– Ежели шибко надо, смогу. А к чему ты? Похудел-то как… Синяк на щеке… Ссадины… Ваня, стряслось што?

– Постой ты, – оглянулся на дверь и опять шёпотом, на ухо: – Наших разбили, и колчаковцы с часу на час нагрянут на прииск.

– Што ты! – села на нары, провела ладонями по щекам, – Да наши все наступали. Мы ждали их с часу на час.

– Помнишь, Вавила учил: военное счастье – погода осенью. Колчаковцы были под самой Москвой, молебны за победу служили, а потом ка-ак покатились назад. Так и теперь стряслось: ждали красных, флаги готовили, а колчаковцы ка-ак нажали! Я еле утек.

– Господи, што за напасть такая,- посмотрела на нары, где, раскинувшись, спала Арина, а рядом с ней Аннушка. – Тут недавно лежал Валерий Ваницкий. Он тоже сказывал, наша победа близка.

– Все правильно, Ксюша. Победа близка, но колчаковцы ка-ак даванули – и, не давая время Ксюше опомниться, разобраться в мыслях, зашептал скороговоркой: – Вавила и Вера прислали меня вперед. Они еще бой дадут, а отступать станут в Богомдарованный и дальше – в тайгу. Велели нам с тобой идти на лабазы, смотреть, где што росомахи порешили, што цело. Хоть дров наготовить. Отряд усталый придет, и раненых будет дивно. Не спорь, не маши руками. Вера сказала, на тебя вся надежа. Лыжню промнем – отряд вдвое быстрей пойдет по промятому. Это военный приказ. Не выполнишь, особливо ежели отряд в лиху беду попадет, так они с нас шкуру спустят.

– А наших ты известил? На прииске? В Рогачево?

– Вавила сказал: пока никому. Колчаковцы могут прознать через лазутчиков, куда отряд собирается отступать и засаду устроить. Поняла? Аграфену с сарынью посля нас отряд заберет.

– Арину я разбужу. Нога болит шибко, она где поддержит, где как, а тебе лыжню прокладывать. Эй, крестна… крестна, проснись ты. Ну, спать здорова.

Через полчаса Ванюшка, Ксюша, Арина на лыжах ушли в тайгу.

Казалось, на окраинах города лопнула земная кора, вырвалась на поверхность веками томившаяся в подспудье лава и залила центральные улицы города. Шла первая после свержения колчаковщины первомайская демонстрация. Обычно тихий городок превратился в кипящий котел.

Смело мы в бой пойдем

За власть Советов,

И, как один, умрем

В борьбе за это.

Над колоннами демонстрантов знамен немного. Откуда взять людям кумач или просто лоскут, когда ткацкие фабрики стоят, когда ржавеют на путях паровозы, когда фермы взорванных колчаковцами железнодорожных мостов еще купаются в мутной весенней воде.

«ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПЕРВОЕ МАЯ!», «ВЛАДЫКОЙ МИРА БУДЕТ ТРУД!», «ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!» призывали немногочисленные транспаранты.

«.Мы наш, мы новый мир построим…

Не очень-то в лад, но во всю силу легких, хмельные от счастья победы, пели печатники, деповские, мукомолы, работницы с макаронной, солдаты. Демонстранты надели свою лучшую праздничную одежду. Нет нужды, что кое у кого она в заплатах. И заплаты могут выглядеть празднично, еслв праздник в душе, если счастье на сердце.

– Ур-р-ра-а-а… – взорвались криками демонстранты, когда над колонной, оглушительно треща, проплыл самолет.

– Да здравствует 1 Мая!

– Свободный май! Даже не верится. – Вера приложила ладони к горящим щекам и терла их, словно бы прогоняла сон. Она в кожаной черной тужурке, нарядной красной косынке. Невольно затормошила за локоть стоявшего рядом Вавилу.

– Подумай только, свободный… по-настоящему… Первый на земле по-настоящему народный праздник: и у нас, и в Москве, и в Одессе, и в Омске. Везде!

Перед наскоро сколоченной из досок трибуной показался невероятно толстопузый буржуй. В цилиндре, с моноклем, во фраке и белом жилете, с золотой цепью толщиной в кулак. Он держал вожжи и, размахивая над головой ременным кнутом, управлял упряжкой закованных в цепи негров, китайцев и индейцев. Пушки и солдаты в иностранных мундирах, в страшных противогазовых масках сопровождали буржуя

Гул возмущения пронесся по толпе. Из колонны демонстрантов выскочили шестеро, в кепках, в гимнастерках, с огромными картонными молотами, и начали разгонять солдат, сбивать стволы пушек.

– А-а-а, – орал что есть мочи буржуй.

Народ хохотал вначале, а затем принял активное участие в действии. Вначале послышались крики: «Кнут у него отберите… по шее ему, по шее… Сбивайте с рабов оковы…» А так как рабочие с картонными молотами били по мнению большинства недостаточно крепко, то на помощь им из толпы выскочили добровольцы.

Уж тут буржуй взвыл:

– Братцы, да я же Мишка Седых… из депо… – он торопливо срывал с себя цилиндр, фрак, жилет с золоченой картонной цепочкой, вытаскивал подушки, изображавшие пузо. Добровольцы, конфузясь, под громкий смех шмыгали обратно на тротуар.

Вера осторожно прикоснулась к руке Вавилы.

– Как жаль, что дядя Егор, мой отец, твоя Лушка, Иван Иванович не дожили до нашего всеобщего праздника…

– Вечная память им, – Вавила снял фуражку. Вера склонила голову.

– Ох, Ксюшенька, не могу. Спина зашлась, скажи, как палку кто вставил в хребтину. – Арина бросила лопату, отошла шага на три и кинулась на траву. Глаза от усталости сами прищурились, и видела Арина потемневшие горы, клыкастые, словно чья-то огромная челюсть, нацеленная в голубое небо.

– Отдохни малость, крестна, а я еще покайлю.

– Ты ровно двужильная.

– Хочется поскорее в жилуху, к своим – вот и роблю. Истосковалась я тут. Другой раз идешь по тайге, и видишь – рядом Вера идет, аль Аграфена с Петюшкой, аль Вавила. Скажи, как живые. Лишнюю «спичку» золота раздобудешь – все ближе победа, хоть на махонький миг, а поближе. – Говоря так, Ксюша продолжала кайлить. Поплюет на ладони и по-мужицки, без размаха, ударит кайлой.

Недавние ливневые дожди переполнили речки, ключи. Да что там ключи, по обычно сухим логам бежали бурные реки. Они и замыли, заровняли разрез, где Ксюша с Ариной добывали золото. Унесли промывалку. Ладно хоть инструмент остался, лежал на скале. Пришлось вновь строить дамбу, отводить ключ в новое русло. Заново проходить хвостовую канаву, чтоб спустить из россыпи грунтовую воду. Третьего дня хвостовая канава захватила коренную скалу. Сланцы стояли щеткой – естественный трафарет, естественный уловитель золота. Ксюша наломала сланцев в лоток, обмыла их в ключе, на маленьком плесике, где под березой всегда стояла стайка ленков. Обмыла и вскрикнула:

– Крестна, золото! Давай-ка проверим, сколь.

На борту канавы, среди старательского скарба лежали самодельные весы: коромысло – сосновая лучинка, ошарканная до блеска ножом, на тонких нитках подвешены две чашечки из бересты. А гирьки – спички. Одна спичка золота с лотка – плоховато, две – можно мыть, пять – хорошо. Для разжигания огня есть кремень, кресало, трут, а спички только для взвески золота. От долгого употребления они побурели и блестят. Ксюша положила на одну чашку крупинки намытого золота, на вторую пять спичек. Мало. Золото перетягивало. Шесть спичек.

– Ого, крестна, видишь!

– И впрямь, а так вроде бы и смотреть не на што. Накайли-ка еще скалы в лоток.

– Не-е, крестна, лотком мыть – зря время тратить. Вскрывай-ка торфа, а я начну промывалку ладить. Если дождей не будет, мы с тобой поднамоем…

Выбравшись из канавы, Ксюша приволокла проходнушку – желоб из толстых колотых плах аршина четыре в длину. Прокопала канавку в старое русло ключа. Подкладывая дернину и гальку под «голову» проходнушки, установила ее с нужным наклоном, да так, чтоб вода из малой канавки лилась прямо в головную часть проходнушки. Положила на дно; коврик из прутьев березы. У прутиков возникают сотни маленьких водоворотов. Вода промывает прутья от ила, песка и готовит в водоворотах ловушки для золота. А чтоб коврик не унесло, чтоб не сбросить с него гребком крупные золотинки, набила поперечные рейки через каждые поларшина.