Начало урока было столь необычным, что навострили уши даже самые отъявленные бездельники вроде Гриши Турова по кличке Босяк. И навострили не зря. Новый физик умел увлекать. В его рассказах страшные миры, где даже лед мог быть раскаленным до тысячи градусов и при этом оставаться льдом, становились ближе и понятнее. Он говорил о ревущих безднах, откуда с чудовищной силой вырываются струи газа тверже оружейной стали, чтобы на высоте десятков тысяч километров осыпаться рыхлыми хлопьями парафинов — углеводородными снежинками размером с Эверест. Он описывал молнии, чьи вспышки длились веками, ураганы, способные подхватить и развеять, словно горсть песчинок, планету, подобную Земле, узорчатые нагромождения кристаллического водорода, медленно погружающиеся в океан нефти с поверхностью тверже асфальта.

Семиклассники так заслушались, что не обратили внимания на звонок к большой перемене. В тусклый земной мир их вернул сам Михаил Васильевич, объявивший, что впредь намерен придерживаться на уроках школьной программы, а с остальным знакомить любознательных на занятиях кружка занимательной астрономии и космонавтики, который намерен организовать в ближайшее время. Слово «космонавтика» произвело магический эффект. Радио и газеты то и дело сообщали о новых успехах советских конструкторов и подвигах героев космоса. И какой мальчишка в те дни не мечтал стать новым Гагариным или Титовым, а девчонки — следующей после Терешковой женщиной-космонавтом? Неудивительно, что в кружок записался весь седьмой «а» в полном составе.

Аля узнала об этом еще в учительской. С гордостью и вызовом посмотрела на коллег. Особенно — на физрука, хотя тот лишь криво усмехнулся. Дескать, знаем мы эти кружки. Поначалу все запишутся, а потом, когда придет время заниматься, этих лодырей палкой не загонишь. Владислав Юрьевич Безуглов принадлежал к породе учителей, считающих учеников либо бездельниками и хулиганами, либо подхалимами и выскочками. Педагогов же, готовых тратить свое личное время на дополнительные занятия, он полагал бесхребетными, не умеющими держать дистанцию интеллигентами, ищущими дешевой популярности у «этих обормотов, по которым, как в старые добрые времена, плачут розги».

Впрочем, Але было плевать на мнение этого сытого, холеного самовлюбленного бабника. Главное, что теперь их с Мишей дни начинались одинаково — с чашки чая в теплой кухоньке и темноты за окном, покрытым причудливыми морозными узорами. Они вместе шли в школу, вместе завтракали и обедали в школьной столовой. И пусть загадки, окружающие ее возлюбленного, до сих пор не получили разъяснения, а ответ из райотдела милиции задерживался, Але казалось, что жизнь ее наполнена, налита тихим счастьем до краев. Иногда ей трудно было дышать от этого чувства, таким полным и ярким оно казалось. Даже кружок, хотя Миша и уделял ему все свободное время, не мешал ее счастью.

Конечно, Алевтине Вадимовне по-прежнему нередко приходилось возвращаться домой в одиночку, и воспоминание о недавно перенесенном потрясении еще не успело утратить остроту, но ее согревало и успокаивало главное. Вечером придет Миша и будет есть разогретый ею ужин, устало щуриться на свет лампы в сорок свечей и изредка рассказывать о «своих» детях. В ответ Аля всегда была готова рассказать о «своих», удивляясь и радуясь этим удивительным созданиям, в которых заложены черты будущих взрослых, как в семечке— признаки зрелого растения. Она даже не замечала, что ее рассказы об учениках сильно отличаются от его. Алевтина Вадимовна беспокоилась о том, что станется с ее учениками в будущем.

— Неизвестно, какими их сделает жизнь, — говорила она. — Вот взять Гришу Турова… Он способный парень, но атмосфера в доме крайне неблагоприятная. Отец выпивает. Иногда бьет жену. Гриша заступается за мать, и это правильно, но при этом озлобляется на отца, что очень нехорошо… А вот Коля Степанов, сын главного инженера «Красного медника», прекрасно разбирается в технике. К нему обращаются все, кому нужно что-нибудь починить. Но, к сожалению, совершенно безразличен к литературе и пишет с ошибками… А Боря Антонов, наоборот, очень любит книги, однако читает одну фантастику. Классика ему, видите ли, неинтересна…

— У Турова, да, есть способности, — соглашался Миша и продолжал: — Но в движениях он не экономен. Распыляет энергию на лишнюю суету. Степанову нужно подтянуть теоретическую часть, подналечь на физику и поменьше делать ошибок в расчетах. У Антонова голова забита измышлениями некомпетентных авторов. Если он хочет действительно стать пилотом-навигатором, ему придется налечь на дифференциальные уравнения…

— Вот, я и говорю, — подхватывала Аля, думая о своем. — Ребята одаренные, но распыляются. А ведь в старших классах им будет необходимо сосредоточиться на том, что действительно важно. Особенно тем, кто нацелен на поступление в вузы. Не понимают пока, что жизнь не будет состоять из одних подарков, что ради достижения цели придется чем-то жертвовать.

— Или — кем-то, — неожиданно жестко добавил Миша.

Настолько жестко, что у Али пропала всяческая охота продолжать разговор.

Прошла зима, наступила весна, яркая и солнечная, с заполошным птичьим щебетом и острыми листочками, настойчиво взрывающими тугие коричневые почки. Райотдел милиции загадочно молчал. Исидор Иванович продолжал болеть, и Миша по-прежнему вел уроки и возился с ребятами в своем кружке. Насчет кружка неумный циник Безуглов отчасти оказался прав. Добрая половина седьмого «а», когда выяснилось, что придется заниматься всерьез, отпала сама собой. Остались лишь самые ненасытные до новых знаний. К первоначальному ядру кружковцев присоединились ученики других классов. Тем более, что помимо дифференциальных уравнений, новый учитель обучал еще приемам диковиной самообороны без оружия.

Школьное начальство, родители учеников были весьма довольны новым учителем. Детей с улицы вытащил. Одни стали учиться лучше, другие увлеклись спортом, главное, не курили по углам, не пробовали тайком самогон, не дрались почем зря. Хотя нет, дрались, да еще как! Михаил Васильевич хорошо разбирался в том, кого и чему следует учить. Если умственных способностей не хватало, находил применение физическим данным. По вечерам, в школьном спортзале происходили странные вещи. Окажись там в этот момент посторонний, он решил бы, что ему мерещится. Спьяну ли, или от переутомления — неважно. Важно, что обычный человек не способен размазываться в пространстве, будто теплое масло по хлебу.

Однако посторонних на этих занятиях почему-то не оказывалось. Але тоже ничего не было известно об этом, как и не знала она по-прежнему, откуда пришел Миша в Малые Пихты и что за события изуродовали его тело причудливыми шрамами. Несколько раз Аля пыталась начать разговор на эту тему, но супруг умело ускользал от ответа на прямые вопросы, а намеков и вовсе не замечал. Даже космическими сказками перестал ее баловать, как отрезало. Видимо, рассказывал их теперь своим кружковцам. Как опытный педагог Аля понимала, что глупо ревновать учителя к ученикам, как любящая женщина — не могла не нарадоваться, что ее мужчина нашел себе место в жизни, как человек внимательный и чуткий замечала, какими глазами смотрят на Мишу другие женщины в учительской. Даже пожилые замужние матроны. И радовалась, что тот не обращает внимания на эти взгляды.

За весной пришло лето. Детей отпустили на каникулы. Учителей — в отпуск. Аля всю весну ждала этого, заранее решив, что они с Мишей отправятся к дяде Илье на заимку. Спать на сеновале. Удить форель в стремительных горных речушках. Купаться на закате в мелководном, прогретом дневным зноем озере. Помогать Илье Семеновичу подсчитывать летнее поголовье маралов и лосей. Увы, этим планам не суждено было сбыться. В начале июня Миша сообщил, что ему нужно съездить в Нижнеярск на неделю-другую, раздобыть радиодетали для кружка и кое-какое оборудование для запланированного длительного туристического похода с кружковцами. Але не хотелось отпускать его от себя даже на полдня, но она понимала, что удерживать мужика возле юбки — себе дороже. Пусть потешится. А когда вернется — летние короткие ночи станут еще слаще. Может, они с Мишей еще успеют и на заимке пожить.