Мы с сэром Келли схватились друг за друга и, по-моему, так и простояли, пока не прибыли инспектор Барнс с подкреплением.

– Что вы тут еще накопали? – недовольным медведем рычал инспектор (от чучела, кстати, он шарахнулся так же, как все остальные). – Какие еще улики?

– Вот, похищенный у мистера Кина кактус, – четко отвечал сержант.

– Может, это другой!

– Уж я свою Лилиану узнаю среди тысячи! – вступил я с хорошим чувством момента. – Позвольте, я ее заберу, ей срочно нужно в теплицу, тут же холодно и сырость…

– Это вещественное доказательство, – уперся Барнс, – оно отправится в участок!

– Но вы ее загубите!

Препирались мы еще долго, пока Пинкерсон со свойственной ему изобретательностью не предложил сделать фотографию улики. Я на радостях пообещал оплатить услуги фотографа, и инспектор, поворчав, сдался.

Тем временем обыск шел своим чередом, и на свет появились описания лофофоры и действия ее активных веществ, фотографии, разнообразные порошки и настойки, вероятно, из того же несчастного кактуса… А еще альбом с вырезками из газет и журналов – в основном рецензии на выступления различных музыкантов, репортажи с музыкальных конкурсов.

Барнс метал на сержанта убийственные взгляды. Пинкерсон сиял и улыбался мне. Сэр Келли утирал испарину с лысины и нервно вздрагивал, стоило хлопнуть двери внизу. Там дежурили два дюжих констебля, призванных перехватить Чандлера, едва он переступит порог особняка.

– Картина ясна, – сказал сержант, надувшись от гордости, и потыкал в журнал с вырезками. – Глядите, вот это имя… Этого газетчика убили, а до того он писал о выступлении Чандлера. Гадость написал, кстати, но это же не повод убивать! А вот про учителя музыки… Что с ним, не знаю, может, отказался Чандлера обучать? Это у него спрашивать надо.

– А остальные? – буркнул инспектор.

– Наверно, просто дурно о нем отзывались. Ну, тот богач мог оскорбить походя, студенты тоже на язык остры, а бедный скрипач… конкурент, я думаю, – пожал плечами герой дня Пинкерсон. – Это на допросе выяснится. А вот тут список-то большой, вырезок масса… Представляете, сколько бы он еще убил?

– Угу, – мрачно сказал Барнс. – Так, значит, в газеты…

– Никакой прессы! – хором воскликнули сержант с сэром Келли, а Пинкерсон добавил:

– Простите, сэр, такое условие. Берем убийцу, но чтоб без огласки. Хотите, всем скажу, что это вы его…

– Вы мне еще условия ставить будете? – начал наливаться краской инспектор, но тут внизу наконец хлопнула дверь, послышались звуки возни – это, видимо, Чандлера затаскивали в служебную комнату, как было уговорено, а потом по лестнице взбежал красный как рак констебль.

– Сэр, – неуверенно сказал он инспектору, – вы сказали обыскать задержанного… Только это…

– Что?!

– Нам бы даму… Вроде в соседнем участке служит одна такая, разрешите пригласить?

– Да зачем?! Женщина-то вам зачем потребовалась? Сами не можете?!

– Никак нет… – еще гуще покраснел констебль. – Это… Чандлер… Он… Он дама!

Тут уж мы все лишились дара речи, а сэр Келли схватился за сердце.

– Не верите – сами пойдите посмотрите! – выдал полицейский.

Ну разумеется, мы не пошли, а остались ждать вызванную сотрудницу полиции…

Когда Чандлера – не Юджина, а Юджинию, как выяснилось, – выводили через черный ход, она визгливо ругалась и кричала:

– Вы ничего не понимаете, плебеи! Музыка будет вечной! Она переживет всех вас, косные, тупые люди! Я призвана нести музыку высших сфер!..

Это потом уже я узнал всю историю, а вкратце позволю себе изложить ее здесь. Юджиния Чандлер была влюблена в музыку, недурно играла на нескольких инструментах и мечтала сделаться композитором, но, разумеется, женщине такой путь был заказан. Так она стала Юджином: при ее внешности, крупной кости, плоской фигуре и грубоватых манерах притворяться мужчиной не составляло труда. Она вступила в наше общество, даже побывала в паре-тройке несложных путешествий, где и узнала о свойствах Lophophora williamsii. Должно быть, приготовленный из кактуса напиток окончательно расшатал и без того неустойчивую психику Юджинии, и в итоге она окончательно уверовала в свою избранность.

Затем она распустила слух о подхваченной малярии, чтобы, не вызывая подозрений, предаться музицированию (используя зелье из лофофоры для стимуляции вдохновения). Увы, ее музыку не воспринимала публика, ее освистывали, а призы на конкурсах получали другие…

Те, кто посмел усомниться в таланте Юджинии, дорого поплатились за это. Тот несчастный учитель действительно отказался взять великовозрастного «ученика», прочие – кто резко отозвался о манере игры Юджинии, кто просто посмеялся… Она мстила всем, оставляя на телах своих жертв знаки божественного кактуса (лофофору действительно обожествляют некоторые племена индейцев).

И сколько еще могло было быть убитых!..

Надо думать, Юджиния сочла знаком свыше, что моя бедная Лилиана практически сама пришла ей в руки…

А через день ко мне снова явился Пинкерсон, на этот раз почему-то в гражданском, и весело сказал:

– А знаете, меня уволили, сэр!

– Боже, но за что? – поразился я. Казалось бы, за такое рвение молодого человека могли только поощрить… Надо же!

– Да за самоуправство, с обыском этим, – ответил он. – Если бы в газетах пропечатали про опасного маньяка, про историю эту с женщиной, которая себя за мужчину выдавала, ничего бы не было. Начальству бы благодарность вышла, а меня бы простили. А тут все шишки на голову Барнсу, а от него – на меня… Ну и вылетел я.

– О, мне очень жаль, Пинкерсон, – удрученно сказал я. – Если бы я знал… Может, мне поговорить с инспектором? У меня есть кое-какие связи, да и сэр Келли…

– Да ничего, – отмахнулся бывший сержант. – Никогда у меня к этой службе по-настоящему душа не лежала. Одни бумажки знай пиши! Не-э-эт, теперь, когда я сам по себе, я частным сыщиком стану! Открою свое агентство, так и назову – «Пинкерсон». Звучит, а?

– Весьма, – кивнул я. – А средства у вас имеются?

– Да так, отложено кое-что на черный день, – туманно ответил он. – Пробьюсь, где наша не пропадала! Только вот попросил бы… если кому из ваших знакомых какая помощь понадобится, вы уж скажите про меня, не сочтите за труд!

– Непременно, – серьезно ответил я, потом сообразил, что вообще-то очень обязан этому молодому человеку, вынул чековую книжку и впихнул ему чек, невзирая на сопротивление. – И не возражайте! Мой кактус очень дорого стоит, а если бы не вы, он бы погиб! Так что считайте это вознаграждением за спасение заложника.

– Ну, если так, тогда конечно, благодарствую, – ухмыльнулся Пинкерсон, поднес руку к шляпе и был таков. Ну, надеюсь, у него все сложится удачно…

Я же принялся собираться домой. Лилиана была вне опасности, остальные питомцы тоже, и дорогу они должны были перенести хорошо.

Я выходил из гостиной, когда внизу вдруг грохнула дверь, кто-то отчаянно взвизгнул (значит, впервые увидел чучело медведя), что-то с грохотом уронил, а через секунду в ноги ко мне бросился Сирил.

Подчеркиваю, бросился – не в переносном смысле. Кузен, стоя на коленях, обхватил меня руками, едва не роняя на пол, и что-то бессвязно подвывал. И, боже, в каком он был виде! Один рукав полуоторван, шляпы нет, галстук болтается где-то за плечом, на рубашке не хватает пуговиц, брюки грязны, словно Сирил ползал по грязи, волосы всклокочены, а под глазом сияет изумительный фингал.

– Ви-и-ик… – провыл он, вцепляясь в меня еще крепче. – Умоляю, спаси-и-и…

– Это чучело, – сказал я, безуспешно пытаясь оторвать от себя кузена. – Оно безопасное.

– Я проигра-а-ал… – всхлипнул Сирил.

– А-а-а, вот почему тебя так разукрасили, – понятливо кивнул я, все-таки вырвавшись из его объятий. – Много продул?

Он назвал сумму, и я невольно присвистнул.

– Я два дня прятался по каким-то трущобам, – снова всхлипнул кузен. – Есть нечего было, а мне сказали, если не принесу денег, меня уже не просто побьют, а изувечат!