– Здравствуйте, Ксюша. Я не спрашиваю вас, как провели ночь. Плохо. Понимаю. Но поверьте, я для вас сделал все, что было в моих силах. Послушайте, я узнал трагедию вашей любви, сватовство и продажу.
– Узнали, и ладно, пошто вспоминать. Я сама стараюсь забыть, а другим, видишь ты, дело.
– Вы не правы – Прислушался и стремительно распахнул дверь. Она ударилась во что-то мягкое. – Извините, Симеон, я вас не ушиб?
– Н-нет, не шибко… Я от господина Горева. Они просили вас немедля придти. Вашблагородь, у меня и лошадь в упряжи…
– Передайте подполковнику, я скоро буду, – и захлопнул двери. – Следят, нюхают, ищейки. Мне надо с вами говорить откровенно, а тут у стен могут быть уши. Пройдемте за деревню, к мельнице. Там, над прудом, на бугре есть отличное место.
«Может стать, увижу кого из наших», – подумала Ксюша и ответила твердо:
– Пойдемте.
Шла к двери впереди Валерия. Выход загородил усатый солдат.
– Куды-ы!…
– Со мной она, братец, – осадил Валерий. – И не пучь глаза, а лучше давай свою шинель. Ксюша, накиньте. Хоть и солнце, а сыро. Особенно на земле. Заодно и фуражку возьмите. А ты, братец, найди себе другую.
5
Первая прожелть легла на траву и прибрежные тальники. А сквозь них светилась гладь мельничного пруда. Дальше – горы с кустами румяных рябин, коричневых черемух. Светились на солнце золотистые березы. Ветерок слегка морщил поверхность пруда и гнал по ней тальниковые листья.
Загнутые, парусящие, они, казалось, стремительно мчались куда-то, но степенные гуси, едва шевеля лапами, обгоняли листья.
Валерию показалось, что эти стремительно плывущие листья имеют к нему какое-то отношение.
«Так и в жизни, – думал Валерий. – Одни, стремительно мчась, остаются на месте. Другие, едва приложив усилие и двигаясь медленно, обгоняют бешено скачущих. В гимназии я рвался куда-то, чего-то искал. И сейчас ищу, рвусь вперед, как эти тальниковые листья, а жизнь обгоняет меня…»
Валерий с Ксюшей стояли на вершине бугра. У ног их шумела вода на колесах мельницы, и неяркая радуга висела над клокочущим омутом.
Сколько клятв, уверений в любви, вздохов и слез знал этот бугор. Ксюша вспомнила, как однажды они с Лушкой проходили возле пруда. Лушка неожиданно остановилась, попросила Ксюшу: «Постоим немного. Я когда иду этой тропкой, всегда остановлюсь на минутку. Здесь Вавила надел мне на палец обручальное кольцо, назвал меня своей женой. Для меня это самое дорогое место на свете. Постою, вспомню, и хорошо становится на душе».
Ксюша вздохнула. Нет Лушки. Вспомнила митинг в отряде. Ксюша забралась тогда на пень, чтобы лучше видеть товарищей, чтоб донести до них увиденное в Рогачево. И закончила как заправский оратор: «А сказала я вам, штоб Лушкина смерть и смерть наших товарищей легла вам на сердце, как мне легла. Я готова зубами вцепиться в проклятых колчаков, отомстить за подруженьку! У каждого из вас есть за кого отомстить».
С ненавистью посмотрела на Валерия. «Отомстила… Как дура влопалась».
Ксюша не понимала, зачем привел ее сюда этот задумчивый офицер. «Шинель велел прихватить. На земле, вишь, сыро. Если што, я ему зенки вырву, красавчику. Может, кинуться опрометью в тайгу? – Оглядела Валерия.- Долгоногий, догонит. Да еще у него револьвер. Пусть хоть лопнет, а дальше я с ним не пойду. Пусть тут стреляет…»
Все у нее тупо гудело, как гудят в непогоду телеграфные провода. Гудели руки, ноги, спина, голова. Ксюша боялась смерти, как боится ее все живое. Но сейчас ее близость ощущалась как избавление от несносного гуда, от изнуряющих дум о товарищах, о Ванюшкиной свадьбе.
Смерть воспринималась, как переход в другой мир, где живут ее мать, отец, Филя, Лушка, Михей. Бога, наверное, нет, но мать, Филя, Лушка не могли исчезнуть бесследно. В том мире – сыро, темно и непременно надо унести туда в памяти краски залитой солнцем земли. Не отрывая глаз, Ксюша смотрела на маленький куст малины с тремя красными ягодами под пожухлым листом. Раньше здесь было много малины. В детстве, урвав свободную минуту, Ксюша бежала сюда не столько полакомиться сама, сколько принести горстку душистых ягод Ванюшке. Сейчас здесь остался единственный чахлый кустик.
«А от Вани?… Что осталось от Вани? А ну ее, эту жизнь. Боль одна от нее…»
Валерий, найдя небольшой валун, отполированный сарафанами и чембарами нескольких поколений, пригласил:
– Садитесь, прошу вас. У меня большой разговор.
Ксюша села. Стараясь, чтоб не заметил Валерий, украдкой огляделась. Шагах в ста, между березами, заметила двух солдат.
Валерий присел на соседний валун. Достал серебряный портсигар с золотой монограммой, не спеша закурил. Затянулся. Весь вечер, все утро он обдумывал, как вести разговор. Подбирал наиболее убедительные слова. А сейчас, стоя перед этой деревенской девушкой, вдруг растерялся, почувствовал, как легковесно то, что он приготовился сказать. Из каких-то неведомых глубин памяти всплыл сон далекого детства, навеянный сказками, что читала ему мать. Два усатых ландскнехта подвели маленького Валерика к столу, покрытому алой суконной скатертью, стукнули алебардами о чугунные плиты пола темного сводчатого подвала. «Вот, ваша честь, поймали, – доложили они горбуну в ярко-красном костюме, по моде времен королевы Елизаветы. Седые космы змеями свисали из-под алого колпака, а лицо горбуна закрывала кровавого цвета маска. Сквозь узкие прорези, не мигая, смотрели на редкость колючие, горящие удивительным черным огнем глаза. Горбун потер друг о друга сухие, с длинными пальцами руки. При этом послышался звук, будто лопнули четыре стеклянных банки: большая, поменьше, совсем малютка и снова большая. Это хихикал старик.
– Извольте полюбоваться, Валерочка, – горбун то втягивал голову в плечи, то тянул ее вверх, и она качалась на длинной, зеленоватого цвета шее. – Извольте полюбоваться, ненаглядное дитятко, хо-хо, хи-хо, перед вами стоит хрустальная ваза. Вглядитесь!… В ней два волшебных шара… зеленый и голубой. Выбирайте один из них. Это ваш жребий, ваша судьба… Один – жизнь, второй – смерть! Выбирайте!
Через много лет, будучи гимназистом, юнкером, офицером Валерий не раз вспоминал этот сон. «Такова жизнь, – говорил он себе. – Она постоянно заставляет людей выбирать свой шар. Одни выбирают непродуманно, хватают наиболее яркий, и, как правило, обжигаются. Другие осторожничают всю жизнь, ходят вокруг да около, опасаясь, как бы не ошибиться, и умирают, так и не сделав выбора, пройдя жизнь по окольным, случайным дорожкам. Третьим шары выбирают другие. Четвертые же стараются разгадать шары, и выбрав, предвидят, куда приведет их дорога. Они не хнычут, когда появляются косогоры и крутяки, колючие заросли, топи и валуны, ибо знают – это их дорога, и другой для них нет. К этим последним Валерий всегда относил себя.
Сегодня ему снова предстояло сделать выбор. Но сейчас он знал, что скрывает в себе каждый шар, и потому понял: приготовленные им слова не нужны – они лежат в стороне от главного. Так зачем говорить? Надо действовать. Валерий тряхнул головой, провел по лицу ладонью, словно умылся, и удивился собственной нерешительности. Выбор сделан. Надо только заставить себя свернуть на нужную тропку.
– Итак, решено, мы с вами уходим вместе,
– Куда?
– Как куда? В ваш отряд!
«Попадешь к колчаковцам, – предупреждали ее Вавила и Вера, – они в первую очередь начнут пытать про отряд. Может быть, станут бить или прикинутся друзьями».
Ксюша даже не поднялась. Наклонила голову, ожидая новых подвохов и исподлобья разглядывала Валерия. «Глаза добрые, а в душу змеюкой лезет».
Вскинула голову и сказала с вызовом, срывая злость:
– Нет уж, в отряд не возьму. Да и самой мне, видно, там не бывать. Не отпустите ведь, просто-напросто языком балаболите.
– А почему не возьмете? Послушайте, я второпях не рассказал вам самого главного: я Верин… жених. Я командовал красным полком, я буду полезен в отряде.