Спать не хотелось. Аля поворочалась немного, встала и побрела на кухню. Разожгла бесшумный и безотказный теперь, благодаря Мишиным стараниям, керогаз и замерла, забыв потушить спичку. На столе лежал клетчатый лист, видимо, позаимствованный из отцовской тетради, а с листа смотрела она сама. Тонкие карандашные линии с точностью, которой позавидовала бы фотографическая техника, складывались в резной наличник, ткань отодвинутой шторы и лицо Алевтины Казаровой, выглядывающей из окна. Очень красивое, нежное лицо. «Неужели именно так я смотрела на него?» — подумала Аля и счастливо рассмеялась.

Скрипнула дверь, вошел Миша. Мокрые волосы свисали прядями, как в тот вечер, когда она впервые увидела его на пороге своего дома, а руки были полны яблок, круглых, мокрых и пахнущих на всю кухню. И что с того, что яблоки эти были ныне повсюду. Аля и припомнить не могла столь обильного урожая. Миша радовался, как ребенок, и она вовсю пекла пироги с яблоками, варила варенье и джем, специально покупая для этого сахар-песок, и даже достала с чердака самодельную, но надежную соковарку. Сейчас Аля обрадовалась им, словно необыкновенным цветам. Нездешним. Не малопихтинским. И даже — не земным. А привезенным с далекой звезды Бетельгейзе.

Аля благодарно приняла из рук, которые вчера так сокрушительно нежно ласкали ее, крутобокие плоды и расцеловала счастливого дарителя. Расцеловала по-хозяйски, как жена. И с этого собственнического поцелуя начался последний день лета. Аля то и дело ловила себя на том, что сегодня смотрит на гостя по-другому. Да и какой он теперь гость? Суженый. Муж перед богом, в которого комсомолка Алевтина Казарова, впрочем, не верила. И нужно что-то сделать, чтобы Миша стал ей мужем перед людьми. Хотя жила учительница русского языка и литературы на отшибе, в поселке наверняка знали о госте. Правда, вопросов пока не задавали. Вероятнее всего, поселковые сами придумали, кем приходится нелюдимой «учителше» этот странный парень.

Сама того не осознавая, Алевтина все время ждала, что однажды Миша уйдет. Исчезнет так же загадочно, как и появился. Хотя чем лучше она узнавала своего гостя, тем сильнее ощущала его неприкаянность. Миша был один во всей Вселенной. Жизнь жевала, ломала его, выкручивала ему суставы, и, наверное, из-за этого он не любил о себе рассказывать. Отделывался сказками. Да и сказки эти, скорее всего, были своеобразной реакцией на пережитое. Попыткой вытеснить страшные воспоминания яркими, насыщенными множеством мельчайших подробностей фантазиями. Так поступают дети, лишенные родительской любви и заботы. А Миша, при всех своих необыкновенных качествах, был большим несчастливым ребенком. Ее ребенком.

На закате дня Алю осенило, что Мишу необходимо постричь. Она знала, что в больших городах у мужчин принято носить такие патлы, но в Малых Пихтах эта мода была не в ходу. На удивление, Миша воспринял ее предложение спокойно, хотя и не сразу понял, чего она от него хочет. Как будто и не стригся никогда. По счастью, мама научила Алю немудреному парикмахерскому искусству. Отец не доверял себя стричь никому, кроме жены, а потом — дочери. Аля расстелила на полу газеты, поставила посередке табурет. Велела снять нательную рубаху и намочить волосы. Хорошо, что Миша заранее наточил ножницы. Аля вооружилась ими и частым пластмассовым гребешком, и приступила к делу. Едва первые пряди упали на позавчерашнюю «Комсомольскую правду», Алевтина охнула и чуть было не выронила ножницы.

Милый, где же тебя так угораздило?!

Голову Миши покрывали жуткие звездообразные шрамы. Нельзя было стричь его совсем коротко. И Аля решила, что отстрижет волосы сзади, уберет на висках, укоротит челку, а остальные подравняет так, чтобы они лежали пышной, но элегантной шапкой. Приняв решение, Алевтина споро защелкала ножницами. Мягкие светлые локоны бесшумно опускались на газетные листы. Парикмахером-самоучкой двигало вдохновение. И все же пришлось повозиться. Отступив в сторону, как художник от холста, Алевтина оглядела свое произведение и осталась довольна. Результат превзошел ожидания. Длинноволосый дикарь исчез, вернее — превратился в элегантного джентльмена несколько артистичной наружности.

— Ну-ка, дорогой, подойди к зеркалу, посмотри на себя, — распорядилась она.

Миша послушно подошел к старому, с облупившейся амальгамой зеркалу, что висело над рукомойником, уставился на собственное отражение.

— Нравится? — осведомилась Аля.

— Что? — без тени юмора спросил он.

— Как я тебя постригла?

— Да… А зачем?

Алевтина только рукой махнула. Попробуй, объясни очевидное этому обаятельному дикарю, не понимающему столь элементарных вещей.

Новая прическа Миши навела Алю на мысль, что его не мешало бы приодеть. Единственными мужскими вещами в доме были те, что остались от отца. Частью его гардероба Аля уже пожертвовала, так стоило ли останавливаться? Она собрала газеты с остриженными локонами, хотела было сунуть сверток в печку, но передумала и отложила в сторону. Сама не зная почему. Затем шагнула к старому плательному шкафу, достала выходной костюм отца, протянула Мише.

— Примерь.

— Что сделать? — беспомощно переспросил он.

— Надень, горе ты мое…

Немного повозившись, он облачился в костюм Вадима Андреевича Казарова. Аля деловито обошла вокруг, подмечая, что пиджак в плечах тесноват, но это не страшно. По давнишней моде плечи были подбиты ватой, стоило ее убрать — и костюм сядет на мускулистой, хотя и нескладной фигуре Миши как влитой. Рукава длинноваты — не беда, укоротим. А вот брючины, наоборот, коротки, но там имеется запас, так что и удлинить не проблема. Алевтина засмеялась от радости и захлопала в ладоши, как ребенок. Настолько удачно получалось с костюмом. А ведь было еще и несколько сорочек, и пара галстуков. Во всяком случае, выходной гардероб мужу обеспечен.

Мужу…

Аля покатала на языке непривычное пока слово, которое казалось ей слаще сливочной помадки. Осталось решить куда более существенную проблему: как объяснить поселковым властям, кто такой Миша и откуда взялся. Удивительно, что участковый, старший лейтенант Марьин, до сих пор не поинтересовался незнакомцем. Неужто лишь из врожденной деликатности? Или из доверия к Алевтине Вадимовне, дочери покойного товарища Казарова, доктора физико-математических наук? Вадима Андреевича в поселке уважали. В таежную глушь его забросила прихотливая судьба репрессированного. После ссылки столичный физик так и остался в Малых Пихтах, хотя ничто не мешало ему уехать в тот же Новосибирск, где как раз начал создаваться Академгородок.

Как бы там ни было, участковый вполне мог считать, что дочь Вадима Андреевича не могла связать свою судьбу с шаромыжником. И все-таки даже деликатности старшего лейтенанта Марьина наверняка имелся предел, и его терпение не стоило испытывать бесконечно. Алевтина почти силком стянула с суженого-ряженого отцовский костюм, присела к швейной машинке с ножным приводом: укорачивать, удлинять, подшивать. Миша приткнулся в уголке с карандашами и бумагой — Аля не позволила ему больше рвать отцовские тетради, выдала старую, но с чистыми страницами амбарную книгу, пусть забавляется. Стрекотала старинным безотказным «Зингером», искоса посматривая на возлюбленного. Любопытство разбирало, что это он там рисует. Опять ее портрет? И откуда он только такой талантливый?

Удлинив и подшив брюки, Аля не выдержала, спросила:

— У тебя, родной, совсем никаких документов нет?

Миша поднял голову, поглядел поверх гроссбуха. Переспросил в обычной своей манере:

— Документов?

Аля давно поняла, что придется смириться с его непостижимой неосведомленностью, поэтому лишь молча поднялась, выдернула верхний маленький ящик комода, достала зеленую книжицу. Протянула Мише.

— Это называется паспорт, — сказала она. — Документ, удостоверяющий личность. У тебя нет такого?

Миша задумчиво полистал паспорт, пощупал странички, понюхал даже. Покачал подстриженной шевелюрой.