Никогда ранее Ксюша не испытывала такого ужаса и такой удушающей радости, как сейчас. Когда узнала про смерть Сысоя, сказала себе: «Собаке собачья смерть». Но все-таки пожалела его. А сейчас жалости нет и в помине. Только ненависть.

– Так вам… так… не спасетесь.

Вскипающий снег все ближе. Вот он догнал Чипчигешева, замыкающего в цепи, и тот исчез в снежном потоке, смешавшись с обломками скал.

Взор заметался по склону, ища скалы, бугра для укрытия – но впереди только снежная гладь.

Обвал развивался по склону косынкой: там, где лыжи партизан подрезали снег – он только начинал шевелиться, а за спиной, набирая скорость, катился валом и неровными языками засыпал дорогу, хороня все под собой.

Толчок. Острая боль пронизала все тело. Ксюша упала, но тотчас вскочила, посторонилась. Мимо нее промчался Ванюшка. За ним другие. Тут, у подошвы лежали огромные глыбы камней. Даже таежный снег не смог их закрыть. Правая нога не держала и Ксюша в изнеможении упала за камень.

Последние языки обвала обрушились на дорогу. Там все вскипело и разом осело буграми. Снежные потоки умчались дальше в долину, а между ними на дороге метались уцелевшие горевцы, Ксюша с трудом приподнялась на колено. Товарищи, как и она, лежали вокруг за камнями и наблюдали, как снежный обвал заканчивал бой с их врагами.

– Ребята! Стреляйте! Их еще много! – крикнула Ксюша. Она припала к холодному ложу винтовки, и ее охватило ледяное спокойствие, как на охоте, когда подходила к зверю на выстрел. Поймала на мушку бегущего бандита, нажала на спусковой крючок, и радостно вскрикнула, когда тот упал.

– За Оленьку!

Поймала на мушку второго.

– За Лушку!

Справа короткими очередями бил ручной пулемет…

Кончился бой. На дороге серели трупы солдат, лошадей. А сколько их под снегом. Эти уже не страшны. Но часть уцелевших повернула в Самарецкие щеки, а часть гуськом потянулась вперед. Надо бы их догнать, но переход и преследование колчаковцев вымотали силы. Люди сидели с понурыми головами. Каждый думал о Чипчигешеве, которого только- только похоронила лавина,

– Счастлив наш бог… многие бы могли лежать сейчас под снегом, – нарушил тишину Игнат.

Ксюша оглядела хмурые и усталые лица товарищей, как бы проверяя, действительно ли нет среди них только Чипчигешева. Живо вспомнила привал у «Окаменевших женихов». Невысокий, плотный парень протягивает ей раскуренную трубку: «На, девка! Курить не станешь – взамуж не возьму». Черные глаза-щелки поблескивают задорно, смеются.

Игнат встал с камня. Тихо побрел по склону. Он, конечно, не надеялся отыскать засыпанного Чипчигешева, но на душе было неспокойно. Только весной они смогут похоронить его останки. Вот Игнат остановился. Снял треух и, повернувшись к востоку, перекрестился. Он не стеснялся своей набожности. К тому же охотники – народ суеверный, и крест положить вовремя на грудь никогда не помешает.

– Прощай, Чипчигешев. Хороший охотник ты был. Прости уж, друг, коли когда обидел чем…

Остальные тоже встали. Сняли шапки. Кто-то выстрелил три раза в воздух. Ксюша попробовала подняться, но резкая боль в ноге приковала к месту.

Вернулся Игнат.

– Што, робя, привал будем готовить. Отдохнем да двинемся в путь.

– Ваня, помоги мне перебраться на камень. Я посмотрю, што с ногой…

После отдыха партизаны связали две пары лыж ремешками – получились широкие сани. Привязали длинные кушаки. На этих санях и привезли Ксюшу в Рогачево.

…Еще издали, увидя дымки родного села, Ксюша приподнялась на локте. Светлая радость наполнила душу, а боль в колене отступила, забылась на миг. Село жило. С горы, как прежде, каталась на санках и ледянках детвора. Ребята визжали, ссорились, смеялись. И вдруг, как по команде, кинулись навстречу подходившему отряду.

– Теть, а теть, тебя ранили? – спросил мальчишка лет восьми. Его перебил другой:

– Мой тятька лонись тоже раненый пришел. Сказывал: какого-то Колчака прогнали…

От сельсовета навстречу торопливо шла Вера.

– Раненые есть, кроме Ксюши? Нет? И ты не ранена? Слава богу, – радовалась Вера, обнимая по очереди товарищей. – Как, вы разгромили отряд Горева? Ксюша, это правда?

– Правда. Только некоторые убежали обратно в Самареки, там их Вавила встретит. А вот часть в нашу сторону подалась…

– А где Ванюшка?

– Погиб Чипчигешев… А Ваня жив. Он и еще десять товарищей ушли обратно через Синюху к Вавиле. А пулемет решили взять сюда.

Этот торопливый разговор проходил уже в сельсовете.

– Молодцы. Отдыхайте. А тебя, Ксюша, отправим сейчас же на прииск, к Аграфене. Я тоже скоро там буду.

Отряд Вавилы сидел в засаде в Самарецких щеках. Проезжали купчики, чиновники – их не трогали, чтоб не раскрыть себя. Проходили на восток разрозненные группы солдат. Они сдавались без боя. У солдат отбирали оружие и отводили в березовую рощу к кострам.

Солнце взошло, а над ущельем полумрак. Не пробиться солнцу сквозь серую изморозь, повисшую в ущелье.

Иннокентий замерз. Тонкие ледяные иглы колют лицо, забираются за воротник полушубка. Поежился, чуть приподнял голову. За высокими пнями, в кустах ерника, в пихтачах, за камнями лежат товарищи, окопавшись в снегу. Э-э, вон кто-то, видать, совсем окоченел, привстал на колени и машет руками, хлопает себя по бокам. Вон поднялся еще один. Иннокентий прислушался. Кто-то тихо пел.

Среди лесов дремучих

Товарищи идут,

Они в руках могучих

Носилочки несут.

Носилки не простые -

Из ружьев сложены,

А поперек стальные мечи положены…

«Тише ты, бес, – хочет крикнуть Иннокентий, но уж больно песня хороша, душу греет. Да и поют-то тихо. – Рано пришли в засаду, поморозим людей. Вавила сам замерзнет до смерти, но не пикнет, и всех остальных на свой аршин мерит. Я уж устал дрожать…»

– Чу! Скрип полозьев, – огляделся. Как косачи из-под снега поднялись черные головы партизан. – Ш-ш, прячься, лешак вас задери, – шипел Иннокентий. – Передай по цепи: схорониться, не пялить глаза…

Скрип все ближе. Впереди, на склоне, где залег Вавила, тоже зашевелились,

– Хоронись…

– Уф-ф-ф, – фыркал Ванюшка, обливаясь потом. За ним спускались остальные, устало передвигая ноги.

Ванюшка затормозил.

– Робя! Самарецкие щеки под нами. Пришли!

Припав плечом к стволу кедра, Ванюшка смотрел вниз. Там, по склону небольшого ложка, за камнями, за кустами лежали люди. И на другой стороне по ложку – люди. Далеко, не разберешь кто, но, должно быть, свои… Стреляют?…

Там, на дне долины, творилось что-то непонятное. Дорога забита подводами. Много подвод. Пожалуй, десятка два. И людей много. Кто лежит за санями и, видно, стреляет, кто пытается повернуть подводу назад, кто обрубил гужи, вскочил верхом и понужает что есть мочи. Стрельба продолжалась.

– Ваньша, слыхал, вжикают пули? Дурные, говоришь? А вжикают.

– Э-э, вон кто-то вскочил, винтовкой над головой крутит. Кажись, увяз в снегу.

– Ребя, вниз надо, там наши дерутся!

– Погодь ты, Надо ж разобраться, где чьи. Дуром-то полезешь и на пулю наткнешься, – отмахнулся Ванюшка. – Где же Вавила?

Впервые Ванюшка видит бой со стороны.

– Дураки наши, эх, дураки. Засели б на ту вон скалу, што у беляков за спиной, да как вдарили им по загривку. Недотепы, пра, недотепы…

И тут с той самой скалы, что осталась у беляков за спиной, застрочил пулемет, загремели винтовочные выстрелы.

Выскочил из-за кедра Ванюшка и, как мальчишка, закричал:

– Так их! Взашей им, проклятым! Крой им крапивой по репице. Ага, не по нраву, видать, угощение? Крой их…

Найдя пологий ложок, Ванюшка с товарищами быстро спустился в долину. Короткая схватка с беляками была окончена. Вавила, забравшись на кошеву, кричал, приложив ладони трубкой ко рту:

– Раненых – на подводы… В Притаежное! Патроны, гранаты, винтовки сюда. Товары закопать, наши придут – откопаем. Продукты забрать!