— Надо тушить самим…

— Нет времени. Лучше потратить их на переговоры.

— Я понимаю твое рвение, но в переговорах смысла уже нет! — рыкнул сын вождя.

Тир, наконец, поднял взгляд на Лика. Друг был на грани срыва. Чудо, что после случившегося он все еще держал себя в руках.

— Смысл есть, — как можно спокойнее ответил вранолюд. — Выиграть время. Отвлечь людей, чтобы они прекратили нападение и преследование. Если древние боги все еще на нашей стороне, знахарь успеет оказать пострадавшим в битве первую помощь. До того, как пожар пойдет по лесу или же воевода передумает…

Лик покачал головой — он не верил, но возражать не стал.

Тир настоял, чтобы на переговоры с воеводой отправились трое — он, Лик и Рууман. Когда вранолюд встретился с вождем Лииш, в глазах последнего читалась благодарность. Все трое молча направились к деревне, прямиком к дружине.

— А знаешь, — заметил Лик тихо, когда они оказались в нескольких саженях от первого ряда княжеских воинов, — воевода ведь мог согласиться, чтобы быстро избавиться от нас.

— Буду надеяться, что он побоится, — так же тихо ответил Тир.

— Чем ты их запугал?

— Советом Пяти. Никогда бы не подумал, что так поступлю, особенно после заявления Маара.

— Пусть хоть как-то помогут, — фыркнул волколюд. — Не делом, так грозным именем.

Под тяжелым взглядом Руумана оба замолкли.

Дружина расступилась еще до того, как зверолюды подошли к ним вплотную. На лицах, скрытых шлемами, застыл страх вперемешку с уважением, и Тир подивился тому, как Рууман умеет впечатлять людей одним лишь своим видом. В его осанке и упрямо сжатых губах не было ни капли сомнений, страха или волнения. Он держался так, словно говорил: «Я готов сражаться до последнего вздоха, если потребуется». Такими вождями Тир восхищался от всей души — в отличие от его собственных, прогибающихся под Советом Пяти.

Воевода не стал приглашать зверолюдов в деревню, а предпочел поговорить «на пороге». Тир бросил взгляд на затихшие дома, крыши которых алели в лучах закатного солнца. Деревенские так и не решились выйти наружу, зато с того конца по пыльной дороге быстрым шагом шел староста.

— Он тоже имеет право присутствовать, — встрял Тир до того, как воевода возмутился. — В конце концов, вам стоит разобраться, что на самом деле происходило в Альрикане. Старосту ведь обвинили по доносу столяра из Кайсуги, я прав?

— Не ваше дело, в чем он считается повинным, а в чем нет, — нахмурился воевода. — Кажется, вы слишком много себе позволяете, господин посол.

Последние слова он произнес с нескрываемой издевкой, но вранолюд ничуть не смутился.

— Я просто требую справедливости. Разве жители деревни виноваты в том, что у них такие соседи?

Лик едва не фыркнул, оценив выпад друга. Правда, едва ли воевода правильно понял, о каких соседях шла речь.

— Так значит, один из вас — вождь этих волков-перевертышей, — протянул мужчина. Он снял шлем и явил им пшеничные волосы и смуглое лицо со светлой жесткой щетиной. Их с Рууманом взгляды столкнулись, но воевода даже не дрогнул. — Ты, значит.

И выхватил меч из ножен.

Тир даже не успел открыть рот. Лик дернулся вперед, намереваясь заслонить отца.

А затем все вокруг застыло.

Кровь остановит кашица из свежей или сушеной крапивы, тысячелистника, подорожника, а также мазь из тертой ивовой коры. Боль снимет крепкий отвар ромашки.

…

Свежие ожоги следует густо смазать перетертым пататом, лопухом или промыть настоем ноготков. Через пару дней сменить натирки на жир, пчелиный воск, масло ромашки или живицу.

Из травника Саэдгирского монастыря

Х514 год, 27 день месяца Зреяния

Волчьих тел было так много, что от их числа у Митьяны кружилась голова. Запах крови, металлическим привкусом оседающий на языке, мешал мыслить трезво, а от вида рваных ран и ожогов становилось дурно.

«Ты же лекарь! — одернула она себя. — Возьми себя в руки!»

У тесной хижины знахаря было не протолкнуться. Раненых тащили на себе те, кто еще мог стоять на ногах. Мита попыталась отыскать взглядом знакомые лица и морды, но быстро оставила эту затею. Осторожно минуя рычащих и стонущих от боли волколюдов, она пробралась к дому и решительно шагнула внутрь.

Внутри было всего три койки — и каждая оказалась занята. Волколюды, лежавшие там, были в человеческом обличье, и все трое без сознания. Руки, ноги, головы — у каждого на теле имелась хотя бы одна, а то и по нескольку тугих льняных повязок, потемневших от крови.

Бросив последний взгляд на раненых, Митьяна выпрямилась и решительно направилась к подобию стола, составленного из нескольких чурбанов. За ним суетился худощавый парень с собранными в тугой пучок каштановыми волосами, среди которых пробивались тонкие светлые пряди. Его длинные пальцы уверенно бродили среди разложенных и висящих трав, безошибочно доставая нужные; рядом стояли деревянные миски с густыми мазями, кружки с отварами, доски с перетертой на них травой. Мита с удивлением обнаружила на полках над столом стеклянные склянки — правда, немного. Лесным жителям неоткуда было взять изделия, которые делали только городские мастера, а значит, волколюды все-таки торговали с людьми. Или за них это делали вранолюды, которые сходились с теми лучше.

Залюбовавшись точными движениями знахаря, Митьяна не заметила большую берестяную коробку со мхом под ногами и чуть ее не опрокинула. Ненадолго знахарь оторвался от своего дела, смерил холодным взглядом постороннюю и рявкнул:

— А тебе чего здесь надо? Не ранена — так проваливай!

От неожиданности Мита потеряла дар речи.

— Простите… — опомнилась она спустя несколько мгновений. — Может, вам помощь нужна?..

— Кому сказано — проваливай. Мне тут не нужны помощники, — последнее слово он процедил с издевкой.

Но девушка не отступалась.

— Я знахарь в деревне, в травах разбираюсь. Там столько раненых…

— Вот именно! — Он стукнул деревянной миской по столу. — У меня дел по горло, и нет времени следить за человеческой девчонкой. Иди и не мешайся.

Митьяна упрямо поджала губы.

— Вы один. И можете не успеть помочь всем.

— Какое тебе до этого дело? — фыркнул знахарь и вновь принялся толочь что-то в миске, перестав обращать на нее внимания.

Девушка сжала кулаки и набрала в грудь побольше воздуха, чтобы в очередной раз попытаться убедить несговорчивого волколюда, когда в дверь ворвался какой-то воин.

— Альсав! — позвал он, едва не срываясь на крик. Лицо его побелело от испуга. — Там Филлат!..

Знахарь выругался и резко обернулся.

— Что с ним?

— Бок рассекли… мечом… Дружинник…

Выдав фразу на не знакомом Мите языке — наверняка еще более грязную, чем предыдущая, — Альсав метнулся к деревянным плошкам с мазями.

— Чего застыл, хватай мох и повязки! Тащи к нему. Здесь его класть некуда.

Волколюд, принесший тревожную весть, торопливо подхватил берестяную коробку. Попутно он скользнул взглядом по Митьяне, коротко кивнул и выскочил за порог. Следом за ним на улицу выбежал Альсав, сжимая в руках плошку; на этот раз он даже не взглянул на Миту.

Девушка осталась в доме одна, не считая троих раненых без сознания.

Мита оглядела стол и стены, увешанные полками со снадобьями и травами. Это место до боли напоминало ее чердак, где она хранила все свои запасы лекарств. Мази и настойки не были подписаны — по крайней мере, большая их часть, — но вот травы Мита знала назубок и могла назвать каждый пучок.

Прошло несколько минут, прежде чем ее одиночество нарушили. Тот самый воин шагнул через порог, огляделся и застыл напротив Миты.

— А ты что здесь делаешь? — поинтересовался он. В его голосе сквозила усталость.

— Помочь хочу.

Волколюд посмотрел прямо в горящие решимостью глаза Митьяны и вдруг хмыкнул.

— Альсав — упертый баран. Знает же, что сам не справляется. Что, так трудно помощь принять?