— Мы и раньше не сильно ладили, но лишний раз не связывались. А тогда дело чуть не дошло до войны. Карена — ты должна знать ее, она глава клана уже почти сто сорок лет — до сих пор брызжет слюной и кричит, что ранее они великодушно разрешали нам ступать по их землям, а теперь мы потеряли совесть…

Лик подошел к окну. Сквозь еловые лапы пробивались редкие солнечные лучи, и рваные тени теперь падали ему на лицо.

— Наверное, так оно и есть. Мы действительно забрали плато, но деваться нам было некуда — нам нужно было как-то кормить клан… Я не снимаю с нас ответственность, но кошки повели себя не лучше.

— Они могли и не устраивать из этого драку, словно малышня за вкусный кусочек мяса, — пробурчала Тайра.

— А мы не имели права без предупреждения забирать ничьи земли себе.

— Раз кискам так хотелось, могли бы и сами занять плато. Почему-то они не торопились.

— Потому что было соглашение. Мы нарушили его первыми.

— И почему отец мне об этом не рассказывал… — хмыкнула волколюдка.

Лик пожал плечами.

— Сама у него и спроси.

— Это был вопрос, ответа на который не требовалось. Я все прекрасно понимаю. Из нас двоих ты лучший стратег и лучше смыслишь в межклановых отношениях. Кстати, Лик. Ты не рассказал мне, до чего вы с отцом договорились, когда ходили в деревню. Мне он рассказать так и не соизволил. Может, хоть ты объяснишь, что происходит?

Юноша вздохнул и отвернулся от окна.

— Пока люди не лезут в лес, но не думаю, что это продлится долго. Староста просил нас хоть изредка пускать к себе охотника и его дочь.

Волчица даже зарычала.

— Сколько можно, Лик! Они отобрали у нас луг, чтобы разводить своих вонючих коров, еще и в лес шастают. У нас и так не хватает дичи.

— Дело не только в дичи. Им нужны меха на зиму и лекарства.

— Пусть покупают в городе! Не поверю, что в Калсангане нет других мест для промысла. Леса на востоке никем не заняты.

— Их разделяет река и путь туда неблизкий.

— И что с того?

— Тайра… — устало вздохнул Лик. — Отец рассудил так. Клан пустит их в лес, когда я приду в деревню и дам на то разрешение, а до тех пор люди не станут высовываться за пределы равнины.

— Дай угадаю, — проворчала Тайра. — Отец сказал примерно следующее: «Если мы хотим уживаться друг с другом, надо делиться богатствами этих земель». И что, с Кира-Талун тоже?

В голосе сестры прозвучало плохо скрытое ехидство. Лик помрачнел.

— Дело здесь не в богатствах, Тайра, — покачал он головой. Теперь его рассеянный взгляд упирался в пустой очаг. — Просто война с людьми может обернуться куда большим злом. Пусть лучше думают, что они в безопасности. Иначе, загнанные в угол, неизвестно, что они выкинут.

Из письма домой, написанного содержанцем Саэдгирского монастыря

Х514 год, 8 день месяца Зреяния

Митьяна прекрасно знала, что край леса служил границей между землями людей и волков — староста не уставал напоминать об этом всякий раз, когда кто-то покидал деревню. С недавних пор жителям запрещалось ее пересекать. Сегодня травнице пришлось нарушить это правило.

Все началось с того, что с рассветом пастух Пилар примчался к дому Митьяны. Из его несвязных речей девушка поняла, что у младшего брата, Кела, случился сильный жар. Пастух разволновался так, что чуть не плакал.

— Рано руки заламывать, — осадила его Мита, которая хоть и привыкла к переживаниям за родных, но лишней суеты у больного не терпела. — Жар говорит лишь о наличии недуга, а не о том, какой он.

Наказав ждать его у крыльца, она полезла на чердак, где хранила все свои запасы — для того, чтобы сбить жар, было достаточно взять сушеных ягод костяники и ромашки. Но там ее ждала неприятная неожиданность. Перерыв все короба и мешки, Мита обнаружила, что прошлогодние запасы сушеной костяники исчерпаны. Можно было заменить ягоды сухими фруктами, но те закончились еще в середине весны, когда в деревне простужался каждый второй. А одной ромашки не хватит — она снимет лишь часть проявлений болезни, но не устранит причину.

Оставалось поискать травы на равнине или — что было гораздо рискованней — идти за ягодой в лес.

Мита отыскала на чердаке небольшой горшочек с гусиным жиром и спустилась вниз. Пилару она дала указание — сделать растирку на основе этого жира, добавив туда луковую кашицу. А сама стала готовиться к походу за травами.

— Одна пойдешь? — осторожно спросил Пилар, прижимая засаленный горшочек к груди. — Может, позвать кого, чтобы…

— Не нужно, — отрезала Мита. — И вообще… лучше не говори никому, что я куда-то ушла. Если спросят, скажи, на равнине и у реки травы собираю.

— Но…

— Меня в лесу Лииш знают. Если увидят — не нападут. Не первый раз туда иду.

— Может, хотя бы мне с тобой пойти? — не отставал Пилар.

Про себя Мита подумала, что только такого помощника ей и не хватало. С языка так и рвались слова: «Ты уже наделал дел на равнине!». Но вслух травница сказала другое:

— Пригляди лучше за Келом. Если хуже станет, залей кипятком сушеную ромашку и дай ему. Если настой покажется невкусным и он не захочет пить, придумай, как подсластить. На первое время поможет.

— Не страшно тебе одной-то? — уже тише спросил пастух.

Мита слабо улыбнулась. Сказать, что ей было страшно — не сказать ничего. В отличие от большинства растений, которые она собирала у края леса, костяника росла только в ельниках в глубине. Идти за ней означало ступить на земли зверолюдов дальше обычного, и кто знал, чем это закончится.

— Мне не впервой. Ты, главное, не выдавай меня. Старосте необязательно знать, что я куда-то пошла.

Река Канвия брала начало с гор на севере и огибала лес зверолюдов по широкой дуге. Мита решила держаться берега, чтобы как можно дольше не заходить в ельник. Она знала несколько опушек с лечебной ягодой, расположенных ближе к краю леса. Оставалось надеяться, что костяника успела созреть.

Травница шла вдоль камышовых зарослей по тропинке, протоптанной рыбаками. Слева от нее, словно молчаливые стражи, стояли молодые сосны и березы; сквозь густые кроны пробивалось солнце, отчего мелкие блики прыгали на ее лице, одежде и траве под ногами. Влажный воздух пах нагретой хвоей. Река блестела изгибами в солнечных лучах, и Мите ужасно хотелось сбросить с себя рубаху, юбку и плотные сапоги и голышом нырнуть в прохладную воду.

' Не время ', — одернула она себя.

Мита двигалась против течения и вскоре увидела пороги. Хотелось пить. Глинистый берег был влажным, и когда Мита спускалась с него, то чуть не упала прямиком в быстрый поток. Лукошко для ягод едва не унесло в сторону деревни, юбка перепачкалась землей и травой, руки травнице тоже пришлось отмывать.

Покончив с грязью, Мита направилась глубже в лес, к знакомым опушкам. В тени деревьев было не так жарко, но зато донимали звонкие комары. Мита свернула косу узлом, спрятала под косынку и зашагала через заросли папоротника, вспугивая тучи мошек. То тут, то там ей встречались огромные паучьи сети с хозяевами им под стать; паутина блестела, словно сотканная из тугих серебряных нитей, а на них темнели круглые паучьи тельца с неровным белым крестом на спине. Еще с детства, с первых походов в лес с отцом, Мита боялась пауков как огня. Одна только мысль, что она не успеет заметить тончайшие клейкие нити, вляпается лицом и обитатель паутины окажется у нее в волосах, вселяла в Миту ужас: ей начинало казаться, что под косынкой кто-то ползет, и она порывисто стряхивала с себя все, что хоть отдаленно напоминало паука.