«Смеяться, похабничать над нашей любовью! Угодничать, подличать!…» – будто защищаясь от удара, подняла кулаки и увидя в руке зажатый Ванюшкин кисет, брезгливо швырнула его на землю. Он упал. Развернулся и бросились в глаза крупные буквы «ВЛАСТЬ ТРУДА». Ксюша торопливо развернула свернутый обрывок газеты, присев на корточки, разгладила его и сразу под заголовком прочла:
«Вчера, на главной площади города, несмотря на сильный мороз, состоялся многолюдный митинг, посвященный первой годовщине освобождения Сибири от колчаковцев. – Не веря своим глазам, прочла еще раз: – Пер-вой го-дов-щи-не осво-бож-дения Си-би-ри от кол-ча-ков-цев… На митинге выступали известный вожак притаеженских партизан Вавила Уралов… – дальше читать не смогла.
«Целый год? А как же вчера Ванюшка сказал, што скоро последний бой с колчаковцами, требовал отдать ему золото до последней крупинки и обещал после боя вернуться?»
Клочьями туч проносились в Ксюшиной голове, вскипали шквалами несвязные обрывки растревоженных мыслей. Неслись и неслись. «Все это время Ваня носил куда-то золото и пушнину… А Верино письмо? С чего это ноги не держат?… Куда ушел Ваня? Найду по следу. Все выведаю. Только вот ноги, ноги вовсе не держат…»
«Может, снова вернулись колчаки? Надо догнать бородача… Выручить Ваню…»
Появилась твердая уверенность: Ваня не виноват. Ваня ласковый… Бородач какое-то темное дело затеял, а Ваня – его жертва.
Ксюша решительно повернулась и побежала по следу ушедших. На влажной таежной земле следы читались, как книга. Вот стоптанный внутрь Ванюшкин каблук. Вот городские сапоги с острыми носками молодого. Подбитые железными подковами сапоги бородатого.
«Куда я?… Без хлеба, без винтовки… Без головного платка?»
Быстро вернулась в избушку, побросала в мешок куски копченого медвежьего мяса, хлеба, взяла винтовку.
– Ксюша! Золотце! Што с тобой?… В гроб краше кладут! Ваня наказывал не отлучаться тебе, грит вот-вот вернется он…
7
Они хитрили. Путали след. Выйдут на каменную осыпь – и отвернут резко в сторону. Спустятся в ключик, – не поймешь, куда они подались, вверх по течению, вниз, а может, ушли по притоку.
Ксюша шла быстро, умело распутывая следы. А в голове ворочались тягучие, серые, как засыпка на мельнице и кочковатые, как растрепанная кудель, мысли: «Чему теперь верить? Всей прежней жизни с Ваней или тому, што услышала и увидела на поляне?» Распутывание следов отнимало много времени, и Ксюша догнала Ванюшку и его спутников только в потемках.
На укрытой от ветра поляне, под нависшей скалой, горел маленький костерок. Ванюшка подбрасывал в него прутья. Высокий длинноволосый парень пил чай, а бородач сидел спиной к Ксюше. И снова очень знакомой показались ей низкорослая фигура и уверенные, властные движения рук. На фоне костра они рисовались четко. И тут Ксюша вспомнила! Рогачево… Скамейка… Обнаженная спина Веры… Свист шомполов
Прикрыла ладошкой рот.
«Боже мой, Горев?! Ванюшка с нашим заклятым врагом!… Ванюшка перед ним лебезит? С ума схожу!…»
Рискуя выдать себя, подкралась ближе к огню и, спрятавшись за небольшой обломок скалы, вгляделась.
«Горев и есть!… Выходит, Ваня, ты не к Вавиле ходил? А куда? Нет уж, теперь я хоть до края земли тебя прослежу. Только харчей вот мало взяла. На ягодах, на траве пробьюсь, но распутаю все…»
8
Отойдя к скале, Ксюша продрожала всю ночь от холода, от тягостных дум и все же задремала перед самым рассветом. Когда проснулась, солнце еще не встало. Легкий туман висел меж деревьев. Ванюшка с мужиками уже ушли. Ксюша нагнала их в половине дня, и больше не отставала. К вечеру вышли на берег реки Аксу.
Перед выходом на равнину, горы снижались и лежали вокруг большими подушками. Клушкой среди цыплят высилась гора Глядень. Ранней осенью ее скалистая вершина первой одевается снегом, и тогда Глядень сверкает на солнце огромной сахарной головой, бережно завернутой в таежную синь.
Старики сказывают, будто в давние времена на горе была караульня, и солдаты круглые сутки оглядывали сизое, вздыбившееся мелкогорье, темную, в проплешинах от пожарищ, тайгу. А для чего караулили, никто хорошенько не знал. Одни говорили будто охраняли хлебородную степь от набегов таежников. Другие клялись будто солдаты охраняли казенные таежные прииски от степных ворюг. А может, путали старики? Может, не было ни караульни, ни солдат? А гору так назвали потому, что откуда ни глянь – крутым шатром поднимается над тайгой темная громада горы.
Выйдя на берег Аксу, Ванюшка и Горев оглядели кусты и стали мостить под ними постели.
– Ночью дежурить будем. А то, чего доброго, Жура ночью может проплыть. Ты, Ванька, первым пойдешь в караул. Если уснешь, сукин сын, так шкуру с живого спущу! Ты меня знаешь!
«Жура? Выходит, они тут и впрямь поджидают отряд. Неужто все как есть изменилось, и разбойник Горев пошел супротив колчаков? Ничего не пойму. Уж я бы Гореву не доверилась. А как же газета? Голова идет кругом.
Розовели кусты в отсветах заката. Розовел галечник. Красными бликами полыхала темнеющая река. Мужики чистили ружья. Ночевали, не разжигая костра.
Ванюшка вначале сидел, прислонившись спиной к сухому сосновому пню, и голова его устало клонилась на грудь. Чтобы не уснуть, он, что-то бурча под нос, взял в руки винтовку и стал ходить вокруг спящих.
Ночь тепла, тиха. Шелест тайги и всплески набегавшей волны успокаивали Ксюшу. Появилась уверенность, что вскоре все разъяснится. «Ваня не мог обмануть».
…Утренняя заря разлилась над горой Глядень, над кустами тальников, над туманом, плывшим над рекой, и окрасила все, как и вечерняя, в розовые нежные краски. Солнце вставало яркое. Даль светла и прозрачна. У самого горизонта высится над кипенью облаков синий двугорбый Кайрун, у подошвы которого прошло Ксюшино детство. Там развалины небольшой избушки, а на пригорке, под одинокой сосной, заботливо обложены дерном могилы отца и матери.
Ранним утром Ксюша видела, как длинноволосый по узкой тропинке ушел на склон Гляденя. Горев и Ванюшка втыкали в песок тальниковые ветки, ломали кусты. Выкопав небольшой окопчик, Горев лег в него и прицелился в сторону реки. Они явно готовились к бою. «В бою каждый ствол на учете», – вспомнила она любимую присказку Вавилы. Она еще ничего не понимала, но, кто знает, может, ее винтовка тоже пригодится.
Ксюша устроилась на самом краю невысокого обрыва. Под ним рыжая песчаная отмель. Зеленоватая вода перекатывает по ней мелкие круглые балбешки дерева, прутья. Из-за мыса по реке поднималась лодка. Большая, черная, свежей просмолки. Двое мужчин орудовали шестами. Быстро опускали их в воду, наклонялись и, перебирая руками к верхушке шеста, толкали лодку вперед. Буграми вздувались под рубахами тугие мышцы. Стоящий на корме неожиданно поднял голову и взглянут прямо в глаза Ксюше. Опешил. Зажмурился. Когда снова открыл глаза, Ксюша успела спрятаться. Он закричал на товарища:
– Шевелишься, как теля. Жми… А то идем неделю – мне уж бабы мерещиться стали. Жми, говорю.
Лодка ушла вверх по течению.
– Кого он сказал? – донесся до Ксюши голос Ванюшки.
Горев погрозил кулаком:
– Увидел тебя, растяпу, да, к счастью, принял за бабу. Приказано, не высовываться, а ты все пялишься.
– Да я и головы не поднимал.
– На прииски хлеб везут. В коммуну…
«На прииске коммуна?»
Ксюша не понимала, что творится вокруг. Она могла и день, и два выжидать зверя в засаде, могла целое лето ждать урожая на полосе, но разгадывать загадки – не в ее характере. Подмывало выскочить, подбежать к Ванюшке и протянуть ему обрывок газеты: поясни! И про коммуну на прииске поясни! И кого ждете – поясни! Но с Ванюшкой был Горев, и Ксюша только плотнее прижималась к земле.
– Плывут, плывут, – раздался с бугра звонкий голос чернявого. Высокий, с перехваченными сзади ремешком волосами, парень бежал, припрыгивая, странно подгибая длинные ноги в красных сапожках, и Ксюше казалось, что они ломаются, что парень сейчас рухнет. Но он продолжал бежать, размахивая руками. Что-то знакомое показалось в одежде красивого парня – голубая рубаха, черные брюки, красные сапоги. «Да это же рогачевские мужики под Радьджерасом расписывали так ту бандитку, Росомаху. Господи!…» Но тут внимание Ксюши привлекла черная точка на реке. Из-за верхнего мыса, вывернулась лодка. Вода была синяя-синяя, и казалось, лодка плыла прямо по небу. Маленькое черное пятнышко – на безоблачной лазури летнего неба. А по бокам ритмично вспыхивали и гасли яркие звездочки. Это солнце отражалось в мокрых лопастях весел. Гребли споро. Скоро будут здесь. Но кто это?
