Каждое утро липкий от пота сэнээс Берестов поднимался со спальника, расстеленного прямо на полу, и брел в ванную. Вода, которой полагалось быть холодной, едва ли не обжигала, да и текла вялыми струями, несмотря на выкрученный до упора кран. После омовения Берестов пробирался на кухню, извлекал из холодильника ледяную минералку и пил ее, стоя перед открытой дверцей, словно впрок старался промерзнуть до костей. О завтраке не могло быть и речи, Берестов лишь брал с собой загодя приготовленные бутерброды, натягивал легкие полотняные брюки, рубашку-сетку, сандалии и, нахлобучив подаренный светилом мировой астрофизики Грегори Брауном стетсон, выкатывался из квартиры.

Город напоминал прифронтовую зону, а Берестов хорошо помнил, что это значит, хотя войну застал лишь ребенком. Не оставалось ничего другого, кроме как терпеть до самого института, где, благодаря неусыпной заботе зама Лавровича по административно-хозяйственной части, исправно работали кондиционеры. И все-таки мысли старшего научного сотрудника не занимали ни зной, ни пожары, ни затянутый торфяной гарью город. Трясясь в битком набитом автобусе, вышагивая по чахлой аллее преждевременно пожелтевших лип, ныряя в блаженно-прохладный холл институтского особняка, Берестов видел внутренним взором сверкающую спираль Галактики: ее голубые, красные, желтые солнца, гиганты и карлики, мглистые облака туманностей, черные ловушки коллапсаров, большие и малые, невидимые с Земли планеты.

Это неотступно преследующее его видение было полно смысла. До сегодняшнего дня Берестов, пожалуй, был единственным ученым Земли, да что там ученым — единственным человеком на планете, который с высокой степенью достоверности знал, что среди этого хаоса мертвой материи должны быть и жизнь, и разум. Много жизни и разума — целый пояс миров, огибающих галактическую спираль там, где скорости звездного диска и спиральных рукавов совпадают. Планетные системы, что находятся внутри коротационной зоны — узкого кольца, точнее, тора радиусом двести пятьдесят парсек, — в процессе движения вокруг галактического ядра периодически то входят внутрь спиральных рукавов, то покидают их. И поскольку в спиральных рукавах происходят бурные звездообразовательные процессы, образующие жесткое излучение, попадание в них губительно для обитаемых планет.

Из чего следует логический вывод, что с высокой степенью вероятности выживают только миры, реже прочих проникающие в эти рукава. А следовательно, чем дальше они находятся от центра Млечного Пути, тем больше у них шансов в процессе естественной эволюции стать колыбелями жизни и разума. И даже при самых скромных подсчетах таких планет в коротационной зоне должно насчитываться несколько тысяч. И из этих тысяч — несколько сотен способны породить разумных существ. А из этих сотен несколько десятков поднимутся до цивилизации космического масштаба. И если все расчеты верны, а логика рассуждений безупречна, то прямо сейчас, когда он, старший научный сотрудник Гелий Берестов, сидит, скорчившись над своими записями, прямо у него над головой проносятся совершенные межзвездные корабли пришельцев, которые, уж конечно, знают о существовании разума на Земле и вот-вот готовы вступить с ним в Контакт.

Неужто и в самом деле проносятся?.. Не один ли из них прямо сейчас с чудовищной скоростью пересекает Солнечную систему? Пять лет назад в Нижнеярский филиал ИКИ поступил заказ Министерства обороны. Было поручено обосновать либо опровергнуть возможность присутствия инопланетных кораблей в околоземном пространстве. В документах этот проект шифровался как тема ноль ноль семнадцать. Мало кто из ученых, принимавших в нем участие, всерьез к нему относился, но военные щедро финансировали попутные фундаментальные исследования и с этим нельзя было не считаться. Эх, Привалов, Привалов… Мог бы и поподробнее. Проклятая секретность. Ничего, завтра я из них душу вытрясу…

Нетерпение снедало его, хотелось все немедленно бросить и кинуться в Сырые Ключи, но Берестов не дал себе воли. Если был генерал Привалов считал, что сэнээсу Берестову необходимо прибыть на объект сегодня, он бы так и сказал. Да и машину прислал бы. Посему нечего корчить из себя отрока на первом свидании. Сказано — утром, значит, утром. А пока следует сделать то, что давно собирался, — переписать набело основные выводы и расчеты. Берестов вздохнул, вынул из ящика стола заветную общую тетрадь в черном коленкоровом переплете, открыл на первой странице, вставил чистый листок в каретку пишущей машинки и затарахтел по клавишам. Когда снова раздался телефонный звонок, он вздрогнул. Невидящим взором обвел комнату, с удивлением обнаружив, что за окном уже темно, а в черном стекле отражается включенная настольная лампа и уже слегка одутловатая физиономия Гелия Аркадьевича Берестова, старшего научного сотрудника, руководителя астрофизического отдела Нижнеярского филиала столичного Института космических исследований. Звонок повторился. Берестов снял трубку, ожидая вновь услышать голос Привалова.

«Берестов?» — неласково осведомилась трубка голосом вахтера Суворова.

— Он самый, Федор Степаныч!

«Долго еще будете заседать? Двенадцатый час уже. Через пять минут обесточиваю отдел».

— Уже ухожу…

«То-то же…»

Берестов положил трубку, со вздохом сложил приятной тяжести стопку страниц будущей монографии в картонную папку, сунул ее вместе с тетрадью в стол. Поднялся, погасил лампу, вышел из кабинета, не забыв запереть дверь на ключ. Шаги его гулко раздались по длинному полутемному коридору старинного здания. На выходе вахтер принял ключ, проследил, чтобы припозднившийся сотрудник правильно поставил в журнале время ухода и не забыл расписаться.

— И чего сидеть, спрашивается… — проворчал старик. — Не спится, так гуляй с девушками… Ночь-то какая…

— Спокойной ночи, Федор Степаныч!

Берестов не стал говорить, что гулять ему пока не с кем, но какое вахтеру до этого дело?

Тяжелая остекленная дверь хлопнула у сэнээса за спиной. С головой накрыл одуряющий аромат цветущей липы. В просветах между листьями сверкали звезды. Берестов и не заметил, что к ночи дымная мгла над городом успела окончательно рассеяться, жара спала и даже ощутимо потягивало холодком. Зябко поежился, охлопав себя ручищами по почти голым плечам, сбежал по вытертым ступеням с крыльца. Зашагал по институтской аллее к остановке автобуса и, только очутившись на пустынной улице, сообразил, что автобусы давно не ходят. Хорошо бы поймать такси, да только, где ты его сейчас найдешь? Прикинул, что если спуститься к реке и пройти вдоль причала до моста, можно сократить дорогу домой на полчаса, не меньше.

Берестов решительно свернул к набережной. Собственно, набережной ее назвать было трудно — дощатые мостки, шаткие перила. Внизу, у деревянных свай, пришвартованы баржи с песком. Вечерами, а тем более — ночью, горожане избегали этого места. Оно почти не освещалось, поэтому легко было нарваться на хулиганов, но Берестов встречи с ними не опасался. Все-таки метр восемьдесят ростом, косая сажень в плечах, кулаки. Первый разряд по боксу. Широкая пшеничная борода придавала сэнээсу скорее разбойничий, нежели интеллигентный вид. Поэтому, когда в темноте впереди появился некий неясный силуэт, Берестов даже не замедлил шага. В призрачном свете фонарей на том берегу лишь бегло рисовалась странная, чуть перекошенная фигура, которая плохо сочеталась с мягкой бесшумной походкой. Внезапно Берестов почувствовал острое желание дать деру, но взял себя в руки, намереваясь миновать неизвестного встречного неспешным, полным достоинства шагом. Не получилось. Неизвестный сделал неуловимое взглядом скользящее движение вбок и перегородил старшему научному сотруднику дорогу.

— Разрешите пройти! — немного более высоким, чем следовало, голосом произнес Берестов.

— Простите! — сказал прохожий. — Мне нужны вы!

— Именно я? — опешил Берестов.

— Да. Вы. Я читал вашу книгу.

— Так вам нужен автограф?.. А вы не находите, что выбрали неподходящую минуту, а главное — место для этого?