Коротая разлуку в ожидании, Аля развлекала себя мыслями, что жизнь ее дошла до сказочного «и жили они долго и счастливо» и что ей никогда не надоест этот удивительный, самой судьбой подаренный, мужчина. Пусть чужой, непонятный, но до мельчайшей жилочки родной, близкий, любимый. Сейчас даже представить было трудно, что когда-то Алевтина Казарова жила одна-одинешенька, не зная ни пристального, до дна души пробирающего мужского взгляда, ни ласковой тяжести руки, ни веского слова в пустяковом споре. О если бы только можно было, она целовала бы его шрамы день и ночь, не отвлекаясь на разную житейскую ерунду. Целовала бы, да вот он уехал, а она целыми днями слоняется по дому, изнывая от безделья. Даже хлопоты по хозяйству, благодаря стараниям супруга, отнимают теперь не так уж и много времени. А безделье чревато необдуманными поступками.

Так повелось, что спали они с Мишей в ее комнате, а занимался он в — отцовской. По молчаливому уговору, кабинет Вадима Андреевича Казарова, который до появления ночного гостя был почти что мемориальным музеем, стал теперь рабочим кабинетом Михаила Васильевича Скоробогатова. Верная прежней привычке, Аля никогда не заглядывала туда. Даже уборку новый хозяин кабинета делал сам. Но день шел за днем, а Миша все не возвращался из областного города. Как он там? Где остановился? Чем питается? Позвонить бы, узнать, но куда? Хоть бы телеграмму прислал: жив, здоров, люблю. Впрочем, он ни разу не сказал ей заветного этого слова, она лишь сердцем, всей кожей чувствовала — любит.

Ожидание было мучительным. Алю одолевала бессонница. И вот, промучившись до полуночи, она нарушила самой же установленное табу и вошла в бывший отцовский кабинет-музей. В нем царил идеальный порядок. Книги и тетради, некогда принадлежавшие Вадиму Андреевичу, стояли на своих местах. Стояли так, словно никогда и не жил здесь никакой Миша. Впрочем, и гроссбухи Михаила Васильевича были тут же, отделенные от книг Алиного отца пухлой картонной папкой. Словно сомнамбула, по наитию Алевтина вытащила именно эту папку. Опустилась в старое плетенное кресло, положила папку на колени, едва прикрытые подолом легкомысленной комбинашки — ради Миши купила, чтобы казаться еще соблазнительней — и потянула за тесемки, аккуратно завязанные бантиком.

В папке оказались чертежи и таблицы, непонятные Але с ее филологическим образованием. И еще — рисунки, цветные и черно-белые. Много рисунков, сделанных в разной технике: акварельных, карандашом, углем, пастельными мелками. С фотографической точностью воспроизведены были на них планеты и луны, неземные созвездия, обрамленные круглыми, овальными, прямоугольными иллюминаторами, немыслимые ландшафты, невиданные растения, невероятной сложности и изысканного исполнения механизмы, кошмарные твари с клешнями, жвалами и пилообразными челюстями. И округлая голова существа с синими щупальцами вместо волос и голубыми глазными яблоками, в центре которых бездонными щелями зияли узкие зрачки. Это была «мама» Малыша из Мишиной сказки.

Сказки ли?..

Аля вздрогнула, наткнувшись на свой портрет — не тот, первый, который давно оправила в рамку и держала у кровати на тумбочке, а другой, в полный рост и… без одежды. Она невольно сравнила свое изображение с изображением щупальцеволосого создания. Как ни парадоксально, между ними было что-то общее. Аля никак не могла понять, что именно. И вдруг осенило. И тот и другой рисунок сделаны с натуры. Наивная книжная дурочка, она-то была уверена, что Миша гениальный художник, обладающий невероятно богатой фантазией, ярким, детализированным воображением… Полная чушь. У него просто фотографическая память, верный глаз, и великолепная мелкая моторика изуродованных, покрытых шрамами рук.

Взбудораженный бессонницей и удивительным прозрением мозг тут же подсунул Але нужные аргументы. Мише невероятно скучно читать художественную литературу. Почему? Потому что ее чтение подразумевает работу воображения. Зная, что любимый увлекается космосом, Аля принесла ему как-то из библиотеки несколько фантастических книг. Выбрала самых лучших авторов, каких знала. Уэллс. Брэдбери. Ефремов. Стругацкие. Польский писатель Лем. Увидев на обложках изображения планет и космических кораблей, Миша впился в тексты глазами, но через несколько минут с негодованием поочередно отшвырнул красочно оформленные томики. Пораженная, Аля спросила — почему? Сама-то она фантастику не любила, считая, что та отвлекает детей от серьезной литературы. Лишь для Мишиных «сказок» делала исключение. «Это все неправда! — выкрикнул он в ответ. — Глупый обман! Они ничего не знают!» Насилу она тогда его успокоила, так он расстроился.

Боже, какой же слепой курицей она была! Давно пора было сообразить, что все эти истории про лихие набеги межпланетных контрабандистов, про схватки между звездными флотами, про мальчика, которого похитили неведомые чудовища и приютила пахнущая морской капустой «мама» с синими щупальцами на голове, — не хитроумная выдумка, а подлинные воспоминания. Красные, голубые, фиолетовые джунгли, пустыни, состоящие из золотого песка, радиоактивные болота, города напоминающие мрачные утесы, и утесы, похожие на заброшенные города, как бы это невероятно ни звучало, Миша видел собственными глазами. И не сказки он рассказывал, а реальные события из своей жизни. Самой дорогой для нее жизни… Как же она не понимала этого? Достаточно было посмотреть на его шрамы. Где на Земле заработаешь такие?

Она снова перебрала рисунки, поневоле задерживая взгляд на изображениях отвратительных чудовищ. Это они кусали Мишу, рвали его тело страшными когтями. Это побывав в их клешнях и лапах, он сумел остаться в живых. Это в борьбе с ними он обрел нечеловеческую ловкость. Это звездный огонь опалил его правую щеку. Это космическая война сделала его мозг поразительно гибким и восприимчивым, а мышцы — способными почти мгновенно перенять любой навык. И пройдя сквозь кромешный межзвездный ад, Миша выжил и вернулся на Землю. Неужели же только для того, чтобы встретить ее, простую поселковую учительницу Алевтину Казарову, тихо отцветающую в тени одиночества?..

В последнем Аля уже не могла быть уверенной. То ли от этих кошмарных изображений, то ли от бессонницы она вдруг почувствовала дурноту и поняла, что не может больше оставаться одна. Ей нестерпимо захотелось ощутить рядом другого человека, кого угодно — бабу Маню, участкового Марьина, первого встречного… Забытое было одиночество набросилось на нее, как давешние нарисованные монстры, грызло заживо, выкручивало суставы и лупило в виски с нестерпимым, все ускоряющимся ритмом. Аля отбросила альбом, выбежала в сени, выскочила на улицу, забарабанила в ближайшие ворота, за которыми завыл, зашелся в истошном лае цепной пес.

Хлопнула дверь. Тело Али вдруг стало ватным, словно вместо живой и сильной «учителши» осталась лишь кукла в человеческий рост, сшитая на потеху публике. Да никакой жизни никогда не было и не будет в нелепой этой оболочке. Аля попыталась было ухватиться за почтовый ящик, но тот оторвался, не выдержав нагрузки, и она сползла на траву. Сознание медленно растворилось в космической пустоте…

Очнулась Аля в удобной, хоть и не своей, постели. Над ней хлопотала баба Маня: похлопывала по щеке и тыкала в губы горячим краем пиалы. Аля машинально глотнула. Терпкий травяной отвар потек по пищеводу, согревая, растапливая словно заледеневшее горло, растекаясь по желудку ласковым теплом.

— Вот и молодец, вот и умница, — похвалила ее баба Маня. — Пей, деточка, тебе в твоем положении полезно травки, уж я-то знаю…

Аля едва не поперхнулась, глянула заполошно.

— А и нечего дергаться, милая, — принялась увещевать ее соседка. — Ничего страшного не стряслось. Беременна ты, девонька, как и положено мужней жене. Ребеночек у тебя будет.

Афронт, полученный от русички Казаровой, подействовал на физрука Безуглова болезненнее, чем он полагал. До последнего времени судьба была благосклонна к нему. Если не считать старенького преподавателя физики и математики Исидора Ивановича Свешникова, безобидного любителя заложить во внеслужебное время за воротник, других соперников за женское внимание в педагогическом коллективе Малопихтинской средней школы у физрука не было. А какой из старика соперник здоровенному тридцатилетнему холостяку? Отъявленный бабник, Владик Безуглов свободно пасся на несжатой ниве женской обездоленности.