы подвод.
Гнетущее чувство одиночества охватило Ваницкого. Исчезли в сознании люди, и, казалось, какие-то призраки мелькали на привокзальной площади.
Взбурлила ненависть. «Кто душит мир? Егоры? Плюгавый заморыш Егор оказался сильнее меня?»
Аркадий Илларионович совсем недавно поучал сына: «Был, между прочим, Валерий, такой немецкий мыслитель Карл Маркс. Он доказал, как дважды два, что капитализм прогнил…» Слова Маркса, еще недавно казавшиеся предельно логичными, сейчас вызывали сильнейший протест.
«Пусть рушится все и везде, как предсказано Марксом, но должен быть какой-то выход из этого хаоса!»
С трудом протискался к своим гусевкам, стоявшим у сквера. Какой-то господин в пенсне и порванной шубе на лисьем меху и дама в каракулевом саке тащили за руки Степку, а два гимназиста, наверно, их дети, остервенело толкали его в спину. Господин путался в полах шубы, пыхтел и сквернословил, а дамочка в саке умоляла сквозь слезы: «Шер ами, поднажми… Ну еще… Ему, азиату, лошади совсем не нужны».
Степка натужно кричал:
– Ванисски кони… Аркашка кони…
– Шер ами, ударь его… – умоляла дама.
Еще минута, и Степан будет лежать на дороге, а лошадями, кошевой с мешочками красной юфти завладеет господин в рваной шубе.
– Да это наш городской голова! Ах, м-мерзавец! – Аркадий Илларионович подбежал и с размаху ударил в скулу городского голову. Тот икнул и, теряя пенсне, сел на дорогу.
– Боже, Аркадий Илларионович, спаситель, какими судьбами? – вскричала жена городского головы. – Я несказанно рада…
Злоба не утихла.
– Э-эх, – выдохнул еще раз Аркадий Илларионович, жена городского головы, всплеснув руками, грохнулась навзничь на ноги супруга.
Ваницкий пнул на прощание господина городского голову и прыгнул в кошеву.
– Степан, гони!
– Куда гнать, Аркаша, дорога шибко завозна.
– Дуй в переулок. Врежь по гусевке, в галоп!
Въехав в проулок, Степка повернулся к Ваницкому:
